Неточные совпадения
— Прекрасно-с, я согласен и с этим! — снова уступил предводитель. — Но как же тут быть?.. Вы
вот можете оставаться масоном и даже открыто говорить,
что вы масон, — вы не служите!.. Но как же мне в этом случае поступить? — заключил
он, как бы в форме вопроса.
Второе: женился на чучеле, на уроде, потому только,
что у той было полторы тысячи душ, и, как рассказывают, когда
они еще были молодыми, с этакого
вот тоже, положим, балу,
он, возвратясь с женой домой, сейчас принялся ее бить.
«Злодей, — спрашивает она, — за
что?..» — «А за то, говорит,
что я
вот теперь тысячу женщин видел, и ты всех
их хуже и гаже!» Мила она
ему была?
— Ну, да, конечно!..
Вот он и показал вам себя, поблагодарил вас!.. — отозвался советник. — Вы мало
что в будущей, но и в здешней жизни наказание за
него получите.
— Прочтите!.. Это отличнейшая вещь!.. Сюжет ее в том,
что некто Елецкий любит цыганку Сару… Она живет у
него в доме, и
вот описывается одно из
их утр...
— А скажите,
что вот это такое? — заговорила она с
ним ласковым голосом. — Я иногда, когда смотрюсь в зеркало, вдруг точно не узнаю себя и спрашиваю: кто же это там, — я или не я? И так мне сделается страшно,
что я убегу от зеркала и целый день уж больше не загляну в
него.
—
Вот что, — понимаю! — произнесла Людмила и затем мельком взглянула на Ченцова, словно бы душа ее была с
ним, а не с Марфиным, который ничего этого не подметил и хотел было снова заговорить:
он никому так много не высказывал своих мистических взглядов и мыслей, как сей прелестной, но далеко не глубоко-мыслящей девушке, и явно,
что более,
чем кого-либо, желал посвятить ее в таинства герметической философии.
— Эх, — вздохнул
он, — делать, видно, нечего, надо брать; но только
вот что, дядя!..
Вот тебе моя клятва,
что я никогда не позволю себе шутить над тобою.
— Прелесть!.. Прелесть
что такое!.. Но к
чему однако все это сводится?.. Ба!..
Вот что!.. Поздравляю, поздравляю вас!.. — говорил
он, делая Людмиле ручкой.
Егор Егорыч, ожидая возвращения своего камердинера, был как на иголках;
он то усаживался плотно на своем кресле, то вскакивал и подбегал к окну, из которого можно было видеть, когда подъедет Антип Ильич. Прошло таким образом около часу. Но
вот входная дверь нумера скрипнула. Понятно,
что это прибыл Антип Ильич; но
он еще довольно долго снимал с себя шубу, обтирал свои намерзшие бакенбарды и сморкался. Егора Егорыча даже подергивало от нетерпения. Наконец камердинер предстал перед
ним.
— Да определительно и сказать нельзя —
чем, но пугал,
что вот он получил здесь какие-то слухи неприятные и
что поедет кричать об этом в Петербурге.
— А
вот вы на
что играли, я не знаю! — присовокупил
он.
— Это
вот хорошо, отлично!.. Умница ты у меня!.. — воскликнул Сверстов и, в постскриптуме написав слово в слово,
что ему приказывала жена, спросил ее...
— То-то-с, нынче, кажется, это невозможно, — проговорил губернский предводитель, — я
вот даже слышал,
что у этого именно хлыста Ермолаева в доме бывали радения, на которые собиралось народу человек по сту; но чтобы происходили там подобные зверства — никто не рассказывает, хотя, конечно, и то надобно сказать,
что ворота и ставни в
его большущем доме, когда к
нему набирался народ, запирались, и
что там творилось, никто из православных не мог знать.
— Но, кроме того, ваше преосвященство, как я
вот слышал (это Крапчик начал говорить тихо), слышал,
что после радений между хлыстами начинается этот, так называемый,
их ужасный свальный грех!
— Но
что ж я
ему напишу, —
вот это для меня всего затруднительней! — продолжал восклицать Крапчик.
— Ну, устройте ложу, — придумал
он, — у себя
вот тут, в усадьбе!.. Набирайте ищущих между мужиками!.. Эти люди готовее,
чем кто-либо… особенно раскольники!
— Это мы посмотрим, посмотрим; я
вот попригляжусь к здешним мужикам, когда
их лечить буду!.. — говорил доктор, мотая головой:
он втайне давно имел намерение попытаться распространять масонство между мужиками, чтобы сделать
его таким образом более народным,
чем оно до сих пор было.
— История такого рода, — продолжал
он, —
что вот в том же царстве польском служил наш русский офицер, молодой, богатый, и влюбился
он в одну панночку (слово панночка капитан умел как-то произносить в одно и то же время насмешливо и с увлечением).
— Ну,
вот видите, и теперь вдумайтесь хорошенько,
что может из этого произойти! — продолжала Миропа Дмитриевна. — Я сама была в замужестве при большой разнице в летах с моим покойным мужем и должна сказать,
что не дай бог никому испытать этого; мне было тяжело, а мужу моему еще тяжельше, потому
что он, как и вы же, был человек умный и благородный и все понимал.
— А на то, как говорит Бенеке [Бенеке Фридрих-Эдуард (1798—1854) — немецкий философ.], — хватил уж
вот куда Егор Егорыч, —
что разум наш имеет свой предел, и
вот, положим,
его черта…
— Поезжайте, но
вот что, постойте!.. Я ехал к вам с кляузой, с ябедой… — бормотал Егор Егорыч, вспомнив, наконец, о сенаторской ревизии. — Нашу губернию ревизуют, — вы тогда, помните, помогли мне устроить это, — и ревизующий сенатор — граф Эдлерс
его фамилия — влюбился или, — там я не знаю, — сблизился с племянницей губернатора и все покрывает… Я привез вам докладную записку об этом тамошнего губернского предводителя.
— И она мне принесла невероятное известие, — продолжал князь, разводя руками, — хотя правда,
что Сергей Степаныч мне еще раньше передавал городской слух,
что у Василия Михайлыча идут большие неудовольствия с
его младшей дочерью, и
что она даже жаловалась на
него; но сегодня
вот эта старшая
его дочь, которую
он очень любит, с воплем и плачем объявила мне,
что отец ее услан в монастырь близ Казани, а Екатерина Филипповна — в Кашин, в монастырь; также сослан и некто Пилецкий [Пилецкий — Мартин Степанович Пилецкий-Урбанович (1780—1859), мистик, последователь Е.Ф.
— А так же
вот, как и Егор Егорыч начал вас учить:
им указывали книги, какие должно читать, и когда
они чего не понимали в этих книгах,
им их риторы растолковывали.
Великий мастер сказал мне приветствие, после
чего я стала одним коленом на подушку, и
они мне дали раскрытый циркуль, ножку которого я должна была приставить к обнаженной груди моей, и в таком положении заставили меня дать клятву, потом приложили мне к губам печать Соломона, в знак молчания, и тут-то
вот наступила самая страшная минута!
— Еще далеко не все кончено и едва только начато! — возразила gnadige Frau. — Теперь
вот что мы должны делать: сначала ты выпытай у Егора Егорыча, потому
что мне прямо с
ним заговорить об этом никакого повода нет!
— Жаль! — сказал доктор. — Но опять
вот о Пилецком.
Он меня уверял,
что их собрания посещал даже покойный государь Александр Павлович.
— Но ваша Катрин, согласитесь!..» А Катрин
вот что такое, сударыни, отвечаю я
им заранее: — Катрин прежде всего недюжинное существо и не лимфа, условливающая во многих особах прекрасного пола всевозможные
их добродетели.
— Я буду с
ним говорить, — начал было довольно решительно доктор, —
что вот Егор Егорыч по-прежнему любит Валерьяна Николаича и удивляется, почему
он его оставил!
— Ну,
вот что, старик! — успокоила
его Катрин. — Я через месяц же выпишу к тебе сына.
По поводу сих перемен дворовые и крестьяне Екатерины Петровны, хотя и не были особенно способны соображать разные тонкости, однако инстинктивно поняли,
что вот-де прежде у
них был барин настоящий, Валерьян Николаич Ченцов, барин души доброй, а теперь, вместо
него, полубарин, черт
его знает какой и откедова выходец.
В нашем же губернском городе помещение для гимназии небольшое, и
вот мне один знакомый чиновничек из гимназической канцелярии пишет,
что ихнему директору секретно предписано министром народного просвещения,
что не может ли
он отыскать на перестройку гимназии каких-либо жертвователей из людей богатых, с обещанием награды
им от правительства.
Я
им доложил,
что вот так и так!..
—
Вот уж я уверена,
что от любви моей
он никогда ничего не ожидал, кроме денег, — заметила грустным голосом Катрин.
— На самом деле ничего этого не произойдет, а будет
вот что-с: Аксинья, когда Валерьян Николаич будет владеть ею беспрепятственно, очень скоро надоест
ему,
он ее бросит и вместе с тем, видя вашу доброту и снисходительность, будет от вас требовать денег, и когда
ему покажется,
что вы
их мало даете
ему,
он, как муж, потребует вас к себе: у
него, как вы хорошо должны это знать, семь пятниц на неделе; тогда, не говоря уже о вас, в каком же положении я останусь?
— Почтеннейший господин Урбанович, — заговорил Аггей Никитич, — вы мне сказали такое радостное известие,
что я не знаю, как вас и благодарить!.. Я тоже, если не смею себя считать другом Егора Егорыча, то прямо говорю,
что он мой благодетель!.. И я, по случаю вашей просьбы,
вот что-с могу сделать… Только позвольте мне посоветоваться прежде с женой!..
— Да
вот тут слово мистицизм на каждой почти строке повторяется, а
что оно значит — черт
его знает, я никогда такого слова и не слыхивал. Не можете ли вы растолковать мне
его?..
— Если это так, — заговорил
он с сильным волнением, — так
вот к вам от меня не просьба, нет, а более того, мольба: когда вы приедете в Петербург, то разузнайте адрес Ченцова и пришлите мне этот адрес; кроме того, лично повидайте Ченцова и скажите,
что я
ему простил и прощаю все, и пусть
он требует от меня помощи, в какой только нуждается!
— Вообразите, у вас перед глазами целый хребет гор, и когда вы поднимаетесь, то направо и налево на каждом шагу видите,
что с гор текут быстрые ручьи и даже речки с чистой, как кристалл, водой… А сколько в
них форелей и какого вкуса превосходного — описать трудно.
Вот ты до рыбы охотник, — тебе бы там следовало жить! — отнеслась gnadige Frau в заключение к мужу своему, чтобы сообща с
ним развлекать Егора Егорыча.
Сначала губернский предводитель слушал довольно равнодушно, когда Иван Петрович повествовал
ему,
что вот один добрый человек из мещанского сословия, движимый патриотическими и христианскими чувствами, сделал пожертвование в тридцать тысяч рублей для увеличения гимназии, за
что и получил от правительства Владимира.
— Имя-с?.. Позвольте: Василий… или как
его?.. Но
вот что лучше: со мной билет пригласительный на свадьбу!..
— А
вот тебе Егор Егорыч скажет,
чем я тут недоволен! — произнес многознаменательно Аггей Никитич.
Он сваливал в этом случае ответ на Егора Егорыча не по трусости, а потому,
что приливший к сердцу
его гнев мешал
ему говорить.
— И с этим я согласен, но
что ж прикажете делать, когда не убеждаются? — произнес, пожимая плечами, губернский предводитель. — Я вчера в клубе до трех часов спорил, и это, как потом я узнал, делается по влиянию
вот этого господина! — заключил
он, показывая глазами на проходившего невдалеке Марфина.
— Нет-с, не гонку, — принялся объяснять Янгуржеев, — но Феодосий Гаврилыч, как, может быть, вам небезызвестно, агроном и любит охранять не травы, нам полезные, а насекомых, кои вредны травам; это я знаю давно, и
вот раз, когда на вербном воскресеньи мы купили вместе
вот эти самые злополучные шарики, в которые теперь играли, Феодосий Гаврилыч приехал ко мне обедать, и вижу я,
что он все ходит и посматривает на окна, где еще с осени лежало множество нападавших мух, и потом вдруг стал меня уверять,
что в мае месяце мухи все оживут, а я, по простоте моей, уверяю,
что нет.
— Очень хорошо помню, и
вот этот долг! — сказал Феодосий Гаврилыч и, вынув из бокового кармана своего чепана заранее приготовленную тысячу, подал ее Янгуржееву, который после того, поклонившись всем общим поклоном и проговорив на французском языке вроде того,
что он желает всем счастья в любви и картах, пошел из комнаты.
—
Вот видишь, как я угадал твое желание! — произнес опять-таки с своей горькой улыбкой Лябьев, хотя, правду говоря,
он пригласил Углакова вовсе не для удовольствия того, но дабы на первых порах спрятаться, так сказать, за
него от откровенных объяснений с женой касательно не дома проведенной ночи; хотя Муза при такого рода объяснениях всегда была очень кротка, но эта-то покорность жены еще более терзала Лябьева,
чем терзал бы
его гнев ее.
— Виноват, если я тут в
чем проговорился; но, как хотите, это
вот я понимаю,
что отец мой в двадцать лет еще сделался масоном, мать моя тоже масонка;
они поженились друг с другом и с тех пор, как кукушки какие, кукуют одну и ту же масонскую песню; но чтобы вы… Нет, я вам не верю.
— Почему же неумным? Бог есть разум всего, высший ум! — возразила Зинаида Ираклиевна, вероятно, при этом думавшая: «А я
вот тебя немножко и прихлопнула!». В то же время она взглянула на своего молодого друга, как бы желая знать, одобряет ли
он ее; но тот молчал, и можно было думать,
что все эти старички с
их мнениями казались
ему смешны: откровенный Егор Егорыч успел, однако, вызвать
его на разговор.
— Нельзя этого intelligere, нельзя, а если и можно, так
вот чем!.. Сердцем нашим!.. — И Егор Егорыч при этом постучал себе пальцем в грудь. — А не этим! — прибавил
он, постучав уже пальцем в лоб.
— Поумней немножко этой музыки, поумней! — произнес самодовольно Феодосий Гаврилыч. — Ну, так
вот что такое я именно придумал, — продолжал
он, обращаясь к Калмыку. — Случился у меня в имениях следующий казус: на водяной мельнице плотину прорвало, а ветряные не мелют: ветров нет!