Неточные совпадения
Но ни один из прохожих и проезжих
не знал, чего ей стоило упросить отца взять с собою, который и душою рад
бы был это сделать прежде, если
бы не злая мачеха, выучившаяся держать его в руках
так же ловко,
как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся, за долгое служение, теперь на продажу.
— Э, кум! оно
бы не годилось рассказывать на ночь; да разве уже для того, чтобы угодить тебе и добрым людям (при сем обратился он к гостям), которым, я примечаю, столько же,
как и тебе, хочется узнать про эту диковину. Ну, быть
так. Слушайте ж!
Жид рассмотрел хорошенько свитку: сукно
такое, что и в Миргороде
не достанешь! а красный цвет горит,
как огонь,
так что
не нагляделся
бы!
—
Так,
как будто
бы два человека: один наверху, другой нанизу; который из них черт, уже и
не распознаю!
Родная тетка моего деда, содержавшая в то время шинок по нынешней Опошнянской дороге, в котором часто разгульничал Басаврюк, —
так называли этого бесовского человека, — именно говорила, что ни за
какие благополучия в свете
не согласилась
бы принять от него подарков.
Опять,
как же и
не взять: всякого проберет страх, когда нахмурит он, бывало, свои щетинистые брови и пустит исподлобья
такой взгляд, что, кажется, унес
бы ноги бог знает куда; а возьмешь —
так на другую же ночь и тащится в гости какой-нибудь приятель из болота, с рогами на голове, и давай душить за шею, когда на шее монисто, кусать за палец, когда на нем перстень, или тянуть за косу, когда вплетена в нее лента.
— Хотелось
бы мне знать,
какая это шельма похваляется выдрать меня за чуб! — тихо проговорил Левко и протянул шею, стараясь
не проронить ни одного слова. Но незнакомец продолжал
так тихо, что нельзя было ничего расслушать.
— Что-то
как старость придет!.. — ворчал Каленик, ложась на лавку. — Добро
бы, еще сказать, пьян;
так нет же,
не пьян. Ей-богу,
не пьян! Что мне лгать! Я готов объявить это хоть самому голове. Что мне голова? Чтоб он издохнул, собачий сын! Я плюю на него! Чтоб его, одноглазого черта, возом переехало! Что он обливает людей на морозе…
— Помилуй, пан голова! — закричали некоторые, кланяясь в ноги. — Увидел
бы ты,
какие хари: убей бог нас, и родились и крестились —
не видали
таких мерзких рож. Долго ли до греха, пан голова, перепугают доброго человека
так, что после ни одна баба
не возьмется вылить переполоху.
— Слышите ли? — говорил голова с важною осанкою, оборотившись к своим сопутникам, — комиссар сам своею особою приедет к нашему брату, то есть ко мне, на обед! О! — Тут голова поднял палец вверх и голову привел в
такое положение,
как будто
бы она прислушивалась к чему-нибудь. — Комиссар, слышите ли, комиссар приедет ко мне обедать!
Как думаешь, пан писарь, и ты, сват, это
не совсем пустая честь!
Не правда ли?
Дед
не любил долго собираться: грамоту зашил в шапку; вывел коня; чмокнул жену и двух своих,
как сам он называл, поросенков, из которых один был родной отец хоть
бы и нашего брата; и поднял
такую за собою пыль,
как будто
бы пятнадцать хлопцев задумали посереди улицы играть в кашу.
Козаки наши ехали
бы, может, и далее, если
бы не обволокло всего неба ночью, словно черным рядном, и в поле
не стало
так же темно,
как под овчинным тулупом.
«Уже, добродейство, будьте ласковы:
как бы так, чтобы, примерно сказать, того… (дед живал в свете немало, знал уже,
как подпускать турусы, и при случае, пожалуй, и пред царем
не ударил
бы лицом в грязь), чтобы, примерно сказать, и себя
не забыть, да и вас
не обидеть, — люлька-то у меня есть, да того, чем
бы зажечь ее, черт-ма [
Не имеется.
Вот и карты розданы. Взял дед свои в руки — смотреть
не хочется,
такая дрянь: хоть
бы на смех один козырь. Из масти десятка самая старшая, пар даже нет; а ведьма все подваливает пятериками. Пришлось остаться дурнем! Только что дед успел остаться дурнем,
как со всех сторон заржали, залаяли, захрюкали морды: «Дурень! дурень! дурень!»
Там нагляделся дед
таких див, что стало ему надолго после того рассказывать:
как повели его в палаты,
такие высокие, что если
бы хат десять поставить одну на другую, и тогда, может быть,
не достало
бы.
Таким-то образом,
как только черт спрятал в карман свой месяц, вдруг по всему миру сделалось
так темно, что
не всякий
бы нашел дорогу к шинку,
не только к дьяку.
—
Так ты, кум, еще
не был у дьяка в новой хате? — говорил козак Чуб, выходя из дверей своей избы, сухощавому, высокому, в коротком тулупе, мужику с обросшею бородою, показывавшею, что уже более двух недель
не прикасался к ней обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бороду за неимением бритвы. — Там теперь будет добрая попойка! — продолжал Чуб, осклабив при этом свое лицо. —
Как бы только нам
не опоздать.
«
Не любит она меня, — думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей все игрушки; а я стою перед нею
как дурак и очей
не свожу с нее. И все
бы стоял перед нею, и век
бы не сводил с нее очей! Чудная девка! чего
бы я
не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью
не вижу света; а я ее
так люблю,
как ни один человек на свете
не любил и
не будет никогда любить».
— Ну, Вакула! — пропищал черт, все
так же
не слезая с шеи,
как бы опасаясь, чтобы он
не убежал, — ты знаешь, что без контракта ничего
не делают.
Сначала страшно показалось Вакуле, когда поднялся он от земли на
такую высоту, что ничего уже
не мог видеть внизу, и пролетел
как муха под самым месяцем
так, что если
бы не наклонился немного, то зацепил
бы его шапкою.
— Думай себе что хочешь, — сказал Данило, — думаю и я себе. Слава богу, ни в одном еще бесчестном деле
не был; всегда стоял за веру православную и отчизну, —
не так,
как иные бродяги таскаются бог знает где, когда православные бьются насмерть, а после нагрянут убирать
не ими засеянное жито. На униатов [Униаты — принявшие унию, то есть объединение православной церкви с католической под властью римского папы.] даже
не похожи:
не заглянут в Божию церковь.
Таких бы нужно допросить порядком, где они таскаются.
— Снилось мне, чудно, право, и
так живо, будто наяву, — снилось мне, что отец мой есть тот самый урод, которого мы видали у есаула. Но прошу тебя,
не верь сну.
Каких глупостей
не привидится! Будто я стояла перед ним, дрожала вся, боялась, и от каждого слова его стонали мои жилы. Если
бы ты слышал, что он говорил…
Сделай же, Боже,
так, чтобы все потомство его
не имело на земле счастья! чтобы последний в роде был
такой злодей,
какого еще и
не бывало на свете! и от каждого его злодейства чтобы деды и прадеды его
не нашли
бы покоя в гробах и, терпя муку, неведомую на свете, подымались
бы из могил! А иуда Петро чтобы
не в силах был подняться и оттого терпел
бы муку еще горшую; и ел
бы,
как бешеный, землю, и корчился
бы под землею!
Учитель российской грамматики, Никифор Тимофеевич Деепричастие, говаривал, что если
бы все у него были
так старательны,
как Шпонька, то он
не носил
бы с собою в класс кленовой линейки, которою,
как сам он признавался, уставал бить по рукам ленивцев и шалунов.
— А! — сказала тетушка, будучи довольна замечанием Ивана Федоровича, который, однако ж,
не имел и в мыслях сказать этим комплимент. —
Какое ж было на ней платье? хотя, впрочем, теперь трудно найти
таких плотных материй,
какая вот хоть
бы, например, у меня на этом капоте. Но
не об этом дело. Ну, что ж, ты говорил о чем-нибудь с нею?
Вот, скинувши новые сапоги и обернувши в хустку, чтобы
не покоробились от дождя, задал он
такого бегуна,
как будто панский иноходец. Влез в курень, промокши насквозь, накрылся тулупом и принялся ворчать что-то сквозь зубы и приголубливать черта
такими словами,
каких я еще отроду
не слыхивал. Признаюсь, я
бы, верно, покраснел, если
бы случилось это среди дня.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё
бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате
такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно
бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах,
как хорошо!
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья
не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были
какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто
бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто
такой, что
такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что
такое значит «прикажете принять».
Городничий. Мотает или
не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте
так, чтобы все было прилично: колпаки были
бы чистые, и больные
не походили
бы на кузнецов,
как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали
таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь,
как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а
не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка
такая, что еще можно
бы… Нет, я
не знаю, а мне, право, нравится
такая жизнь.