Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё
бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате
такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно
бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах,
как хорошо!
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья
не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были
какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто
бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто
такой, что
такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что
такое значит «прикажете принять».
Городничий. Мотает или
не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте
так, чтобы все было прилично: колпаки были
бы чистые, и больные
не походили
бы на кузнецов,
как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали
таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь,
как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а
не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка
такая, что еще можно
бы… Нет, я
не знаю, а мне, право, нравится
такая жизнь.
Добчинский. Я
бы и
не беспокоил вас, да жаль насчет способностей. Мальчишка-то этакой… большие надежды подает: наизусть стихи разные расскажет и, если где попадет ножик, сейчас сделает маленькие дрожечки
так искусно,
как фокусник-с. Вот и Петр Иванович знает.
Крестьяне,
как заметили,
Что
не обидны барину
Якимовы слова,
И сами согласилися
С Якимом: — Слово верное:
Нам подобает пить!
Пьем — значит, силу чувствуем!
Придет печаль великая,
Как перестанем пить!..
Работа
не свалила
бы,
Беда
не одолела
бы,
Нас хмель
не одолит!
Не так ли?
«Да, бог милостив!»
— Ну, выпей с нами чарочку!
Бурмистр потупил голову,
—
Как приказать изволите!
Два-три денька хорошие,
И сено вашей милости
Все уберем, Бог даст!
Не правда ли, ребятушки?.. —
(Бурмистр воротит к барщине
Широкое лицо.)
За барщину ответила
Проворная Орефьевна,
Бурмистрова кума:
— Вестимо
так, Клим Яковлич.
Покуда вёдро держится,
Убрать
бы сено барское,
А наше — подождет!
Чудно смотреть,
как ввалится
В
такую избу трезвую
Мужицкая беда, —
И
не глядел
бы!..
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь).
Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да
так ли
бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один,
как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться
не могу. Где муж? Где сын?
Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Скотинин. Да с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться.
Как хватит себя лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел
бы знать, есть ли на свете ученый лоб, который
бы от
такого тумака
не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Г-жа Простакова. Хотя
бы ты нас поучил, братец батюшка; а мы никак
не умеем. С тех пор
как все, что у крестьян ни было, мы отобрали, ничего уже содрать
не можем.
Такая беда!
Один только раз он выражается
так:"Много было от него порчи женам и девам глуповским", и этим
как будто дает понять, что, и по его мнению, все-таки было
бы лучше, если б порчи
не было.
Таким образом оказывалось, что Бородавкин поспел
как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что
бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И
так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки
не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
Но бумага
не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее,
как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город,
так что
не было дома, который
не считал
бы одного или двух злоумышленников.
Не забудем, что летописец преимущественно ведет речь о
так называемой черни, которая и доселе считается стоящею
как бы вне пределов истории. С одной стороны, его умственному взору представляется сила, подкравшаяся издалека и успевшая организоваться и окрепнуть, с другой — рассыпавшиеся по углам и всегда застигаемые врасплох людишки и сироты. Возможно ли какое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?
Но
так как он все-таки был сыном XVIII века, то в болтовне его нередко прорывался дух исследования, который мог
бы дать очень горькие плоды, если б он
не был в значительной степени смягчен духом легкомыслия.
И если б
не подоспели тут будочники, то несдобровать
бы «толстомясой», полететь
бы ей вниз головой с раската! Но
так как будочники были строгие, то дело порядка оттянулось, и атаманы-молодцы, пошумев еще с малость, разошлись по домам.
— То-то! уж ты сделай милость,
не издавай! Смотри,
как за это прохвосту-то (
так называли они Беневоленского) досталось! Стало быть, коли опять за то же примешься,
как бы и тебе и нам в ответ
не попасть!
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам
не зевали, а смотрели в оба, и к довершению всего устроил
такую кутерьму, которая могла
бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их
не осенила мысль: «А ну
как, братцы, нас за это
не похвалят!»
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но
так как не было той силы в природе, которая могла
бы убедить прохвоста в неведении чего
бы то ни было, то в этом случае невежество являлось
не только равносильным знанию, но даже в известном смысле было прочнее его.
Тут открылось все: и то, что Беневоленский тайно призывал Наполеона в Глупов, и то, что он издавал свои собственные законы. В оправдание свое он мог сказать только то, что никогда глуповцы в столь тучном состоянии
не были,
как при нем, но оправдание это
не приняли, или, лучше сказать, ответили на него
так, что"правее
бы он был, если б глуповцев совсем в отощание привел, лишь
бы от издания нелепых своих строчек, кои предерзостно законами именует, воздержался".
Так, например, наверное обнаружилось
бы, что происхождение этой легенды чисто административное и что Баба-яга была
не кто иное,
как градоправительница, или, пожалуй, посадница, которая, для возбуждения в обывателях спасительного страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, причем забирала встречавшихся по дороге Иванушек и, возвратившись домой, восклицала:"Покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца поевши".
— Я даже изобразить сего
не в состоянии, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, — обращался он к купчихе Распоповой, — что
бы я
такое наделал и
как были
бы сии люди против нынешнего благополучнее, если б мне хотя по одному закону в день издавать предоставлено было!
Когда он стал спрашивать, на
каком основании освободили заложников, ему сослались на какой-то регламент, в котором будто
бы сказано:"Аманата сечь, а будет который уж высечен, и
такого более суток отнюдь
не держать, а выпущать домой на излечение".
В конце июля полили бесполезные дожди, а в августе людишки начали помирать, потому что все, что было, приели. Придумывали,
какую такую пищу стряпать, от которой была
бы сытость; мешали муку с ржаной резкой, но сытости
не было; пробовали,
не будет ли лучше с толченой сосновой корой, но и тут настоящей сытости
не добились.
Ибо закон, каков
бы он ни был (даже
такой,
как, например:"всякий да яст"или"всяка душа да трепещет"), все-таки имеет ограничивающую силу, которая никогда честолюбцам
не по душе.
И теперь рассуждаю
так: ежели таковому их бездельничеству потворство сделать, да и впредь потрафлять, то
как бы оное
не явилось повторительным и
не гораздо к утишению способным?"
— Нет, я
не та, которую ты во мне подозреваешь, — продолжала между тем таинственная незнакомка,
как бы угадав его мысли, — я
не Аксиньюшка, ибо недостойна облобызать даже прах ее ног. Я просто
такая же грешница,
как и ты!
Но тут встретилось непредвиденное обстоятельство. Едва Беневоленский приступил к изданию первого закона,
как оказалось, что он,
как простой градоначальник,
не имеет даже права издавать собственные законы. Когда секретарь доложил об этом Беневоленскому, он сначала
не поверил ему. Стали рыться в сенатских указах, но хотя перешарили весь архив, а
такого указа, который уполномочивал
бы Бородавкиных, Двоекуровых, Великановых, Беневоленских и т. п. издавать собственного измышления законы, —
не оказалось.
Очевидно, фельетонист понял всю книгу
так,
как невозможно было понять ее. Но он
так ловко подобрал выписки, что для тех, которые
не читали книги (а очевидно, почти никто
не читал ее), совершенно было ясно, что вся книга была
не что иное,
как набор высокопарных слов, да еще некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор книги был человек совершенно невежественный. И всё это было
так остроумно, что Сергей Иванович и сам
бы не отказался от
такого остроумия; но это-то и было ужасно.
— Ах,
какой вздор! — продолжала Анна,
не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще
не приехал. Вы оттого говорите, что
не простит, что вы
не знаете его. Никто
не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно
такие же, и я их видеть
не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он
бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Вронский понял по ее взгляду, что она
не знала, в
каких отношениях он хочет быть с Голенищевым, и что она боится,
так ли она вела себя,
как он
бы хотел.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы
не смотрите на меня
так, — прибавила она. — С тех пор
как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она сделала прекрасно. Я
не могу простить Вронскому, что он
не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я
бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
— Нет, — сказала она, раздражаясь тем, что он
так очевидно этой переменой разговора показывал ей, что она раздражена, — почему же ты думаешь, что это известие
так интересует меня, что надо даже скрывать? Я сказала, что
не хочу об этом думать, и желала
бы, чтобы ты этим
так же мало интересовался,
как и я.
Мало того, по тону ее он видел, что она и
не смущалась этим, а прямо
как бы говорила ему: да, закрыта, и это
так должно быть и будет вперед.
― Это
не мужчина,
не человек, это кукла! Никто
не знает, но я знаю. О, если б я была на его месте, я
бы давно убила, я
бы разорвала на куски эту жену,
такую,
как я, а
не говорила
бы: ты, ma chère, Анна. Это
не человек, это министерская машина. Он
не понимает, что я твоя жена, что он чужой, что он лишний…
Не будем,
не будем говорить!..
Так как время дачного сезона кончается, я просил
бы вас переехать в Петербург
как можно скорее,
не позже вторника.
Было самое спешное рабочее время, когда во всем народе проявляется
такое необыкновенное напряжение самопожертвования в труде,
какое не проявляется ни в
каких других условиях жизни и которое высоко ценимо
бы было, если
бы люди, проявляющие эти качества, сами ценили
бы их, если б оно
не повторялось каждый год и если
бы последствия этого напряжения
не были
так просты.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам
как хозяин и посредник, а главное,
как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он
не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был
бы в
таком же затруднении ответить,
как на вопрос, любит ли он народ.
— Ах,
не слушал
бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и
как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против
таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если
бы не было того, чего
не должно было быть, я — старик, но я
бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
Что
бы он ни говорил, что
бы ни предлагал, его слушали
так,
как будто то, что он предлагает, давно уже известно и есть то самое, что
не нужно.
— Я
не знаю! — вскакивая сказал Левин. — Если
бы вы знали,
как вы больно мне делаете! Всё равно,
как у вас
бы умер ребенок, а вам
бы говорили: а вот он был
бы такой,
такой, и мог
бы жить, и вы
бы на него радовались. А он умер, умер, умер…
Он
как бы снимал с нее те покровы, из-за которых она
не вся была видна; каждая новая черта только больше выказывала всю фигуру во всей ее энергической силе,
такою,
какою она явилась ему вдруг от произведенного стеарином пятна.
Она смотрела
так просто,
так весело, что кто
не знал ее,
как знал муж,
не мог
бы заметить ничего неестественного ни в звуках, ни в смысле ее слов.
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и в особенности
так, чтобы другие отрасли богатства
не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные
не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили его, и что потому,
так же
как одностороннее и преждевременное развитие органа в животном помешало
бы его общему развитию,
так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
— Но, — сказал Сергей Иванович, тонко улыбаясь и обращаясь к Каренину, — нельзя
не согласиться, что взвесить вполне все выгоды и невыгоды тех и других наук трудно и что вопрос о том,
какие предпочесть,
не был
бы решен
так скоро и окончательно, если
бы на стороне классического образования
не было того преимущества, которое вы сейчас высказали: нравственного — disons le mot [скажем прямо] — анти-нигилистического влияния.
Первый взрыв ревности, раз пережитый, уже
не мог возвратиться, и даже открытие неверности
не могло
бы уже
так подействовать на нее,
как в первый раз.
Воспоминание о жене, которая
так много была виновата пред ним и пред которою он был
так свят,
как справедливо говорила ему графиня Лидия Ивановна,
не должно было
бы смущать его; но он
не был спокоен: он
не мог понимать книги, которую он читал,
не мог отогнать мучительных воспоминаний о своих отношениях к ней, о тех ошибках, которые он,
как ему теперь казалось, сделал относительно ее.
Она была порядочная женщина, подарившая ему свою любовь, и он любил ее, и потому она была для него женщина, достойная
такого же и еще большего уважения, чем законная жена. Он дал
бы отрубить себе руку прежде, чем позволить себе словом, намеком
не только оскорбить ее, но
не выказать ей того уважения, на
какое только может рассчитывать женщина.