Масоны

С отъездом Музы в кузьмищевском доме воцарилась почти полная тишина: игры на фортепьяно больше не слышно было; по вечерам не устраивалось ни карт, ни бесед в гостиной, что, может быть, происходило оттого, что в последнее время Егор Егорыч, вследствие ли болезни или потому, что размышлял о чем-нибудь важном для него, не выходил из своей комнаты и оставался в совершенном уединении. Сусанна между тем все более и более сближалась, или, точнее сказать, дружилась с gnadige Frau: целые вечера они ходили вдвоем по зале, которая иногда не была даже и освещена. Сначала gnadige Frau рассказывала Сусанне свою прошлую жизнь, описывая, как она в юных летах была гувернанткою, как вышла замуж за пастора, с которым так же была счастлива, как и с теперешним своим мужем.

— А с Егором Егорычем вы давно знакомы? — спросила ее однажды Сусанна.

— Близко я его узнала недавно, — отвечала gnadige Frau, — но много слышала о нем от мужа моего, Сверстова, с которым Егор Егорыч лет двадцать дружен.

— Где же они подружились? — интересовалась Сусанна.

Gnadige Frau на первых порах затруднилась несколько ответить.

— Как мне вам это сказать! — заговорила она с осторожностью. — Они подружились потому, что, если вы только это знаете, Егор Егорыч был масон.

— Да, знаю, — это мне говорила maman и покойная сестра Людмила! — подхватила с живостью Сусанна.

— Сверстов также был масон! — продолжала gnadige Frau все-таки с осторожностью. — С этого и началась их дружба. И я тоже масонка! — присовокупила она после некоторого молчания и немножко улыбаясь.

— А разве женщины могут быть масонками? — полувоскликнула Сусанна.

— Отчего ж им не быть? — воскликнула, в свою очередь, с некоторым удивлением gnadige Frau. — Я даже была в Геттингене, по поручительству моего первого мужа, принята в ложу.

— Стало быть, есть и женские ложи? — расспрашивала с возрастающим любопытством Сусанна.

— Есть, но только смешанные, состоящие из мужчин и женщин и работающие в двух лишь степенях: учениц и товарок, — хоть покойный муж мне говорил, что он знал одну даму, которая была даже гроссмейстером.

Сусанна слушала, как бы не совсем понимая то, что говорила ей gnadige Frau. Та заметила это и спросила:

— Вам, может быть, неизвестно, что у масонов три степени: ученик, товарищ и мастер, и из числа последних выбирается начальник всей ложи, который носит титул великого мастера.

— В первый раз слышу об этом! — призналась Сусанна. — Но что же они обыкновенно работали? — прибавила она.

— В первой, ученической, степени масонам преподавались правила любви и справедливости, которыми каждому человеку необходимо руководствоваться в жизни; во второй их учили, как должно бороться со своими страстями и познавать самого себя, и в третьей, высшей степени мастера, они подготовлялись к концу жизни, который есть не что иное, как долженствующее для них вскоре настать бессмертие.

— Но откуда же произошли эти названия: ученик, товарищ, мастер?

— Ах, эти названия я могу вам объяснить, но для этого должно начать со слова «масон»! — воскликнула с одушевлением gnadige Frau. — Вы, конечно, понимаете, что по-русски оно значит каменщик, и масоны этим именем назвались в воспоминание Соломона [Соломон – царь израильский в 1020-980 годах до нашей эры.], который, как вы тоже, вероятно, учили в священной истории, задумал построить храм иерусалимский; главным строителем и архитектором этого храма он выбрал Адонирама; рабочих для постройки этого храма было собрано полтораста тысяч, которых Адонирам разделил на учеников, товарищей и мастеров, и каждой из этих степеней он дал символическое слово: ученикам Иоакин, товарищам Вооз, а мастерам Иегова, но так, что мастера знали свое наименование и наименование низших степеней, товарищи свое слово и слово учеников, а ученики знали только свое слово. Сделал он это затем, чтобы, расплачиваясь с рабочими, не ошибиться как-нибудь, и когда те получали от него плату, то каждый должен был шепнуть Адонираму свое наименование, сообразно которому он и выдавал, что следовало. Догадавшись об этом, три жадные ученика: Фанор, Амру и Мафусаил, желавшие получать больше денег, решились выпытать у Адонирама слово мастеров. Воспользовавшись тем, что по вечерам Адонирам ходил осматривать в храме работы, первый из них, Мафусаил, остановил его у южных ворот и стал требовать от него, чтобы он открыл ему слово мастеров; но Адонирам отказал ему в том и получил за то от Мафусаила удар молотком; потом то же повторилось с Адонирамом у северных ворот, где Фанор ударил его киркой. Несчастный Адонирам бросился спасаться, но едва он успел кинуть в колодезь золотой священный треугольник, чтобы он не достался кому-либо из непосвященных, как был встречен у восточных ворот Амру, которому он тоже не открыл слова мастера и был им за то заколот насмерть циркулем. Тело Адонирама убийцы тайно вынесли из храма и вместе с этим телом куда-то скрылись. Соломон очень разгневался по этому случаю и, выбрав девять старейших мастеров, велел им непременно отыскать труп Адонирама и изменить свое символическое слово Иегова, ибо, по своей великой мудрости, Соломон догадался, что ученики убили Адонирама, выпытывая у него слово мастера. Избранники сии пошли отыскивать труп и, по тайному предчувствию, вошли на одну гору, где и хотели отдохнуть, но когда прилегли на землю, то почувствовали, что она была очень рыхла; заподозрив, что это была именно могила Адонирама, они воткнули в это место для памяти ветку акации и возвратились к прочим мастерам, с которыми на общем совещании было положено: заменить слово Иегова тем словом, какое кто-либо скажет из них, когда тело Адонирама будет найдено; оно действительно было отыскано там, где предполагалось, и когда один из мастеров взял труп за руку, то мясо сползло с костей, и он в страхе воскликнул: макбенак, что по-еврейски значит: «плоть отделяется от костей». Слово это и взято было мастерами вместо слова Иегова.

Сусанна прослушала эту легенду с трепетным вниманием. В ее молодом воображении с необыкновенною живостью нарисовался этот огромный, темный храм иерусалимский, сцена убийства Адонирама и, наконец, мудрость царя Соломина, некогда изрекшего двум судившимся у него матерям, что ребенок, предназначенный им к рассечению, должен остаться жив и принадлежать той, которая отказалась, что она мать ему.

В следующие затем вечера, а их прошло немалое число, Сусанна начала уж сама заговаривать об масонстве и расспрашивать gnadige Frau о разных подробностях, касающихся этого предмета.

— Но где же и кто учит учеников? — пожелала она знать.

Gnadige Frau несколько мгновений, видимо, колебалась, но потом, как бы сообразив pro и contra [за и против (лат.).], сказала Сусанне:

— Вот видите, прелесть моя, то, что я вам уже рассказывала и буду дальше еще говорить, мы можем сообщать только лицам, желающим поступить в масонство и которые у нас называются ищущими; для прочих же всех людей это должно быть тайной глубокой.

— Ах, я готова быть ищущей! — проговорила почти умоляющим голосом Сусанна.

— Это я предчувствовала еще прежде, что меня и вызвало на нескромность, — продолжала gnadige Frau с чувством, — и я теперь прошу вас об одном: чтобы вы ни родным вашим, ни друзьям, ни знакомым вашим не рассказывали того, что от меня услышите!.. Даже Егору Егорычу не говорите, потому что это может быть ему неприятно.

— Никому в мире не скажу того! — воскликнула, но почти шепотом Сусанна.

— Верю вам! — произнесла gnadige Frau и, поцеловав с нежностью свое «прелестное существо», приступила к ответам на вопросы. — Вы интересовались, где и кто учил учеников масонских?.. Это делалось обыкновенно в ложах, при собрании многих членов и под руководством обыкновенно товарища, а иногда и мастера.

— И как же их учили? — любопытствовала Сусанна.

— А так же вот, как и Егор Егорыч начал вас учить: им указывали книги, какие должно читать, и когда они чего не понимали в этих книгах, им их риторы растолковывали.

— Я не знаю, что такое ритор, — произнесла с наивностью Сусанна.

— О, ритор — лицо очень важное! — толковала ей gnadige Frau. — По-моему, его обязанности трудней обязанностей великого мастера. Покойный муж мой, который никогда не был великим мастером, но всегда выбирался ритором, обыкновенно с такою убедительностью представлял трудность пути масонства и так глубоко заглядывал в душу ищущих, что некоторые устрашались и отказывались, говоря: «нет, у нас недостанет сил нести этот крест!»

— Чего ж они больше устрашались?.. Совести, что ли, своей?.. — спросила Сусанна.

— Конечно, прежде всего совести своей; а кроме того, тут и обряды очень страшные: вас с завязанными глазами посадят в особую темную комнату, в которую входит ритор. Он с приставленною к груди вашей шпагою водит вас по ужасному полу, нарочно изломанному и перековерканному, и тут же объясняет, что так мы странствуем в жизни: прошедшее для нас темно, будущее неизвестно, и мы знаем только настоящее, что шпага, приставленная к груди, может вонзиться в нее, если избираемый сделает один ложный шаг, ибо он не видит пути, по которому теперь идет, и не может распознавать препятствий, на нем лежащих. «Вас, — говорит ритор, — ведет рука, которой вы тоже не видите; если вы будете ею оставлены, то гибель ваша неизбежна. Страсти и слабости, обыкновенно затмевая внутренний свет, ведут нас в ослеплении по неизвестным путям, и если бы невидимая рука не путеводствовала нас, мы бы давно погибли». Знаете, как послушаешь эти слова, то у кого на душе не совсем чисто и решение его не очень твердо, так мороз пробежит по коже.

— Неужели же с вами все это делали, и вы не испугались? — проговорила с удивлением Сусанна.

— Решительно все это исполнили и со мной!.. Конечно, я чувствовала сильное волнение и еще больше того — благоговейный страх; но ритору моему однако отвечала с твердостью, что я жена масона и должна быть масонкой, потому что муж и жена в таком важном предмете не могут разно мыслить!

— А разве масонками могут быть только жены масонов? — заметила Сусанна.

— То есть в ложу вступить может только жена масона.

Сусанна при этом печально потупила головку.

— Но что такое сама ложа представляет? — спросила она.

— Это обыкновенная комната!.. В Геттингене, где я была принимаема, она находилась в бывшем винном погребе, но превосходно отделанном… В восточной стороне ее помещался жертвенник, на котором лежала раскрытая библия; на полу расстилался обыкновенный масонский ковер… К этому алтарю надзиратель подвел меня. Великий мастер сказал мне приветствие, после чего я стала одним коленом на подушку, и они мне дали раскрытый циркуль, ножку которого я должна была приставить к обнаженной груди моей, и в таком положении заставили меня дать клятву, потом приложили мне к губам печать Соломона, в знак молчания, и тут-то вот наступила самая страшная минута! Я была брезглива с рождения, и никогда не была в то же время пуглива и труслива; но, признаюсь, чуть не упала в обморок, когда приподняли немного повязку на моих глазах, и я увидала при синеватом освещении спиртовой лампы прямо перед собою только что принятую перед тем сестру в окровавленной одежде.

— Кто же это ее и зачем окровянил? — воскликнула Сусанна, даже дрожавшая от рассказа gnadige Frau.

— Это, как впоследствии я узнала, — продолжала та, — означало, что путь масонов тернист, и что они с первых шагов покрываются ранами и кровью; но, кроме того, я вижу, что со всех сторон братья и сестры держат обнаженные шпаги, обращенные ко мне, и тут уж я не в состоянии была совладать с собой и вскрикнула; тогда великий мастер сказал мне: «Успокойтесь, gnadige Frau, шпаги эти только видимым образом устремлены к вам и пока еще они за вас; но горе вам, если вы нарушите вашу клятву и молчаливость, — мы всюду имеем глаза и всюду уши: при недостойных поступках ваших, все эти мечи будут направлены для наказания вас», — и что он дальше говорил, я не поняла даже и очень рада была, когда мне повязку опять спустили на глаза; когда же ее совсем сняли, ложа была освещена множеством свечей, и мне стали дарить разные масонские вещи.

— Ах, я видала эти масонские вещи! — перебила ее Сусанна.

— Где? — спросила gnadige Frau с некоторым удивлением.

— Вот здесь, у Егора Егорыча, в Кузьмищеве! — объяснила Сусанна, покраснев в лице.

— Он вам сам показывал их? — продолжала gnadige Frau с прежним недоумением.

— Нет, — отвечала Сусанна, — но мы в тот год целое лето гостили у него, а покойная сестра Людмила была ужасная шалунья, и он с ней был всегда очень откровенен, — она меня тихонько провела в его комнату и вынула из его стола какой-то точно передник, белый-пребелый!..

— Это запон! — поясняла ей gnadige Frau. — Он из твердой замши делается и действительно всегда очень бел, в знак того, что всякий масон должен быть тверд, постоянен и чист!..

— Но потом Людмила мне гораздо уже позже показывала белые женские перчатки, которые Егор Егорыч ей подарил и которые тоже были масонские.

— Стало быть, он сватался к ней? — воскликнула gnadige Frau.

— Да, — отвечала Сусанна, потупляя глаза, — он ее очень любил!..

— А она? — спросила gnadige Frau.

— Нет, она его уважала, но любила другого! — объяснила Сусанна и поспешила переменить тяжелый для нее, по семейным воспоминаниям, разговор. — И этим кончилось ваше посвящение?

— Почти, — сказала gnadige Frau, — потому что потом мне стали толковать символические изображения ковра, который, впрочем, у масонов считается очень многознаменательною вещью.

— Почему же многознаменательною?

— Теперь, моя прелесть, довольно поздно, — сказала в ответ на это gnadige Frau, — а об этом придется много говорить; кроме того, мне трудно будет объяснить все на словах; но лучше вот что… завтрашний день вы поутру приходите в мою комнату, и я вам покажу такой ковер, который я собственными руками вышила по канве.

Сусанна до глубины души обрадовалась такому предложению и на другой день, как только оделась, сейчас же пришла в комнату gnadige Frau, где и нашла ковер повешенным, как ландкарта, на стену, и он ее первоначально поразил пестротой своей и странными фигурами, на нем изображенными. Она увидала тут какие-то колонны, солнце, луну, но gnadige Frau прежде всего обратила ее внимание на другое.

— Видите ли вы эту рамку кругом? — начала она.

— Да, и какая она красивая! — отвечала Сусанна.

— Красоты особенной в ней нет, — возразила gnadige Frau, — но она важна по символу.

Сусанна принялась слушать с напряженным вниманием.

— Рамка эта, заключающая в себе все фигуры, — продолжала gnadige Frau, — означает, что хитрость и злоба людей заставляют пока масонов быть замкнутыми и таинственными, тем не менее эти буквы на рамке: N, S, W и О, — выражают четыре страны света и говорят масонам, что, несмотря на воздвигаемые им преграды, они уже вышли чрез нарисованные у каждой буквы врата и распространились по всем странам мира.

— А эта веревка с кистями что такое? — спросила Сусанна.

— Это жгут, которым задергивалась завеса в храме Соломона перед святая святых, — объяснила gnadige Frau, — а под ней, как видите, солнце, луна, звезды, и все это символизирует, что человек, если он удостоился любви божией, то может остановить, как Иисус Навин [Иисус Навин – вождь израильский, герой библейской книги, носящей его имя.], течение солнца и луны, — вы, конечно, слыхали об Иисусе Навине?

— О, да, меня батюшка-священник в институте очень любил за то, что я отлично знала катехизис и священную историю.

— Это я вижу теперь! — сказала gnadige Frau и продолжала толковать. — Эти фигуры изображают камни: один, неотесанный и грубый, представляет человека в его греховном несовершенстве, а этот, правильный и изящный, говорит, каким человек может быть после каменщицкой работы над своим сердцем и умом… Прямоугольник этот, отвес, циркуль, молоток — обыкновенные орудия каменщиков; но у масонов они составляют материальные феномены: циркуль выражает, что бог этим далеко распростертым циркулем измеряет и разыскивает работу масонов!.. Отвес и прямоугольник указывают, чтобы мы во всех поступках нашей жизни поступали по требованию нашей совести!.. Молоток предписывает послушание и покорность масонам, потому что великий мастер одним нешумным и легким ударом побуждает все собрание к вниманию.

— А это какое изображение? — показала Сусанна на кирку.

— Это лопаточка каменщиков, которая повелевает масонам тщательно заравнивать расселины и ямки сердца нашего, производимые в нас высокомерием, гневом, отчаянием…

— Господи, как все это хорошо! — воскликнула Сусанна, уже садясь на стул и беря себя за голову.

— А эти столбы и мозаический пол взяты в подражание храму Соломона; большая звезда означает тот священный огонь, который постоянно горел в храме… — начала было дотолковывать gnadige Frau, но, заметив, что Сусанна была очень взволнована, остановилась и, сев с нею рядом, взяла ее за руку.

— Вас заняло все это, мое прелестное существо? — сказала она растроганным голосом.

— Ужасно, ужасно!.. — воскликнула Сусанна. — Я чрезвычайно бы желала быть масонкой.

— Надеюсь, что в этом случае вами руководит не одно только любопытство? — допрашивала ее, как бы ритор, gnadige Frau.

— Видит бог, нет!.. Клянусь в том моей матерью, тенью моей умершей сестры!..

— Если в вас это душевное состояние продолжится, то ваше желание исполнится, и вы будете масонкой! — произнесла с торжественностью gnadige Frau.

— Но как же это?.. Я должна быть женой масона?

— Исполнится! — повторила еще раз с торжественностью gnadige Frau. — А теперь пока довольно: вы слишком утомлены и взволнованы, — добавила она, — подите к себе, уединитесь и помолитесь!

Сусанна повиновалась ей и ушла.

Gnadige Frau между тем об этих разговорах и объяснениях с прелестным существом в непродолжительном времени сообщила своему мужу, который обыкновенно являлся домой только спать; целые же дни он возился в больнице, объезжал соседние деревни, из которых доходил до него слух, что там много больных, лечил даже у крестьян лошадей, коров, и когда он таким образом возвратился однажды домой и, выпив своей любимой водочки, принялся ужинать, то gnadige Frau подсела к нему.

— Я очень начинаю любить Сусанну и много говорю с ней о разных разностях, — начала она издалека.

— Отлично это делаешь!.. Ты совершенно справедливо прозвала ее прелестнейшим существом!.. — отозвался доктор.

— Но известно ли тебе, — продолжала gnadige Frau после короткого молчания, — что Сусанна жаждет быть масонкой?

Доктор даже встрепенулся от удовольствия и удивления.

— Превосходно! Какая же может быть помеха тому? — проговорил он с обычным ему оптимистическим взглядом.

— Помеха есть!.. Ты забываешь, — возразила ему предусмотрительная gnadige Frau, — что для того, чтобы быть настоящей масонкой, не на словах только, надо вступить в ложу, а где нынче ложа?

При этом замечании доктор почесал у себя в затылке.

— Это так! — согласился он.

— Потом, — развивала далее свое возражение gnadige Frau, — если бы и была ложа, то у нас существует строгое правило, что всякая женщина, которая удостоивается сделаться масонкой, должна быть женой масона.

— Правда! — согласился и с этим доктор. — Но погоди, постой! — воскликнул он, взяв себя на несколько мгновений за голову. — Егор Егорыч хотел сделать старшую сестру Сусанны, Людмилу, масонкой и думал жениться на ней, а теперь пусть женится на Сусанне!

— Что ты такое говоришь, какие несообразности! — сказала gnadige Frau с оттенком даже некоторой досады!.. — Людмилу он любил, а Сусанны, может быть, не любит!

— Не любит?.. Не любит, ты говоришь? А разве ты не видишь, как он на нее взглядывает? — произнес, лукаво подмигнув, Сверстов.

— Взглядывать он, конечно, взглядывает… — не отвергнула того и gnadige Frau.

— Значит, все и кончено! — воскликнул доктор, хлопнув при этом еще рюмку водки, к чему он всегда прибегал, когда его что-либо приятное или неприятное поражало, и gnadige Frau на этот раз не выразила в своих глазах неудовольствия, понимая так, что дело, о котором шла речь, стоило того, чтобы за успех его лишнее выпить!..

— Еще далеко не все кончено и едва только начато! — возразила gnadige Frau. — Теперь вот что мы должны делать: сначала ты выпытай у Егора Егорыча, потому что мне прямо с ним заговорить об этом никакого повода нет!

— Конечно, разумеется! — согласился доктор.

— Я же между тем буду постепенно приготовлять к тому Сусанну! — добавила gnadige Frau.

— Optime! [Прекрасно! (лат.).] — воскликнул доктор и хотел было идти лечь спать, но вошел, сверх всякого ожидания, Антип Ильич.

— Вас Егор Егорыч просят к себе! — проговорил он своим кротким голосом.

— Зачем?.. Болен, что ли, Егор Егорыч? — спросил доктор, несколько встревоженный таким поздним приглашением.

— Нет-с, ничего, кажется!.. — отвечал Антип Ильич. — Там чей-то дворовый человек привез им письмо от ихнего знакомого.

Доктор пошел и застал Егора Егорыча сидящим в своем кресле и действительно с развернутым письмом в руках.

— Вот какого рода послание сейчас получил я! — проговорил Егор Егорыч и начал читать самое письмо:

«Многоуважаемый Егор Егорыч!

Беру смелость напомнить Вам об себе: я старый Ваш знакомый, Мартын Степаныч Пилецкий, и по воле божией очутился нежданно-негаданно в весьма недалеком от Вас соседстве — я гощу в усадьбе Ивана Петровича Артасьева и несколько дней тому назад столь сильно заболел, что едва имею силы начертать эти немногие строки, а между тем, по общим слухам, у Вас есть больница и при оной искусный и добрый врач. Не будет ли он столь милостив ко мне, чтобы посетить меня и уменьшить хоть несколько мои тяжкие страдания.

Принося извинение, что беспокою Вас, остаюсь Вашим, милостивый государь, покорнейшим слугою — Мартын Пилецкий».

— Так я сейчас и поеду; мне все равно спать — что в постели, что в тарантасе! — объяснил Сверстов.

— Поезжайте! — не стал его отговаривать Егор Егорыч, и едва только доктор ушел от него, он раскрыл лежавшую перед ним бумагу и стал писать на ней уже не объяснение масонское, не поучение какое-нибудь, а стихи, которые хотя и выходили у него отчасти придуманными, но все-таки не были лишены своего рода поэтического содержания. Он бряцал на своей лире:

Кончив и перечитав свое стихотворение, Егор Егорыч, видимо, остался им доволен и, слагая его, вряд ли не имел в виду, помимо своего душевного излияния, другой, более отдаленной цели!