Неточные совпадения
— Ваш сын должен служить в гвардии!.. Он должен там же учиться,
где и мой!.. Если вы
не генерал, то ваши десять ран, я думаю, стоят генеральства; об этом доложат государю, отвечаю вам за то!
Точно как будто бы где-то невдалеке происходило сражение, и они еще
не знали, кто победит: наши или неприятель.
Публика начала сбираться почти
не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате,
где и Разумов, можно было сказать только одно, что он целый день пил и никогда
не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
— А ты, — прибавил он Плавину, — ступай, брат, по гримерской части — она ведь и в жизни и в службе нужна бывает:
где, знаешь, нутра-то
не надо, а сверху только замазывай, —
где сути-то нет, а есть только, как это у вас по логике Кизеветтера [Кизеветтер Иоганн (1766—1819) — немецкий философ, последователь Канта.
— Так что же вы говорите, я после этого уж и
не понимаю! А знаете ли вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя — ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с,
где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
— Я у тебя никаких апартаментов и
не прошу, а ты мне покажи только,
где бы мне поскорей квартиру найти, — проговорил он.
— Грамоте-то, чай, изволите знать, — начал он гораздо более добрым и только несколько насмешливым голосом, — подите по улицам и глядите,
где записка есть, а то ино ступайте в трактир, спросите там газету и читайте ее: сколько хошь — в ней всяких объявлений есть. Мне ведь
не жаль помещения, но никак невозможно этого: ну, я пьяный домой приду, разве хорошо господину это видеть?
—
Где вам слышать-то, — возразил Макар Григорьев, — вас и в зачине еще тогда
не было.
Павел велел дать себе умываться и одеваться в самое лучшее платье. Он решился съездить к Мари с утренним визитом, и его в настоящее время уже
не любовь, а скорее ненависть влекла к этой женщине. Всю дорогу от Кисловки до Садовой,
где жила Мари, он обдумывал разные дерзкие и укоряющие фразы, которые намерен был сказать ей.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам,
не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера,
где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
— Вот они
где тут! — воскликнул толстяк и, потом, пошел со всеми здороваться: у каждого крепко стискивал руку, тряс ее; потом, с каждым целовался,
не исключая даже и Вихрова, которого он и
не знал совсем.
— Тот его — кочергой сейчас, как заметит, что от рыла-то у него пахнет.
Где тут об него руки-то марать; проберешь ли его кулаком! Ну, а кочерги побаивается,
не любит ее!
«Нет, говорю, ваше превосходительство, это
не так; я сам чрез эту гору переходил!» — «
Где, говорит, вам переходить; может быть, как-нибудь пьяный перевалились через нее!» Я говорю: «Ваше превосходительство, я двадцать лет здесь живу, и меня, благодаря бога, никто еще пьяным
не видал; а вас — так, говорю, слыхивал, как с праздника из Кузьминок, на руки подобрав, в коляску положили!» Засмеялся…
Все повернули назад. В перелеске m-lle Прыхина опять с каким-то радостным визгом бросилась в сторону: ей, изволите видеть, надо было сорвать росший где-то вдали цветок, и она убежала за ним так далеко, что совсем скрылась из виду. M-me Фатеева и Павел, остановившись как бы затем, чтобы подождать ее, несколько времени молча стояли друг против друга; потом, вдруг Павел зачем-то, и сам уже
не отдавая себе в том отчета, протянул руку и проговорил...
— Мало ли
где какой приход;
не в каждое селение через приход надо ехать! — возразил ему Ванька.
— Ангел мой, я сам
не меньше тебя люблю, — говорил Павел, тоже обнимая и крепко целуя ее, — но кто же тебе рассказал —
где я?
— Да, известно,
где уж мне, вразумить ли вас!.. По пословице:
не по хорошу мил, а по милу хорош!
На роль Лоренцо, значит, недоставало теперь актера; для няньки Вихров тоже никого
не мог найти. Кого он из знакомых дам ни приглашал, но как они услышат, что этот театр
не то, чтобы в доме где-нибудь устраивался, а затевают его просто студенты, — так и откажутся. Павел, делать нечего, с глубоким душевным прискорбием отказался от мысли о театре.
В одну из таких минут, когда он несколько часов ходил взад и вперед у себя по комнатам и приходил почти в бешенство оттого, что никак
не мог придумать,
где бы ему убить вечер, — к нему пришел Салов.
Оба эти молодые люди кончили уже курс и оба где-то служили, но на службу совершенно
не являлись и все продолжали свои прежние шутки.
Я, проходя мимо, будто так нечаянно схвачу ведерко их с краской, вижу — легонько: на гуще, знаете, а
не на масле; а я веду так, что
где уж шифервейс [Шифервейс — сорт свинцовых белил, считающийся одним из лучших.], так шифервейс и идет.
— Я нисколько
не устал, — отвечал Павел и пошел в кабинет,
где расставлены были его вещи, чтобы принести оттуда тетрадь.
—
Где же ты видела его? — спросила Юлия, которая отчасти уже слышала, кто такой был Поль Вихров, давно ли он приехал и сколько у него душ; о наружности его она только ни от кого
не слыхала таких отзывов.
— Каждое воскресенье-с! — сказал Захаревский. — И посещать его, — продолжал он опять вкрадчивым голосом, — почти долг каждого дворянина… один
не приедет, другой, — и нет собраний, а между тем
где же молодежи и девушкам повеселиться!
— Барынька-то у него уж очень люта, — начал он, — лето-то придет, все посылала меня — выгоняй баб и мальчиков, чтобы грибов и ягод ей набирали; ну,
где уж тут: пойдет ли кто охотой… Меня допрежь того невесть как в околотке любили за мою простоту, а тут в селенье-то придешь, точно от медведя какого мальчишки и бабы разбегутся, — срам! — а
не принесешь ей, — ругается!.. Псит-псит, хуже собаки всякой!.. На последние свои денежки покупывал ей, чтобы только отвязаться, — ей-богу!
Только этот самый барин… отчаянный этакой был, кутила, насмешник, говорит священнику: «Вы, батюшка, говорит, крестьян моих
не забижайте много, а
не то я сам с вами шутку сшучу!» — «Да
где я их обижаю, да чем их обижаю!» — оправдывается, знаете, священник, а промеж тем в приходе действует по-прежнему.
«Батюшка, — говорит попадья, — и свечки-то у покойника
не горит; позволено ли по требнику свечи-то ставить перед нечаянно умершим?» — «А для че, говорит,
не позволено?» — «Ну, так, — говорит попадья, — я пойду поставлю перед ним…» — «Поди, поставь!» И только-что матушка-попадья вошла в горенку,
где стоял гроб, так и заголосила, так что священник испужался даже, бежит к ней, видит, — она стоит, расставя руки…
— А
не знаете ли вы, Гаврило Емельяныч, — спросил его потом Вихров в одну из следующих послеобеденных бесед, — какой-нибудь истории,
где бы любовь играла главную роль; мне это нужно для сочинений моих, понимаете?
— Понимаю-с, — отвечал Добров, — мало ведь как-то здесь этого есть. Здесь
не то, что сторона какая-нибудь вольная, — вот как при больших дорогах бывает,
где частые гульбища и поседки.
Не ограничиваясь расспросами в передней, он обегал вниз и узнал от кучеров, куда именно поехал Вихров; те сказали ему, что на постоялый двор, он съездил на другой день и на постоялый двор,
где ему подтвердили, что воздвиженский барин действительно приезжал и всю ночь почти сидел у г-жи Фатеевой, которая у них останавливалась.
Этот теперь его «Скопин-Шуйский»,
где Ляпунов говорит Делагарди: «Да знает ли ваш пресловутый Запад, что если Русь поднимется, так вам почудится седое море!» Неужели это
не хорошо и
не прямо из-под русского сердца вырвалось?
— Приятели даже! — отвечал
не без гордости Живин. — Ну и разговорились о том, о сем,
где, знаешь, я бываю; я говорю, что вот все с тобою вожусь. Он, знаешь, этак по-своему воскликнул: «Как же, говорит, ему злодею
не стыдно у меня
не побывать!»
— Какого звания — мужик простой, служить только богу захотел, — а у нас тоже житье-то! При монастыре служим, а сапогов
не дают; а мука-то ведь тоже ест их, хуже извести, потому она кислая; а начальство-то
не внемлет того:
где хошь бери, хоть воруй у бога — да!.. — бурчал старик. Увидев подъехавшего старика Захаревского, он поклонился ему. — Вон барин-то знакомый, — проговорил он, как-то оскаливая от удовольствия рот.
— То ужасно, — продолжал Вихров, — бог дал мне, говорят, талант, некоторый ум и образование, но я теперь пикнуть
не смею печатно, потому что подавать читателям воду, как это делают другие господа, я
не могу; а так писать, как я хочу, мне
не позволят всю жизнь; ну и прекрасно, — это, значит, убили во мне навсегда; но мне жить даже
не позволяют там,
где я хочу!..
— Ну,
где ж, — произнес Виссарион Захаревский, — и негодяев наказывают… Конечно, это странно, что человека за то, что он написал что-то такое, ссылают! Ну, обяжи его подпиской, чтобы он вперед
не писал ничего подобного.
— И ладаном когда с семейством курим,
не запираюсь в том:
где же нам молиться-то, — у нас церкви нет.
—
Где ж тут у тебя — в мурье твоей; но дело в том, что меня разные госпожи иногда посещают.
Не прекратить же мне этого удовольствия для нее! Что ей вздумалось приехать? Я сильно подозреваю, что постоялец мой играет в этом случае большую роль. Ты писал ей, что он здесь?
— И я, вообразите, никак и нигде
не могла достать этой книжки журнала,
где оно было напечатано.
— Мы точно что, судырь, — продолжал тот же мужик, покраснев немного, — баяли так, что мы
не знаем. Господин, теперича, исправник и становой спрашивают: «
Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?» — «Мы, говорим,
не видывали;
где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто станет жену бить на улице? Дома на это есть место: дома бьют!»
— Удивительное дело! — произнес исправник, вскинув к небу свои довольно красивые глаза. — Вот уж по пословице —
не знаешь,
где упадешь! Целую неделю я там бился, ничего
не мог открыть!
— Сами они николи
не ездят и
не ходят даже по земле, чтобы никакого и следа человеческого
не было видно, — а по пням скачут, с пенька на пенек, а
где их нет, так по сучьям; уцепятся за один сучок, потом за другой, и так иной раз с версту идут.
— Да уж буду милости просить, что
не позволите ли мне взять это на себя: в лодке их до самого губернского города сплавлю,
где тут их на телеге трясти — все на воде-то побережнее.
«Что, говорит, ты с барином живешь?» — «Живу, — говорю я, —
где же мне жить, как
не у барина?» — «Нет», — говорит, — и, знаете, сказал нехорошее.
— «Оттого, говорят, что на вас дьявол снисшел!» — «Но отчего же, говорю, на нас, разумом светлейших, а
не на вас, во мраке пребывающих?» «Оттого, говорят, что мы живем по старой вере, а вы приняли новшества», — и хоть режь их ножом, ни один с этого
не сойдет… И как ведь это вышло:
где нет раскола промеж народа, там и духа его нет; а
где он есть — православные ли, единоверцы ли, все в нем заражены и очумлены… и который здоров еще, то жди, что и он будет болен!
— Друг сердечный, тебя ли я вижу! — воскликнула она, растопыривая перед Вихровым руки. Она, видимо, решилась держать себя с ним с прежней бойкостью. — И это
не грех,
не грех так приехать! — продолжала она, восклицая. —
Где ты остановился? У вас, что ли? — прибавила она священнику.
—
Где уж нам таким умником быть, как ты!
Не все такие ученые, — произнесла становая в одно и то же время насмешливым и оробевшим голосом.
— Что, разве было то?
Где тут, ничего того
не случалось! Ты поди! Да что мне идти, ты ступай!
—
Не знаю,
где она меня знала, — отвечал атаман и пожал даже от удивления плечами.
— Ежели ты
не приведешь меня прямо к тому месту,
где живут бегуны, я тебя в лесу же убью из этого пистолета, — проговорил он ему негромко.
— Я бы ее, проклятую, — отвечал Симонов, — никогда и
не отпустил: терпеть
не могу этой мочалки; да бритву-то, дурак этакой, где-то затерял, а другую купить здесь, пожалуй, и
не у кого.