Неточные совпадения
Надувать — неизящное, но хорошее слово.
Как там
не мудрствуй; а даже, я думаю, и Кучкин смотрит на Софи свысока, если только рассуждает сам с собой. Нашим барыням, конечно, ничего
не стоит постоянно лгать и жить с двумя мужьями. Но если
бы любовники их
не были
так глупы, они
бы сами отучили их от этих пошлых интрижек.
Какая бы она там ни была, смешная или нет, искренняя или фальшивая, она все-таки читает о Спинозе, а я даже
не имею понятия о том: зверь это
какой, человек или наука?
Но эта мягкость, в сущности, смутила меня еще более. Мне делалось все больше и больше совестно, что вот есть же у нас порядочные люди, хоть и сочинители; а мы их
не знаем. Да это
бы еще
не беда. Мы совсем
не можем поддерживать с ними серьезного разговора. Этот Домбрович был очень мил,
не подавляя меня своим превосходством; но ведь
так каждый раз нельзя же. Унизительно, когда с вами обходятся,
как с девочкою, и говорят только о том, что прилично вашему возрасту.
Я
таки настояла, чтобы она меня приняла, а потом и сама
не рада была. Сколько эта женщина выстрадала! Я в первый раз видела, чтоб можно было
так любить своего мужа. И кто же этот муж? Олицетворенная солдатчина,"бурбон",
как называл
таких военных мой Николай, прыщавый, грязный, с рыжими бакенбардами, глупый, пошлый до крайности. Ну,
такой человек, что я
бы прикоснуться к себе
не дала.
Так их и нужно! Но я-то, я-то! Разве
не туда же лезла, куда и Лиза? Если
бы Clémence узнала меня, она
бы меня презирала
так же,
как и всех остальных.
Как жалко! Степа пишет, что его задержало что-то… на какой-то съезд отправился в Бельгию. Раньше февраля
не будет. «А то, прибавляет,
не лучше ли уж к весне, чем в распутицу отправляться в деревенские края». Вот я
бы его познакомила с Домбровичем. Он, правда,
не в
таком вкусе, но им
бы, по крайней мере,
не было скучно у меня.
Прислал мне свою карточку. Я его всегда называю моськой; а он
не так уж дурен. Но чего я ему простить
не могу, этому физикусу, — это то, что он за мной никогда
не приударял, хоть
бы немножко. Спрошу я об нем у Домбровича.
Как он насчет его сочинений? Наверно, читал же. Может быть, и встречались где-нибудь.
Вот если
бы Степа приехал поскорее, эта зима могла
бы пройти очень весело. В свет его, конечно,
не затащишь. Он будет
так же браниться,
как и прежде, но я
бы его к Плавиковой. Устроила
бы себе там свой маленький двор. А в отдалении пускай себе разные Гелиотроповы отирают свои лбы и сапят. Ça aurait du piquant [Это было
бы пикантно (фр.).]. У себя
бы назначила день. Для Степы выбрала
бы из барынь кто поумнее. После танцев и всякого пустейшего вранья я хоть
бы немножко освежалась.
Я скажу вот еще что: если
бы, в самом деле, можно было говорить с покойниками, например, хоть
бы мне с Николаем, тогда надо до самой смерти быть его женой духовно. Мне
не раз приходило в голову, что любовь
не может же меняться.
Так вот: сегодня один, завтра другой,
как перчатки. Что ж удивительного, если между спиритами есть неутешные вдовы. Они продолжают любить своих мужей… они ставят себя с ними в духовное сношение. Наверно, найдутся и
такие, что
не выйдут уже больше ни за кого.
Домбрович одушевился. И
так он смешно представлял Доброзракова и Синеокова, что я хохотала,
как сумасшедшая. Если б Домбрович
не был сочинитель, он мог
бы сделаться прекраснейшим актером. Он вовсе
не гримасничает,
не шаржирует, а выходит ужасно смешно.
Была я у Вениаминовых. Сначала поехала с визитом. Что это за женщина? Я ее совсем
не понимаю. Она ведь по рождению-то из очень высоких. Все родство в
таких грандёрах, что рукой
не достанешь! Сама она, во-первых,
так одевается, что ее
бы можно было принять за ключницу. Принимает в раззолоченной гостиной,
как говорит Домбрович, а уж вовсе
не подходит к
такой обстановке.
Если
бы каждый законный брак Афанасия Иваныча с Пульхерией Ивановной был в то же время
так же прекрасен,
как любовь Петрарки и Лауры, я
бы ни слова
не сказал.
Он вышел. Я, совсем одетая, села на кушетку… Будь у меня сила, я
бы, кажется, изорвала в куски весь сафьян. Он хорошо сделал, что
не вернулся сейчас же. Я сунула руки в муфту и опять замерла. Сидела я в
такой позе,
как дожидаются на железных дорогах; или когда, бывало, у нас кто-нибудь уезжает: все соберутся, сядут вдоль стен, молчат и ждут…
— Марья Михайловна, — начал он
так спокойно, что вся моя злость против него вернулась в одну минуту, — я пришел возвратить вам записочку, которую получил вчера. Послать ее назад по почте же, без письменного объяснения, было
бы нехорошо. Я рассудил сам принести… Когда вы успокоитесь, вы будете, конечно, мне благодарны. Никогда
не нужно оставлять в руках мужчины
каких бы то ни было бумажек.
— Я ничем этого
не заслужила… Вы сами должны были
бы подумать,
как нехорошо, когда в умном человеке, имеющем свои убеждения, вдруг видишь порыв грубых чувств. Я
не могу теперь говорить связно, но я все-таки
не хочу давать вам право, да и никому на свете… будто я сама довела вас до этого.
Я ему написала в записке, что он сделал преступление! Но полно,
так ли это! Бросить слово легко; но доказать его
не так-то! Самый поступок
не есть же преступление. Ну, увлекись я в эту минуту немножко больше. Будь он помоложе, посвежее…
Как знать? Я
бы, вероятно, тоже плакала на другой день; но его
бы не обвиняла. Презирала
бы только себя. Значит, дело тут
не в том, что случилось, а в том,
как случилось.
Какой бы он ни был злодей, простой расчет, самый обыкновенный эгоизм удержал
бы его от
такого поступка, который его совершенно скомпрометирует, если
не перед всеми (я
не пойду же рассказывать), то хоть передо мной.
Правда, я ничем
не связана, я никого
не обманываю (кроме света), но если б даже у меня и был муж, я все-таки
не вижу, во что нам драпироваться и
как твердить ежесекундно, что мы всем пожертвовали человеку! А уж мне-то, в моем положении, было
бы совсем нелепо ныть и представлять из себя страдалицу.
Как жалко, что Володька еще клоп. Если б ему было теперь лет десять, мой сочинитель его
бы прекрасно воспитал. А теперь
не знаю, кто его будет воспитывать. Домбровичу сорок два года. К тому времени, когда Володька подрастет, моему сочинителю будет за пятьдесят. Жалко, что он
такой старик! А тогда, через десять лет, неужели я его брошу? Всегда он жил холостым, а умирать придется одному, в холостой квартире…
Вот уж около двух месяцев,
как я сошлась с моим сочинителем. Я никак
бы не вообразила, что женщина может в
такое короткое время совсем переделать свои взгляды, вкусы, т. е. даже и
не переделать, а превратиться в другого человека.
— Смешная ты, Маша, смешная! Да если б тебе сегодня
не пришел на ум этот человек, если
бы ты
не захотела узнать: приезжал ли он сюда или нет, ты была
бы не женщина, а урод. Разве мы можем делать
такие переходы, вот
как в сказках говорится:"Тяп-ляп, да и вышел корабль". Ты вжилась в эту жизнь. Тебе, помимо твоей воли, еще долго будут представляться и люди, и целые картины. Это твой искус, Маша. Или они привлекут тебя опять, или ты с ними навеки простишься. Но сразу этого быть
не может, да и
не должно!
Я слушала и проникалась. Степа говорит совсем
не так,
как Домбрович. Он
не играет словами. Он
не подделывается к пониманию женщины. Может быть, в другом настроении я
бы ничего и
не разобрала.
Сегодня он заезжал ко мне. Любящая женщина еще
не отыскана. Он боится, что она пропала без вести. Кто
бы это
такая, в
каком вкусе?
Не знаю…
— Вы увидите, дорогая моя, сколько страданий тела и духа, и
каких страданий! ждут вашей любви… Вы сейчас же забудете о себе.
Так ведь мало одной жизни!.. У меня день разорван на клочки… Я хотела
бы жить
не двадцать четыре часа, а втрое, вчетверо больше часов…
Глубокой веры; вот чего! Что, в самом деле, значит наша личная способность, охота, воля, когда у нас нет никакой подкладки, никакой основы,
как говорит Степа? С тех пор,
как около меня Степа и Лизавета Петровна, я ежесекундно чувствую горячую потребность схватиться за
такую основу, которая
бы зависела от меня лично. Без этого никакая доброта, никакое раскаяние, никакие слезы
не возродят меня.
Она и спит и видит: завести
такое убежище, где
бы можно было держать девушку
не в тюремном заключении, а все равно
как в семействе и возродить ее для новой, честной жизни.
— Я сначала было подумал: что-то оно очень добродетельно выходит и похоже на затверженный урок. Но я тотчас же сообразил, что Марья Васильевна никак
не могла подозревать, что я явился соглядатаем. Стало быть, с
какой стати ей начать рассказывать о девочке, которую я никогда и видом
не видал. Баба она скорей простоватая, чем хитрая; а если б она действительно была
так хитра, то без надобности хитрить все-таки
не стала
бы.
По правде-то сказать, Лизавета Петровна и я слишком кидаемся. Всегда ли любовь к ближнему должна
так действовать? Я сама
не видала этой квартирной хозяйки, Марьи Васильевны; а
так уж и рвалась:
как бы мне отнять у нее жертву. Оказывается, что жертвы-то никакой и нет, если верить Степе. Да этого еще мало: из рассказа его выходит, что
такая Марья Васильевна может гораздо лучше действовать, чем мы!
Нельзя, видно, смотреть на мир падших женщин en bloc [в целом (фр.).] (
как любил выражаться Домбрович), спасать их насильно и признавать, что во всем мире действует одна и та же сила. Хорошо ли я делаю, что
так рассуждаю? Мне
бы не следовало ни на одну секунду разлучаться с Лизаветой Петровной. С ней только я дышу воздухом любви, правды и света.
Ведь он меня все-таки любит. В этом я сомневаться
не могу.
Не стал
бы он дергать меня за ниточки,
как марионетку, если б вперед
не видал, что для меня оно пользительно.
Мы сидели под большим дубом, около пруда. Степа в соломенной шляпе и в белом пальто — настоящий физикус. Он ведь вовсе
не похож на разных долгогривых нигилистов. Я их хорошенько
не видала, но предполагаю,
какими они должны быть. Если б Степа захотел, он мог
бы играть
не последнюю роль и в салонах. Но все-таки в нем чувствуется что-то
такое, чего нет ни в наших mioches, ни в людях вроде Домбровича.
— Я пришел к непоколебимому убеждению, Маша, что две трети нашей русской неумелости вызваны полным отсутствием
какой бы то ни было выработки тех сторон нашей организации, которые служат нынешнему выражению. Мы
не умеем ни хорошенько ходить, ни прилично есть, ни вовремя молчать… А чего уж радикально
не умеем:
так это — двигать целесообразно руками, ногами, мышцами лица, глазами и языком, когда мы говорим.
Я даже
такого убеждения, что до тех пор человек
не начнет жить для идеи, пока он
не оставит попечений
не только о pot au feu, но и вообще о
каких бы то ни было приятностях.
— Я верю этому вздору, Маша, и с ним умру.
Не берусь тебе доказать это цифрами, но возьму в пример тебя же. Ты,
как женщина, почти одного со мной времени. Если
бы теперь хотела ты устроить свою супружескую жизнь
так, чтоб была в ней и любовь, и полная гармония типов,
как я выражаюсь, ты
бы весьма затруднилась.
Нет
такого человека,
как бы он ни был бездарен, плох, ничтожен, для которого
бы в жизни
не нашлось места.
Как это странно нынче! Всякий физикус
не только
не уступает по этой части нашим великосветским говорунам, но, пожалуй, и почище их. Те стараются,
как бы им покудрявее сболтнуть. И все у них краденое из романов. А эти говорят себе без всякого приготовления
так же просто,
как и на отечественном диалекте.
Степа нисколько
не виноват, что тут случился; но он меня ужасно стеснял. Я
бы хотела провести целый день с ним, с глазу на глаз, видеть его по-домашнему, поговорить попросту,
не так,
как тут в гостиной.
Такого человека,
как он, надо видеть по-домашнему, т. е. сблизиться с ним. Он рассуждений
не любит и в качестве гостя никогда
не выскажется. Это
не то что милейший мой Степан Николаич.
Такие люди в мелочах говорят крупные вещи.
Заперла в шифоньерку. Теперь я спокойна. Чего же ждать?.. А вдруг если начнется припадок бабьей слабости?
Как за себя поручиться… Нет,
таких рассуждений мне
не надо!.. Сколько
бы склянка ни стояла у меня в шифоньерке, конец мой будет все один и тот же.