Неточные совпадения
Захаревский около этого времени сделан был столоначальником и,
как подчиненный, часто бывал у исправника в
доме; тот наконец вздумал удалить от себя свою любовницу...
На открытой местности, окаймленной несколькими изгибами широкой реки, посреди низеньких, стареньких и крытых соломою изб и скотных дворов, стоял новый,
как игрушечка,
дом Имплева.
Картины эти, точно так же,
как и фасад
дома, имели свое особое происхождение: их нарисовал для Еспера Иваныча один художник, кротчайшее существо, который, тем не менее, совершил государственное преступление, состоявшее в том, что к известной эпиграмме.
— Нет, не то что места, а семена, надо быть, плохи. Какая-нибудь, может, рожь расхожая и непросеянная. Худа и обработка тоже: круглую неделю у нее мужики на задельи стоят; когда около дому-то справить!
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел было; я сюда его не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только
как подошел к нашему
дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц, не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик
какой — самого себя!
— Вы говорите еще
как мальчик! — сказала она и потом, когда они подъехали к их
дому и она стала выходить из экипажа, то крепко-крепко пожала руку Павла и сказала...
Покуда герой мой плавал таким образом в счастии любви, приискивая только способ,
каким бы высказать ее Мари, — в
доме Имплевых приготовлялось для него не совсем приятное событие.
Павел, захватив письмо с собой, побежал,
как сумасшедший, и действительно в
доме у Имплевых застал совершенный хаос: все комнаты были заставлены сундуками, тюками, чемоданами.
В ночь с субботы на воскресенье в
доме Крестовниковых спать, разумеется, никто не ложился, и,
как только загудел соборный колокол, все сейчас же пошли в церковь.
В
доме Крестовниковых,
как и водится, последовало за полнейшим постом и полнейшее пресыщение: пасха, кулич, яйца, ветчина, зеленые щи появились за столом, так что Павел, наевшись всего этого, проспал,
как мертвый, часов до семи вечера, проснулся с головной болью и, только уже напившись чаю, освежился немного и принялся заниматься Тацитом [Тацит (около 55 — около 120) — древнеримский историк.].
Ванька не только из грамоты ничему не выучился, но даже, что и знал прежде, забыл; зато — сидеть на лавочке за воротами и играть на балалайке
какие угодно песни, когда горничные выбегут в сумерки из
домов, — это он умел!
— Когда лучше узнаю историю, то и обсужу это! — отвечал Павел тоже сухо и ушел; но куда было девать оставшиеся несколько часов до ночи? Павлу пришла в голову мысль сходить в
дом к Есперу Иванычу и посмотреть на те места, где он так счастливо и безмятежно провел около года, а вместе с тем узнать, нет ли
каких известий и от Имплевых.
Самый
дом и вся обстановка около него
как бы вовсе не изменились: ворота так же были отворены, крыльцо — отперто; даже на окне, в зале,
как Павлу показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, «Что за чудо, уж не воротились ли они из Москвы?» — подумал он и пошел в самый
дом.
— Нельзя-с! — повторил Силантий. — Позвольте-с, я доложу, — прибавил он и,
как бы сам не понимая, что делает, отворил дверь, юркнул в нее и,
как слышно было, заперев ее, куда-то проворно побежал по
дому.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в
доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в то же время
как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
— Бывать я у вас должен, — начал Павел неторопливо, — этого требует приличие, но я просил бы вас сказать мне, в
какой именно день вы решительно не бываете
дома, чтобы в этот именно день мне и бывать у вас?
— Это доказательство вовсе не из катехизиса, а, напротив — доказательство истории, — поддержал его Неведомов. — Существование везде и всюду религии есть такой же факт,
как вот этот
дом, эти деревья, эти облака, — и от него никакому философу отвертеться нельзя.
— Вчерашнего числа (она от мужа заимствовала этот несколько деловой способ выражения)… вчерашнего числа к нам в село прибежал ваш крестьянский мальчик — вот этакий крошечка!.. — и становая, при этом, показала своею рукою не более
как на аршин от земли, — звать священника на крестины к брату и, остановившись что-то такое перед нашим
домом, разговаривает с мальчиками.
— Ну, так я, ангел мой, поеду домой, — сказал полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите,
какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я
дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари
дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
Петин и Замин, попав в такой богатый
дом, тоже
как будто присмирели.
На роль Лоренцо, значит, недоставало теперь актера; для няньки Вихров тоже никого не мог найти. Кого он из знакомых дам ни приглашал, но
как они услышат, что этот театр не то, чтобы в
доме где-нибудь устраивался, а затевают его просто студенты, — так и откажутся. Павел, делать нечего, с глубоким душевным прискорбием отказался от мысли о театре.
— Ничего не надо! Вздумайте-ка только это вы завести, у вас все сейчас бедными притворятся. Мы ведь, мужики — плуты… Вы не то что позволяйте которому оброку не доносить, пусть он платит,
как следует, а потом мне, что ли, хоть из оброку и отдадите, сколько пожелаете, а я в
дом это к нему и пошлю, будто жалованья ему прибавляю, а коли не станет заслуживать того, так отдеру.
— И Неведомова позовите, — продолжал Салов, и у него в воображении нарисовалась довольно приятная картина,
как Неведомов, человек всегда строгий и откровенный в своих мнениях, скажет Вихрову: «Что такое, что такое вы написали?» — и
как у того при этом лицо вытянется, и
как он свернет потом тетрадку и ни слова уж не пикнет об ней; а в то же время приготовлен для слушателей ужин отличный, и они, упитавшись таким образом вкусно, ни слова не скажут автору об его произведении и разойдутся по
домам, — все это очень улыбалось Салову.
Подъезжая потом к Воздвиженскому и взглянув на огромный
дом, Ардальон Васильич
как бы невольно проговорил: «Да, недурно бы было Юльку тут поселить!»
Читатели,
как видно из слов Живина: «…раскуси, что там написано», — придавали стихотворению аллегорическое значение, разумея под «старым
домом» Россию, под «недовольным стариком» — Николая I. «…
как сказал Гоголь, «…равно чудны стекла…» — неточная цитата из VII главы первой части «Мертвых душ»: «…равно чудны стекла, озирающие солнцы и передающие движенья незамеченных насекомых…»] и раскуси, что там написано.
Сейчас же улегшись и отвернувшись к стене, чтобы только не видеть своего сотоварища, он решился, когда поулягутся немного в
доме, идти и отыскать Клеопатру Петровну; и действительно, через какие-нибудь полчаса он встал и, не стесняясь тем, что доктор явно не спал, надел на себя халат и вышел из кабинета; но куда было идти, — он решительно не знал, а потому направился, на всякий случай, в коридор, в котором была совершенная темнота, и только было сделал несколько шагов,
как за что-то запнулся, ударился ногой во что-то мягкое, и вслед за тем раздался крик...
Для помощи во всем этом, разумеется, призвана была и m-lle Прыхина, которая сейчас же принялась помогать самым энергическим образом и так расходилась при этом случае, что для украшения бала перечистила даже все образа в
доме Захаревских, и, уча горничных,
как надо мыть только что выставленные окна, она сама вскочила на подоконник и начала протирать стекла и так при этом далеко выставилась на улицу, что один проходящий мужик даже заметил ей...
— Строжайшее. Сие почтенное лицо, также и семейство его уже посажены в острог, так
как от господина губернатора стало требовать того дворянство, а также небезопасно было оставлять их в
доме и от простого народу, ибо чернь была крайне раздражена и могла бы их живых растерзать на части.
Дом блестящего полковника Абреева находился на Литейной; он взял его за женой, урожденной княжной Тумалахановой.
Дом прежде имел
какое то старинное и азиатское убранство; полковник все это выкинул и убрал
дом по-европейски. Жена у него, говорят, была недальняя, но красавица. Эту прекрасную партию отыскала для сына еще Александра Григорьевна и вскоре затем умерла. Абреев за женой, говорят, получил миллион состояния.
—
Как не знать-с, помилуйте! — И потом, везя меня, прибавил: — У них свой дом-с, и отличнеющий!
Вихров надел вицмундир; потом все они уселись в почтовые телеги и поехали. Вихров и стряпчий впереди; полицейские солдаты и жандармы сзади. Стряпчий толковал солдатам: «
Как мы в селенье-то въедем, вы
дом его сейчас же окружите, у каждого выхода — по человеку; дом-то у него крайний в селении».
— Не изменю-с! И
как же изменить ее, — продолжал Иван Кононов с некоторою уже усмешкою, — коли я, извините меня на том, вашего духовенства видеть не могу с духом спокойным; кто хошь, кажется, приди ко мне в
дом, — калмык ли, татарин ли, — всех приму, а священников ваших не принимаю, за что самое они и шлют на меня доносы-то!
— Кергель продолжает писать стихи, а Живин,
как вы уехали, заперся
дома, никуда не показывается и все, говорят, скучает об вас.
Иларион Захаревский, впрочем, с удовольствием обещался приехать на чтение; Виссарион тоже пожелал послушать и на этот вечер нарочно даже остался
дома. Здесь я считаю не лишним извиниться перед читателями, что по три и по четыре раза описываю театры и чтения, производимые моим героем. Но что делать?.. Очень уж в этом сущность его выражалась:
как только жизнь хоть немного открывала ему клапан в эту сторону, так он и кидался туда.
Доктор вошел первый в
дом Парфена, осмотрел его весь и велел в нем очистить небольшую светелку,
как более светлую комнату.
— Из дому-то она небогатого шла; от этого, чай, и согласья-то у них не было, — проговорил священник, запуская руку в карман подрясника и вынимая оттуда новый бумажный платок носовой, тоже,
как видно, взятый для франтовства.
Вихров, разумеется, очень хорошо понимал, что со стороны высокого мужика было одно только запирательство; но
как его было уличить: преступник сам от своих слов отказывался, из соседей никто против богача ничего не покажет, чиновники тоже не признаются, что брали от него взятки; а потому с сокрушенным сердцем Вихров отпустил его, девку-работницу сдал на поруки хозяевам
дома, а Парфена велел сотскому и земскому свезти в уездный город, в острог.
— Да, поспрячу, — отвечал священник, и в самом деле,
как видно, намерен был это сделать, — потому что хоть было уже довольно темно, он, однако, велел работнику не селом ехать, а взять объездом, и таким образом они подъехали к
дому его со двора.
— Попервоначалу-то,
как поступил, так на всех раскольников, которые в единоверие перешли, епитимью строгую наложил — и чтобы не
дома ее исполняли, а в церкви; — и дьячка нарочно стеречь ставил, чтобы не промирволил кто себя.
— Ну, опекуном там, что ли, очень мне нужно это! — возразила ему с досадой m-me Пиколова и продолжала: — Только вы знаете,
какие нынче года были: мужики, которые побогатей были, холерой померли; пожар тоже в
доме у него случился; рожь вон все сам-друг родилась… Он в опекунской-то совет и не платил… «Из чего, говорит, мне платить-то?.. У меня вон, говорит,
какие все несчастия в имении».
—
Какое у вас в
доме убранство старинное и
как бы закоптелое даже от времени.
— Не помню я; давно уж это было,
как я ушел из
дому, — отвечал старик угрюмо.
Юноша, должно быть, побаивался своего дяденьки, потому что, чем ближе они стали подъезжать к жилищу, тем беспокойнее он становился, и когда, наконец, въехали в самую усадьбу (которая,
как успел заметить Вихров, была даже каменная), он, не дав еще хорошенько кучеру остановить лошадей и несмотря на свои слабые ноги, проворно выскочил из тарантаса и побежал в
дом, а потом через несколько времени снова появился на крыльце и каким-то довольным и успокоительным голосом сказал Вихрову...
— Еще бы они не скрыли! — подхватил Петр Петрович. — Одного поля ягода!.. Это у них так на две партии и идет: одни по лесам шляются, а другие,
как они сами выражаются, еще мирщат,
дома и хлебопашество имеют, чтобы пристанодержательствовать этим их бродягам разным, — и поверите ли, что в целой деревне ни одна почти девка замуж нейдет, а если поступает
какая в замужество, то самая загоненная или из другой вотчины.
Во всем этом разговоре Вихрова по преимуществу удивила смелость Виссариона, с которою тот говорил о постройке почтового
дома. Груня еще прежде того рассказывала ему: «Хозяин-то наш, вон, почтовый
дом строил, да двадцать тысяч себе и взял, а дом-то теперь весь провалился». Даже сам Виссарион, ехавши раз с Вихровым мимо этого
дома, показал ему на него и произнес: «Вот я около этого камелька порядком руки погрел!» — а теперь он заверял губернатора, что чист,
как солнце.
В вашем
доме этот господин губернатор… когда вы разговаривали с ним о разных ваших упущениях при постройке
дома, он
как бы больше шутил с вами, находя все это, вероятно, вздором, пустяками, — и в то же время меня, человека неповинного ни в чем и только исполнившего честно свой долг, предает суду; с таким бесстыдством поступать в общественной деятельности можно только в азиатских государствах!
— Здравствуйте, молодая юстиция, — продолжал Кнопов, обращаясь к прокурору, — у них ведь,
как только родится правовед, так его сейчас в председательский мундир и одевают. Мое почтение, украшатели городов, — сказал Петр Петрович и инженеру, — им велено шоссе исправно содержать, а они вместо того города украшают; строят все
дома себе.
— Из дому-с! — отвечал Петр Петрович и сейчас же заметил, что Груша
как бы немного пряталась в темном углу.
Чтобы не съел он чего-нибудь тяжелого, она сама приготовляла ему на станциях кушанья; сама своими слабыми ручонками стлала ему постель, сторожила его,
как аргус [Аргус — в греч. мифологии многоглазый великан; богиня Гера превратила А. в павлина и разукрасила его хвост глазами.], когда он засыпал в экипаже, — и теперь, приехав в Воздвиженское, она, какая-то гордая, торжествующая, в свеженьком холстинковом платье, ходила по всему
дому и распоряжалась.
— Дадут-с, — отвечал лакей и,
как только подъехали к почтовой станции, сейчас же соскочил с козел, сбегал в
дом и, возвратясь оттуда и снова вскакивая на козлы, крикнул: — Позволили, пошел!