Масоны

Решившись отдать свою супругу под начал и исправление, Аггей Никитич в ту же ночь отправил с привезшим его ямщиком письмо к ней довольно лукавого свойства в том смысле, что оно было, с одной стороны, не слишком нежное, а с другой — и не слишком суровое. Он писал, чтобы Миропа Дмитриевна непременно приехала в Кузьмищево в тех видах, что Егор Егорыч, их прежний, да, вероятно, и будущий благодетель, желает поближе с ней познакомиться; но о том, зачем собственно Миропу Дмитриевну выписывали, он ни одним словом ей не намекнул. Миропа Дмитриевна, как и заранее можно было предполагать, не заставила себя долго ожидать, и через день же, когда в Кузьмищеве только что сели за обед, она подкатила к крыльцу в коляске шестериком, с колокольцами и даже с почтальоном на запятках. Такой парад в ее поезде был весьма натурален, потому что, по званию губернской почтмейстерши, Миропа Дмитриевна не могла же трястись за сто с лишком верст в какой-нибудь бричке, тем более, что коляску и лошадей ей предложил почтосодержатель совершенно бесплатно. Едучи всю дорогу в приятном настроении духа, она ожидала, что осчастливит всех в Кузьмищеве своим приездом, но, к великому своему удивлению, на первых же шагах заметила, что Аггей Никитич, кажется, так давно с ней не видавшийся, смотрит на нее озлобленно; Егор же Егорыч едва ей поклонился, и одна Сусанна Николаевна как бы несколько поприветливее встретила ее и усадила за обеденный стол; но и тут Миропа Дмитриевна очутилась в несколько неловком положении, оттого что она не была познакомлена с gnadige Frau, и, будучи посажена с сею последнею рядом, Миропа Дмитриевна не ведала, кто такая эта дама: родственница ли Марфиных, знакомая их, или просто экономка, а потому решительно не знала, как себя держать с gnadige Frau. Тотчас после обеда Егор Егорыч сказал потихоньку Сусанне Николаевне:

— Ты меня оставь на несколько времени с глазу на глаз с Миропой Дмитриевной и с мужем ее!

— А что они? — спросила та.

— Ссорятся, помирить надо!

Gnadige Frau и Сверстова он также попросил не входить в гостиную, когда он будет там разговаривать с приезжей гостьей.

— Не входить? — спросила его при этом шутливо gnadige Frau. — У вас, значит, шуры-муры с ней и вы хотите поэтому мне изменить?

— Хочу, хочу, пора!.. Давно уж любимся.

— Давно, но только очень холодно, — я нахожу, очень холодно! — шутила, уходя, gnadige Frau.

— Ах ты, старая грешница! — говорил шедший вслед за ней муж.

— Вы-то пуще праведник! — отозвалась gnadige Frau.

Здесь я не могу не заметить, что сия почтенная дама с течением годов все более и более начала обнаруживать смелости и разговорчивости с мужчинами и даже позволяла себе иногда весьма и весьма вольные шутки, что происходило, конечно, потому, что кто же по летам и наружности gnadige Frau мог ее заподозрить в чем-нибудь?!

Когда таким образом оставленная дамами Миропа Дмитриевна очутилась в гостиной с глазу на глаз с Егором Егорычем и своим мужем, то это ей показалось новым оскорблением и большой невежливостью со стороны Сусанны Николаевны. Кроме того, она смутно предчувствовала, что ей угрожает нечто худшее.

Предчувствие Миропы Дмитриевны вскоре исполнилось. Егор Егорыч, не любивший ничего откладывать в дальний ящик, заговорил, относясь к ней довольно суровым тоном:

— Супруг ваш очень недоволен ревизией, которую он произвел по своему ведомству!

— Недоволен? Но он мне ничего не писал о том! — проговорила Миропа Дмитриевна, удивленная, что Егор Егорыч с ней начал такой разговор. — И чем же ты тут недоволен? — обратилась она тоже строго к Аггею Никитичу.

— А вот тебе Егор Егорыч скажет, чем я тут недоволен! — произнес многознаменательно Аггей Никитич. Он сваливал в этом случае ответ на Егора Егорыча не по трусости, а потому, что приливший к сердцу его гнев мешал ему говорить.

— Аггей Никитич недоволен в этой ревизии не столько своими подчиненными, сколько вами! — рубнул напрямик Егор Егорыч и тем же неумолимо-строгим голосом.

Миропа Дмитриевна тайно смутилась, но, скрыв это, проговорила спокойно и с некоторою даже гордостью:

— Я никаким образом и ни при какой ревизии моего мужа не могу быть виновна!

— Не запирайтесь, а лучше покайтесь! — воскликнул Аггей Никитич.

— Покайтесь, — повторил за ним и Егор Егорыч, — и мы вместе подумаем, как поправить учиненную вами беду!

Из этих намеков мужа и Егора Егорыча Миропа Дмитриевна хорошо поняла, что она поймана с поличным, и ею овладело вовсе не раскаяние, которое ей предлагали, а злость несказуемая и неописуемая на своего супруга; в ее голове быстро промелькнули не мысли, нет, а скорее ощущение мыслей: «Этот дурак, то есть Аггей Никитич, говорит, что любит меня, а между тем разблаговещивает всем, что я что-то такое не по его сделала, тогда как я сделала это для его же, дурака, пользы, чтобы придать ему вес перед его подчиненными!» Повторяемый столь часто в мыслях эпитет мужу: дурак и дурак — свидетельствовал, что Миропа Дмитриевна окончательно убедилась в недальности Аггея Никитича, но, как бы там ни было, по чувству самосохранения она прежде всего хотела вывернуться из того, что ставят ей в обвинение.

— Я очень бы готова была покаяться перед вами, если бы знала, в чем вы меня укоряете, — отнеслась она, не обращая внимания на мужа, исключительно к Егору Егорычу.

— Вас обвиняют в том, что перед тем, как ваш муж поехал ревизовать почтмейстеров, вы через почтальонов всем им объявили, что это едет их начальник, к которому они должны являться с приношениями!.. Что это такое?.. Назовите мне ваш поступок и научите меня, как мне именовать его? — кричал Егор Егорыч.

— Да, пусть она сама наименует свои деянья и окажет, чего она достойна за них! — кричал и Аггей Никитич.

Хорошо, что Миропа Дмитриевна была не из таких дам, чтобы ее можно было очень запугать, а потому, как ни дерзко отнеслись к ней этот крикун Егор Егорыч, а также и дурак супруг ее, она не потерялась окончательно и успела придумать довольно благовидное объяснение своей проделки.

— Теперь я понимаю! — заговорила она, почти смеясь. — Это точно, что я раз одному почтальону, хоть тут стояли и другие почтальоны, сказала, что Аггей Никитич — начальник всех почтмейстеров, и пускай они его примут с уважением!

— Но вы и этого не должны были делать! — крикнул на нее Егор Егорыч. — Женщины рождены не для того, чтобы распоряжаться в служебных делах мужа, а чтобы не огорчать мужей, возбуждать в них благородные чувства по общественной деятельности, утешать и успокоивать мужа в случае несправедливых невзгод!

— А разве я не делала того? — сказала кротким голосом Миропа Дмитриевна. — Не делала это я?.. Признайся! — обратилась она уже к мужу, но тот, однако, ей на это ничего не ответил.

— Видит бог, — продолжала Миропа Дмитриевна, — я всего только раз и провинилась или, лучше, не сообразила хорошенько по своей торопливости!

— Вы вот поторопились и не сообразили, а муж ваш должен из-за этого оставить службу!

Тут уж Миропа Дмитриевна серьезно и сильно испугалась.

— Разве ты хочешь оставить службу? — спросила она трепетным голосом.

— Непременно! — отвечал Аггей Никитич.

— Но ты после этого с ума сошел! — проговорила Миропа Дмитриевна, едва сдерживая себя.

— Это не сумасшествие, а тонкое чувство чести! — подхватил за Аггея Никитича Егор Егорыч. — Ему стыдно теперь встретиться со своими подчиненными, которые все-таки могут подозревать его!

— Но тогда нам будет нечем жить!.. Егор Егорыч, сжальтесь вы над нами! — обратилась Миропа Дмитриевна уже со слезами на глазах к Егору Егорычу.

— Я ему найду другое место, — его исправником сделают! — отвечал Марфин.

Миропа Дмитриевна еще более испугалась.

— Но это место, — осмелилась она заметить, — гораздо ниже того, которое Аггей Никитич теперь занимает.

— Не ваше дело разбирать, какие места выше или ниже! — опять остановил ее резко Егор Егорыч. — На всяком маленьком месте можно стоять высоко, служа честно и бескорыстно!

«Хорошо тебе, старому черту, рассуждать о бескорыстии, когда у тебя с лишком тысяча душ!» — подумала она, но вслух ничего не произнесла, а, напротив, до поры до времени постаралась как можно дальше спрятать в душе своей волновавшие ее чувствования.

Егор же Егорыч, в свою очередь, тоже опасаясь, чтобы не очень уж расстроить Миропу Дмитриевну, не стал более продолжать и, позвонив, приказал вошедшему Антипу Ильичу пригласить в гостиную Сусанну Николаевну, которая, придя и заметив, что Миропа Дмитриевна была какая-то растерянная, подсела к ней и начала расспрашивать, как той нравится после Москвы жизнь в губернском городе.

— Ах, очень, очень! — отвечала Миропа Дмитриевна. — Тем больше, что последнее время я чрезвычайно сошлась с тамошним обществом, и очень жаль будет мне, если нам куда-нибудь придется уехать.

Вслед за Сусанной Николаевной вскоре появились доктор и gnadige Frau, и устроилась партия в вист, в которой Миропа Дмитриевна тоже приняла участие. Играли она, Сверстовы и Сусанна Николаевна, которая до такой степени ошибалась в ходах, что все ее партнеры, несмотря на глубокое к ней уважение, беспрестанно выговаривали ей.

Егор Егорыч, сидевший близко к Аггею Никитичу, наклонился к нему и, показывая глазами на Миропу Дмитриевну, шепнул:

— Кажется, ничего, обошлось, слава богу, хорошо!

Аггей Никитич, бывший, как темная ночь, отрицательно мотнул головой.

— Маска, притворство! — сказал он тихо.

— Во всяком случае, вы скажите ей, что я говорил не из зла на нее, а скорей из любви, и пусть бы она не сердилась.

— Этим ее не урезонишь, она сердита теперь на всех, а всего больше на меня! — проговорил Аггей Никитич.

Такого рода предположение его, кажется, подтвердилось вполне. По деревенским обычаям, обоим супругам была отведена общая спальня, в которую войдя после ужина, они хоть и затворились, но комнатная прислуга кузьмищевская, долго еще продолжавшая ходить мимо этой комнаты, очень хорошо слышала, что супруги бранились, или, точнее сказать, Миропа Дмитриевна принялась ругать мужа на все корки и при этом, к удивлению молодых горничных, произнесла такие слова, что хоть бы в пору и мужику, а Аггей Никитич на ее брань мычал только или произносил глухим голосом:

— Да полно, перестань, ведь ты в чужом доме!

Но Миропа Дмитриевна не переставала, и видимо, что она утратила всякую власть над собою.

В результате столь приятно проведенной ночи Аггей Никитич совсем какой-то бронзовый вошел к Егору Егорычу поутру, едва лишь тот поднялся, и объявил ему, что он должен уехать.

— Что же, плохо? — спросил Егор Егорыч.

— Ничего особенного, только настаивает, чтобы я остался губернским почтмейстером, но только это attendez [подождите (франц.).], madame, и я вас об одном, благодетель мой, умоляю: приехать на баллотировку и спасти меня, несчастного!

— Буду, буду! — затараторил Егор Егорыч, но сейчас же и смолк, потому что в это время к нему вошли Сусанна Николаевна и Миропа Дмитриевна.

Последняя тоже имела довольно желтоватый цвет лица.

— Я пришла к вам проститься! — сказала она Егору Егорычу. — И попросить у вас прощения во всем и во всем!

— Во всем и во всем вас прощаю! — ответил ей тот и поцеловал у нее руку.

Супруги скоро уехали; в дороге между ними ссора продолжалась до такой степени сильно и такими голосами, что везшие их ямщики и стоявший на запятках почтальон по временам ожидали, что господа начнут драться, и все больше барыня, которая так и наскакивала на барина.