Масоны

М-me Клавская в это время, вся в соболях и во всем величии своей полноватой красоты, сидела очень спокойно в парных санях, которые стояли у сенаторского подъезда. Ченцов давно еще сочинил про нее такого рода стихотворение:

Клавская действительно прежде ужасно кокетничала с молодыми людьми, но последнее время вдруг перестала совершенно обращать на них внимание; кроме того, и во внешней ее обстановке произошла большая перемена: прежде она обыкновенно выезжала в общество с кем-нибудь из своих родных или знакомых, в туалете, хоть и кокетливом, но очень небогатом, а теперь, напротив, что ни бал, то на ней было новое и дорогое платье; каждое утро она каталась в своем собственном экипаже на паре серых с яблоками жеребцов, с кучером, кафтан которого кругом был опушен котиком. Все это некоторые объясняли прямым источником из кармана сенатора, а другие — тем, что к m-me Клавской одновременно со Звездкиным стали забегать разные чиновники, которым угрожала опасность по ревизии; но, как бы то ни было, в одном только никто не сомневался: что граф был от нее без ума.

— Madame, me parmettrez vous de prendre place aupres de vous? [Мадам, вы позволите мне занять место возле вас? (франц.).] — говорил он почти раболепным голосом, выбежав к ней в настоящее утро на рундучок своего крыльца.

— Pourquoi pas [Почему же нет (франц.).], — отвечала ему ужаснейшим прононсом Клавская и пододвинулась к одной стороне саней.

Сенатор сел с ней рядом, и лошади понесли их по гладким улицам губернского города. Когда они проезжали невдалеке от губернаторского дома, то Клавская, все время закрывавшая себе муфтой лицо от холода, проговорила негромко:

— Заедемте, пожалуйста, к дяде позавтракать!.. Он очень, бедный, расстроен и будет утешен вашим визитом… Повар у него отличный!

Сенатор на первых порах поморщился немного.

— Я очень уважаю вашего дядю, и мне от души его жаль, но заезжать к нему, comprenez vous [видите ли… (франц.).]… Он губернатор здешний, я — ревизующий сенатор.

Говоря это, он, кажется, трепетал от страха, чтобы не рассердить очень своим отказом Клавскую.

— Полноте, что за мелочи! — возразила она ему убеждающим и нежным тоном. — Кого и чего вы опасаетесь? Если не для дяди, так для меня заедемте к нему, — я есть хочу!

— Извольте, извольте!.. — не выдержал долее граф. — Я для вас готов быть у старика… Он, я знаю, не так виноват, как говорят про него враги его.

— Ах, он ангел! — воскликнула Клавская. — И если за что страдает, так за доброту свою!.. — присовокупила она и остановила муфтой кучера у губернаторского подъезда.

Сенатор выскочил из саней первый, и в то время, как он подавал руку Клавской, чтобы высадить ее, мимо них пронесся на своей тройке Марфин и сделал вид, что он не видал ни сенатора, ни Клавской. Те тоже как будто бы не заметили его.

Егор Егорыч, чтобы размыкать гложущую его тоску, обскакал почти весь город и теперь ехал домой; но тут вдруг переменил намерение и велел кучеру везти себя к губернскому предводителю, с которым ему главным образом желалось поделиться снова вспыхнувшим в его сердце гневом. Услыхав от лакея, что Крапчик был еще в спальне, Егор Егорыч не стеснился этим и направился туда. Губернский предводитель в это время, сидя перед своей конторкой, сводил итоги расходам по вчерашнему балу и был, видимо, не в духе: расходов насчитывалось более чем на три тысячи. Марфин влетел к нему, по обыкновению, вихрем, так что губернский предводитель немножко даже вздрогнул.

— Какими судьбами? — произнес он.

Марфин бросил небрежно свою шапку на диванчик и принялся ходить по комнате.

— Сейчас я был у сенатора и убедился, что он старая остзейская лиса и больше ничего! — сказал он.

— Стало быть, вы объяснялись с ним о чем-нибудь? — спросил губернский предводитель со свойственным ему в известных случаях любопытством.

— Объяснялся… Граф сам первый начал и спросил, что за человек губернатор? Я говорю: он дрянь и взяточник!

Губернский предводитель с удовольствием усмехнулся.

— Что же граф на это?

— Граф говорит, что нет и что он об губернаторе слышал много хорошего от людей, не принадлежащих к вашей партии!

— Моей партии? — переспросил губернский предводитель с недоумением и отчасти с неудовольствием.

— Ну, вашей, моей, как хотите назовите! — кипятился Марфин. — Но это все еще цветочки!.. Цветочки! Ягодки будут впереди, потому что за пять минут перед сим, при проезде моем мимо палат начальника губернии, я вижу, что monsieur le comte et madame Klavsky [господин граф и мадам Клавская (франц.).] вдвоем на парных санях подкатили к дверям его превосходительства и юркнули в оные.

Губернский предводитель развел руками.

— Странно!.. — сказал он. — Граф до сегодня был у губернатора всего один раз, отплачивая ему визит.

— Но я не лгу же это и не выдумываю!.. Я собственными глазами видел и monsieur comt'a и Клавскую, и это им даром не пройдет!.. Нет!.. Я завтра же скачу в Петербург и все там разблаговещу, все!..

Губернский предводитель соображал некоторое время.

— Не советую, — проговорил он, — это будет слишком поспешно с вашей стороны и бесполезно для самого дела!

— Но вы в этом случае — поймите вы — совершенно сходитесь в мнениях с сенатором, который тоже говорит, что я слишком спешу, и все убеждал меня, что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что прислал его к нам на ревизию; а я буду там доказывать, что господин граф не годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для напутствования и назидания.

— Всему этому только улыбнутся в Петербурге, — начал было губернский предводитель, но, заметив, что Марфин готов был вспетушиться, поторопился присовокупить: — Вы только, пожалуйста, не сердитесь и выслушайте меня, что я вам доложу. По-моему, напротив, надобно дать полное спокойствие и возможность графу дурачиться; но когда он начнет уже делать незаконные распоряжения, к которым его, вероятно, только еще подготовляют, тогда и собрать не слухи, а самые дела, да с этим и ехать в Петербург. И я, если вы позволите, поеду с вами: вы — как человек известный там, а я — в качестве губернского предводителя здешнего дворянства.

Марфин начинал понимать практическую справедливость Крапчика, но все-таки не мог с ним вдруг согласиться.

— Но где ж мы узнаем эти дела? Не таскаться же по всем канцеляриям!.. Мы, слава богу, не французские стряпчие.

— Вы об этом не беспокойтесь! Все узнается по городским слухам подробно и с полною достоверностью, — за это я вам ручаюсь, — и смотрите, что может произойти!.. Вы вашим влиянием вызвали ревизию над губернатором, а потом мы сообща, может быть, накличем острастку и на сенатора.

От последней мысли своей губернский предводитель даже в лице расцвел, но Марфин продолжал хмуриться и сердиться. Дело в том, что вся эта предлагаемая Крапчиком система выжидания и подглядывания за сенатором претила Марфину, и не столько по исповедуемой им религии масонства, в которой он знал, что подобные приемы допускались, сколько по врожденным ему нравственным инстинктам: Егор Егорыч любил действовать лишь прямо и открыто.

— Не лучше ли, — начал он с глубокомысленным выражением в лице, и видимо, придумав совершенно другой способ, — не лучше ли, чем строить козни, написать этому старому дураку строго-моральное письмо, в котором напомнить ему об его обязанностях христианина и гражданина?

Крапчик втайне готов был фыркнуть, услыхав такое измышление Егора Егорыча, но, разумеется, воздержался и только с легкою полуулыбкою возразил:

— Разве подобное письмо подействует на столь зачерствелого человека и испугает его?

— Это так!.. Так! — согласился и Марфин, воображению которого точно нарочно почти въявь представилась котообразная фигура сенатора, да еще высаживающего из саней под ручку m-me Клавскую.

— Прощайте! — сказал он затем, торопливо хватая свою шапку.

— Куда же вы?.. Оставайтесь у нас обедать! — стал было удерживать его хозяин.

— Не могу, и есть ничего не хочу! — отговаривался Марфин.

— Но позвольте, по крайней мере, мне послать сказать Катрин, что вы здесь, а то она мне будет выговаривать, что я не оповестил ее об вас.

— Нет, некогда, некогда! — бормотал Марфин, и, проговорив еще раз «прощайте!», уехал.

— Сумасшедший торопыга! — произнес Крапчик, оставшись один и снова принимаясь просматривать счет, но вошел лакей и доложил, что приехал новый гость — Ченцов.

— Зачем и кто его принял? — крикнул Крапчик.

— Я-с, — ответил, сробев, лакей.

— Дурак! Ну, пойди и скажи, что выйду в кабинет…

Лакей ушел. Крапчик, поприбрав несколько на конторке свои бумаги, пошел неохотно в кабинет, куда вместе с ним торопливо входила и Катрин с лицом еще более грубоватым, чем при вечернем освещении, но вместе с тем сияющим от удовольствия.

— Вы, надеюсь, обедаете у нас? — было первое слово ее гостю.

— Обедаю, — отвечал Ченцов.

Крапчик же едва удостоил сказать ему:

— Здравствуйте!

Катрин была уверена, что божественный Ченцов (она иначе не воображала его в своих мечтах) явился собственно для нее, чтобы исполнить ее приказание приехать к ним с утра, но расчет m-lle Катрин оказался при самом начале обеда неверен.

— Мы сыграем сегодня с вами? — спросил Ченцов хозяина.

Выражение глаз того стало не столь сердито.

— Сыграем, если хотите, — отвечал он, впрочем, совершенно бесстрастно.

М-lle Катрин побледнела.

— Но как же вы мне еще вчера сказали, что не будете играть? — проговорила она Ченцову.

— Язык на то и дан человеку, чтобы лгать! — отшутился он.

— Правило прекрасное! — заметила Катрин и надулась; Крапчик же заметно сделался любезнее с своим гостем и стал даже подливать ему вина. Ченцов, с своей стороны, хоть и чувствовал, что Катрин сильно им недовольна, но что ж делать? Поступить иначе он не мог: ощутив в кармане своем подаренные дядею деньги, он не в силах был удержаться, чтобы не попробовать на них счастия слепой фортуны, особенно с таким золотым мешком, каков был губернский предводитель.

После обеда гость и хозяин немедля уселись в кабинете за карточный стол, совершенно уже не обращая внимания на Катрин, которая не пошла за ними, а села в маленькой гостиной, находящейся рядом с кабинетом, и велела подать себе работу — вязание бисерного шнурка, который она думала при каком-нибудь мало-мальски удобном предлоге подарить Ченцову.

Между играющими начался, как водится, банк. Если бы кто спросил, в чем собственно состоял гений Крапчика, то можно безошибочно отвечать, что, будучи, как большая часть полувосточных человеков, от природы зол, честолюбив, умен внешним образом, без всяких о чем бы то ни было твердых личных убеждений. Он главным своим призванием на земле имел — быть банкометом какого-нибудь огромного общеевропейского банка. Несмотря на то, что Петр Григорьич почти каждодневно играл в банк или другие азартные игры, но никто еще и никогда не заметил на черномазом лице его, выигрывает он или проигрывает. Карты обыкновенно Крапчик клал медленно, аккуратно, одна на другую, как бы о том только и помышляя, но в то же время все видел и все подмечал, что делал его партнер, и беспощаднейшим образом пользовался малейшей оплошностью того. В настоящем случае повторилось то же самое. Крапчик прежде всего выложил на стол три тысячи рублей серебром и стал метать. Ченцов, севший играть с восемьюстами рублей (хорошо еще, что он предварительно заплатил хозяину гостиницы двести рублей), начал горячиться; видимые им около предводителя три тысячи рублей ужасно его раздражали. Счастие на первых порах ему повезло: он сразу взял карту, загнул ее и взял вторую; загнув на весь выигрыш, не отписав из него ничего, снова взял, и когда поставил на червонную даму, чуть ли не имея при этом в виду миловидный и выразительный облик Людмилы, то Крапчик заметил ему:

— Вы ничего не оставляете себе?

— Ничего! — отвечал небрежно Ченцов и выиграл карту; тут уж он потянул из денег предводителя значительную пачку. Крапчик только молча наблюдал, правильно ли Ченцов отсчитывает себе деньги, на которые тот положил прежнюю червонную даму.

— Вся сумма идет? — сказал Крапчик.

— Вся!.. Гну-с!.. — воскликнул Ченцов, и голос его при этом слегка дрогнул, а по лицу пробежало какое-то страдальческое ощущение.

Крапчик убил эту карту и тотчас же придвинул к себе всю выигранную у него Ченцовым сумму и метать не продолжал.

— Угодно вам заплатить мне проигрыш? — спросил он после короткого молчания.

— Затруднительно мне это! — произнес протяжно и комическим тоном Ченцов.

Крапчика поразил несколько такой ответ.

— Но на что же вы играли, если не имели денег? — проговорил он глухим голосом.

— Я-то видел, на что играл!

И Ченцов указал пальцем на лежавшие перед хозяином деньги.

— А вот вы на что играли, я не знаю! — присовокупил он.

Крапчик на это ничего не сказал и принялся молча собирать раскиданные карты в колоду.

Ченцов наконец захохотал.

— Я пошутил, — вот вам! — воскликнул он и выкинул из кармана все дядины деньги, которые Крапчик аккуратно пересчитал и заявил:

— Здесь недостает более двухсот рублей!

— Заплачу их вам завтра же! — подхватил, слегка покраснев, Ченцов и попросил дать ему вина.

Хозяин позвал лакея и велел ему принести бутылку шампанского. Ченцов сейчас же принялся пить из нее и выпил почти всю залпом.

— А не хотите ли вы сыграть со мной в долг? — сказал он, видимо, сжигаемый неудержимою страстью к игре.

Крапчик подумал немного.

— Но кто же мне за вас заплатит в случае проигрыша? — спросил он.

— Дядя!.. Полагаю, что он не захочет, чтобы меня посадили в тюрьму, или чтобы я пустил себе пулю в лоб? — отвечал Ченцов.

Крапчик еще некоторое время подумал.

— Извольте!.. — сказал он и, кликнув лакея, приказал ему принести новую бутылку шампанского.

Катрин, не проронившая ни одного звука из того, что говорилось в кабинете, негромко велела возвращавшемуся оттуда лакею налить и ей стакан шампанского. Тот исполнил ее приказание и, когда поставил начатую бутылку на стол к играющим, то у Крапчика не прошло это мимо глаз.

— Отчего она не полна? — сказал он лакею, показывая на бутылку.

— Катерине Петровне я налил стакан, — объяснил тот почтительно.

Крапчик поморщился, а Ченцов вскрикнул:

— Браво, mademoiselle Катрин! Пожалуйте сюда и чокнемтесь.

— Не хочу я с вами чокаться! — отказалась Катрин: голос ее был печален.

Игра между партнерами началась и продолжалась в том же духе. Ченцов пил вино и ставил без всякого расчета карты; а Крапчик играл с еще более усиленным вниманием и в результате выиграл тысяч десять.

— Ну, будет! — забастовал он наконец.

— Мне поэтому надобно дать вам заемное письмо? — проговорил, почти смеясь, Ченцов: выпитое вино немало способствовало его веселому настроению духа.

— Да, уж потрудитесь, — отвечал Крапчик и, вынув из письменного стола нужный для писем этого рода гербовый лист, подал его вместе с пером и чернильницей Ченцову, который, в свою очередь, тоже совершенно спокойно и самым правильным образом написал это заемное письмо: он привык и умел это делать. Получив обязательство и положив его в карман, Крапчик ожидал и желал, чтобы гость убирался; но Ченцов и не думал этого делать; напротив, оставив хозяина в кабинете, он перешел в маленькую гостиную к Катрин и сел с нею рядом на диване. Крапчику это очень не понравилось. Как бы не зная, что ему предпринять, он тоже вышел в маленькую гостиную и отнесся к дочери:

— Ты разве еще не хочешь спать?

— Нет, — произнесла та грубо и отрывисто.

— Мы еще будем ужинать с mademoiselle Катрин! — поддержал ее Ченцов. — Vous voulez, que je soupe avec vous? [Вы хотите, чтобы я с вами поужинал? (франц.).] — обратился он к ней.

— Хочу! — ответила и ему лаконически Катрин.

Крапчик, понурив, как бык, головою, ушел к себе в спальню.

Катрин распорядилась, чтобы дали им тут же на маленький стол ужин, и когда принесший вино и кушанье лакей хотел было, по обыкновению, остаться служить у стола и встать за стулом с тарелкой в руке и салфеткой, завязанной одним кончиком за петлю фрака, так она ему сказала:

— Можешь уйти!.. Я позову, когда нужно будет.

Лакей исполнил это приказание. Ченцов слушал с какой-то полуулыбкой все эти распоряжения Катрин.

— Вы проигрались? — заговорила она.

— И очень даже сильно! — не потаил Ченцов.

— Но зачем же вы играли с отцом? Вы знаете, какой он опытный и спокойный игрок, а вы ребенок какой-то сравнительно с ним.

— О, черт бы его драл! — отозвался без церемонии Ченцов. — Я игрывал и не с такими еще господами… почище его будут!.. Стоит ли об этом говорить! Чокнемтесь лучше, по крайней мере, хоть теперь!.. — присовокупил он, наливая по стакану шампанского себе и Катрин.

Она покорно чокнулась с ним, выпила вино и проговорила, беря себя за голову:

— Ах, я не знаю, что вы способны со мною сделать!.. — Я с женщинами обыкновенно делаю то, что они сами желают! — возразил Ченцов.

— Да, но вы их завлекаете, а это еще хуже! — заметила Катрин.

— Вы полагаете? — спросил не без самодовольства Ченцов.

— Полагаю! — произнесла с ударением Катрин.

Ченцов очень хорошо видел, что в настоящие минуты она была воск мягкий, из которого он мог вылепить все, что ему хотелось, и у него на мгновение промелькнула было в голове блажная мысль отплатить этому подлецу Крапчику за его обыгрыванье кое-чем почувствительнее денег; но, взглянув на Катрин, он сейчас же отказался от того, смутно предчувствуя, что смирение ее перед ним было не совсем искреннее и только на время надетая маска.

— А вы знаете, я вас боюсь! — высказал он ей тут же прямо.

— Отчего? — полувоскликнула Катрин.

— Оттого, что вы похожи на меня!..

— Я знаю, что похожа, но не боюсь вас!..

— А я, видит аллах, боюсь точно так же, как боюсь и вашего отца в картах.

— Нет, вы меня не бойтесь!.. Отца, пожалуй, вы должны опасаться, потому что он не любит вас, а я нет.

— И вы что же в отношении меня? — допытывался Ченцов.

— Угадайте! — сказала Катрин, взмахнув на него своими черными глазами.

Ченцов пожал плечами.

— Угадывать я не мастер! — отвечал он.

Ему, кажется, хотелось, чтобы Катрин сама ему призналась в любви, но она удержалась.

— А вот это мне иногда представляется, — продолжал Ченцов, уже вставая и отыскивая свою шляпу, — что со временем мы с вами будем злейшие враги на смерть… на ножи…

Такое предположение удивило и оскорбило Катрин.

— Может быть, вы мне будете враг, а я вам никогда! — произнесла она с уверенностью.

— Будете! — повторил Ченцов. — И еще более горший враг, чем я; а затем вашу ручку!

Катрин с удовольствием подала ему руку, которую он поцеловал как бы с чувством и пошел нетвердой походкой.

Катрин проводила его до дверей передней, где справилась, есть ли у него лошадь, и когда узнала, что есть, то прошла в свою светлицу наверх, но заснуть долго не могла: очень уж ее сначала рассердил и огорчил Ченцов, а потом как будто бы и порадовал!..