Неточные совпадения
Вся картина, которая рождается при этом в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома
остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда
были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен
был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что
было делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно
было уничтожено, и один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, —
оставался по-прежнему прелестен.
Егерь и Кирьян сначала пошли
было около него, но он вскоре удрал от них вперед, чтобы показать, что он не боится
оставаться один с медведем.
Беседы их первоначально
были весьма оживленные; но потом, особенно когда им приходилось
оставаться вдвоем, они стали как-то конфузиться друг друга…
— Это вот квартира вам, — продолжал полковник, показывая на комнату: — а это вот человек при вас
останется (полковник показал на Ваньку); малый он у меня смирный; Паша его любит; служить он вам
будет усердно.
Свидетели этого прощанья: Ванька — заливался сам горькими слезами и беспрестанно утирал себе нос, Симонов тоже
был как-то серьезнее обыкновенного, и один только Плавин
оставался ко всему этому безучастен совершенно.
— Очень рад, — проговорил он, — а то я этому господину (Павел разумел инспектора-учителя) хотел дать пощечину, после чего ему, я полагаю, неловко
было бы
оставаться на службе.
Дневником, который Мари написала для его повести, Павел
остался совершенно доволен: во-первых, дневник написан
был прекрасным, правильным языком, и потом дышал любовью к казаку Ятвасу. Придя домой, Павел сейчас же вписал в свою повесть дневник этот, а черновой, и особенно те места в нем, где
были написаны слова: «о, я люблю тебя, люблю!», он несколько раз целовал и потом далеко-далеко спрятал сию драгоценную для него рукопись.
— Совсем уж один
останусь! — проговорил Павел и сделался так печален, что Мари, кажется, не в состоянии
была его видеть и беспрестанно нарочно обращалась к Фатеевой, но той тоже
было, по-видимому, не до разговоров. Павел, посидев немного, сухо раскланялся и ушел.
Павел пробовал
было хоть на минуту
остаться с ней наедине, но решительно это
было невозможно, потому что она то укладывала свои ноты, книги, то разговаривала с прислугой; кроме того, тут же в комнате сидела, не сходя с места, m-me Фатеева с прежним могильным выражением в лице; и, в заключение всего, пришла Анна Гавриловна и сказала моему герою: «Пожалуйте, батюшка, к барину; он один там у нас сидит и дожидается вас».
— Я вам опять повторяю, — начал он голосом, которым явно хотел показать, что ему скучно даже говорить об этом, — что денег ваших мне нисколько не нужно:
оставайтесь с ними и
будьте совершенно покойны!
Полковник
остался как бы опешенный: его более всего поразило то, что как это сын так умно и складно говорил; первая его мысль
была, что все это научил его Еспер Иваныч, но потом он сообразил, что Еспер Иваныч
был болен теперь и почти без рассудка.
— Все мы, и я и господа чиновники, — продолжал между тем Постен, — стали ему говорить, что нельзя же это, наконец, и что он хоть и муж, но
будет отвечать по закону… Он, вероятно, чтобы замять это как-нибудь, предложил Клеопатре Петровне вексель, но вскоре же затем, с новыми угрозами, стал требовать его назад… Что же
оставалось с подобным человеком делать, кроме того, что я предложил ей мой экипаж и лошадей, чтобы она ехала сюда.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо
было уж
оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно
был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
— Не может же болезнь
быть всеобщей, — возразил, пожимая плечами, Неведомов, — во всех эпидемиях обыкновенно более половины
остается здоровыми, а тут — все…
Зрители уже не смеялись, а
оставались в каком-то приятном удивлении; так это тонко и художественно все
было выполнено!
Любовь к Мари в герое моем не то чтобы прошла совершенно, но она как-то замерла и
осталась в то же время какою-то неудовлетворенною, затаенною и оскорбленною, так что ему вспоминать об Мари
было больно, грустно и досадно; он лучше хотел думать, что она умерла, и на эту тему, размечтавшись в сумерки, писал даже стихи...
Александр Иванович зачитал: в дикции его
было много декламации, но такой умной, благородной, исполненной такого искреннего неподдельного огня, что — дай бог, чтобы она всегда
оставалась на сцене!.. Произносимые стихи показались Павлу верхом благозвучия; слова Федры дышали такою неудержимою страстью, а Ипполит — как он
был в каждом слове своем, в каждом движении, благороден, целомудрен! Такой высокой сценической игры герой мой никогда еще не видывал.
M-me Фатеева и Павел, каждоминутно взглядывавшие друг на друга,
оставаясь вдвоем, почти не разговаривали между собой и только как-то (и то, должно
быть, больше нечаянно) проговорили...
Чтобы больше
было участвующих, позваны
были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время
оставались в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник.
Оставшись один, Павел почти в лихорадке стал прислушиваться к раздававшемуся — то тут, то там — шуму в доме; наконец терпения у него уж больше недостало: он выглянул в залу — там никого не
было, а в окошечке чайной светился уже огонек.
Так что, когда я сегодня выбежала от Салова, думаю: «Что ж, я одна теперь
осталась на свете», — и хотела
было утопиться и подбежала
было уж к Москве-реке; но мне вдруг страшно-страшно сделалось, так что я воротилась поскорее назад и пришла вот сюда…
— Во всяком случае, — продолжала она, — я ни сама не хочу
оставаться в этих номерах; ни вас здесь оставлять с вашими приятелями и приятельницами-девицами. Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я
буду будто хозяйка, а ты у меня на хлебах
будешь жить.
Павел пожал плечами и ушел в свою комнату; Клеопатра Петровна,
оставшись одна, сидела довольно долго, не двигаясь с места. Лицо ее приняло обычное могильное выражение: темное и страшное предчувствие говорило ей, что на Павла ей нельзя
было возлагать много надежд, и что он, как пойманный орел, все сильней и сильней начинает рваться у ней из рук, чтобы вспорхнуть и улететь от нее.
— Ну, вот этого не знаю, постараюсь! — отвечала Анна Ивановна и развела ручками. — А ведь как, Вихров, мне в девушках-то
оставаться: все волочатся за мной, проходу не дают, точно я — какая дрянная совсем. Все, кроме вас, волочились, ей-богу! — заключила она и надула даже губки; ей, в самом деле, несносно даже
было, что все считали точно какою-то обязанностью поухаживать за ней!
Когда Павел и Анна Ивановна вошли в сени, арап снял с нее салоп и, перекинув его на руку, видимо,
оставался несколько мгновений в недоумении: таких мехов он еще не видывал: салоп у Анны Ивановны
был на крашеном заячьем меху.
Павел,
оставшись один, стал прислушиваться, что делается в спальной; ему и жаль
было Клеопатры Петровны, и вместе с тем она бесила его до последней степени.
— Немного
осталось впереди-то! — сказал Яков, выехав за заставу и самодовольно оборачиваясь к Павлу: впереди в самом деле никого не
было.
— Да потому, что если взять того же батарейного командира, конечно, он получает довольно… но ведь он всех офицеров в батарее содержит на свой счет: они у него и
пьют и
едят, только не ночуют, — в кармане-то в итоге ничего и не
осталось.
Ему все-таки грустно
было расставаться с Москвою и с друзьями, из которых Неведомов
остался у него жить до самого дня отъезда, а вечером пришли к нему Марьеновский, Замин и Петин.
Горничная ставила кофе и не уходила сейчас из кабинета, а
оставалась некоторое время тут и явно смотрела на барина. Павел начинал
пить кофе и продолжал работать.
Барин наш терпел, терпел, — и только раз, когда к нему собралась великая компания гостей, ездили все они медведя поднимать, подняли его, убили, на радости, без сумнения, порядком
выпили; наконец, после всего того, гости разъехались,
остался один хозяин дома, и скучно ему: разговоров иметь не с кем, да и голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый пришел там за каким-то дельцем маленьким…
Вихров между тем окончательно дописал свои сочинения; Добров переписал ему их, и они отправлены уже
были в одну из редакций. Герой мой
остался таким образом совершенно без занятий и в полнейшем уединении, так как Добров отпросился у него и ушел в село к священнику, помочь тому в работе.
Слова эти несказанно обрадовали Вихрова. В одно мгновение он сделался весел, разговорчив. Ему всего приятнее
было подумать, что в каких дураках
останется теперь г-н доктор.
Вихров ничего ей не сказал, а только посмотрел на нее. Затем они пожали друг у друга руку и, даже не поцеловавшись на прощанье, разошлись по своим комнатам. На другой день Клеопатра Петровна
была с таким выражением в лице, что краше в гроб кладут, и все еще, по-видимому, надеялась, что Павел скажет ей что-нибудь в отраду; но он ничего не сказал и, не
оставшись даже обедать, уехал домой.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст
был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и,
оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней
были некоторые солдатские наклонности.
Вихров, как ни скучно
было это ему,
остался на своем месте.
— Нехорошо-то очень, пожалуй, и не сделается! — возразил ей почти со вздохом доктор. — Но тут вот какая беда может
быть: если вы
останетесь в настоящем положении, то эти нервные припадки, конечно, по временам
будут смягчаться, ожесточаться, но все-таки ничего, — люди от этого не умирают; но сохрани же вас бог, если вам
будет угрожать необходимость сделаться матерью, то я тогда не отвечаю ни за что.
— Нет; во-первых, меня успокаивает сознание моего собственного превосходства; во-вторых, я служу потому только, что все служат. Что же в России делать, кроме службы! И я
остаюсь в этом звании, пока не потребуют от меня чего-нибудь противного моей совести; но заставь меня хоть раз что-нибудь сделать, я сейчас же выхожу в отставку. (Картавленья нисколько уже
было не слыхать в произношении полковника.)
«Как свинья
был, так свиньей и
остался», — подумал Вихров.
—
Останусь я здесь в Петербурге, Мари, и
буду ходить к вам каждый вечер, — произнес он.
Вихров несколько времени еще
оставался с Плавиным, как бы ожидая, не скажет ли тот чего-нибудь; но Плавин молчал, и при прощанье, наконец, видно
было даже, что он хотел что-то такое сказать, — однако не решился на это и только молча расцеловался с Вихровым.
Когда инженер ушел, молодые люди,
оставшись вдвоем, заметно конфузились друг друга. Герой мой и прежде еще замечал, что Юлия
была благосклонна к нему, но как и чем
было ей отвечать на то — не ведал.
Вихров, видя, что конца не
будет этим спорам и замечаниям, свернул свою тетрадку и раскланялся со всеми, и как Виссарион ни упрашивал его
остаться ужинать, и как Юлия ни кидала на него пламенные взгляды, он ушел.
Вихров,
оставшись один, невольно взялся за сердце. Оно у него билось немного: ему предстояла довольно важная минута, после которой он, может
быть, и жив не
останется.
Начальник губернии, очень хорошо знавший расположение дома, тоже побежал за ней — и они там что-то долго
оставались. Наконец сам m-r Пиколов взял загашенные свечи, сходил с ними в зало и внес их в гостиную: он знал, когда это надо
было сделать.
Вихров
выпил ее и, выйдя в другую комнату, стал щекотать у себя в горле. Для него уже не
оставалось никакого сомнения, что Клыков закатил ему в водке дурману. Принятый им способ сейчас же подействовал — и голова его мгновенно освежилась.
Разбойники с своими конвойными вышли вниз в избу, а вместо их другие конвойные ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь вошла в комнату, занимаемую Вихровым; одета она
была в нанковую поддевку, в башмаки; на голове у ней
был новый, нарядный платок. Собой она
была очень красивая брюнетка и стройна станом. Вихров велел солдату выйти и
остался с ней наедине, чтобы она
была откровеннее.
Вихров едва совладел с собой; он видел, что вся деревня
была пристанодержатели бегунов, — и ему
оставалось одно: написать обо всем этом постановление, что он и сделал — и потребовал всех понятых, сотского и хозяйку, чтобы они приложили руки к этому постановлению.
— Вот ведь тоже стряпает! — произнес, показав вслед ему головой, Петр Петрович. — А разве так, как мой покойный Поликарп Битое Рыло… Два только теперича у меня удовольствия в жизни
осталось, — продолжал он, —
поесть и
выпить хорошенько, да церковное пение еще люблю.
Пока она думала и надеялась, что Вихров ответит ей на ее чувство, — она любила его до страсти, сентиментальничала, способна
была, пожалуй, наделать глупостей и неосторожных шагов; но как только услыхала, что он любит другую, то сейчас же поспешила выкинуть из головы все мечтания, все надежды, — и у нее уже
остались только маленькая боль и тоска в сердце, как будто бы там что-то такое грызло и вертело.