Неточные совпадения
Дети бегали по всему
дому,
как потерянные; Англичанка поссорилась с экономкой и написала записку приятельнице, прося приискать ей новое место; повар ушел еще вчера со двора, во время обеда; черная кухарка и кучер просили расчета.
Как это ни странно может показаться, но Константин Левин был влюблен именно в
дом, в семью, в особенности в женскую половину семьи Щербацких.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная,
как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в
дом полтора месяца, чего-то
как будто ждал, высматривал,
как будто боялся, не велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в
дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
Весь день этот Анна провела
дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так
как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал
дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Она стояла,
как и всегда, чрезвычайно прямо держась, и, когда Кити подошла к этой кучке, говорила с хозяином
дома, слегка поворотив к нему голову.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что,
дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив?
Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в
доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить к брату, к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб начать ездить в тот свет, где бы он мог встречать Каренину.
Как и всегда в Петербурге, он выехал из
дома с тем, чтобы не возвращаться до поздней ночи.
В конце зимы в
доме Щербацких происходил консилиум, долженствовавший решить, в
каком положении находится здоровье Кити и что нужно предпринять для восстановления ее ослабевающих сил.
Надо было покориться, так
как, несмотря на то, что все доктора учились в одной школе, по одним и тем же книгам, знали одну науку, и несмотря на то, что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор был дурной доктор, в
доме княгини и в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один знает что-то особенное и один может спасти Кити.
— Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный,
как рак, объявляет, что в
доме никого не живет, кроме его жены, и выгоняет обоих.
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной,
как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному
дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Теперь он испытывал чувство, подобное тому,
какое испытал бы человек, возвратившийся домой и находящий
дом свой запертым.
«Должны быть и вальдшнепы», подумал он и
как раз у поворота к
дому встретил лесного караульщика, который подтвердил его предположение о вальдшнепах.
Левин нахмурился. Оскорбление отказа, через которое он прошел,
как будто свежею, только что полученною раной зажгло его в сердце. Он был
дома, а
дома стены помогают.
Он не думал уже о том,
как этот ливень испортит гипподром, но теперь радовался тому, что, благодаря этому дождю, наверное застанет ее
дома и одну, так
как он знал, что Алексей Александрович, недавно вернувшийся с вод, не переезжал из Петербурга.
— Да что же интересного? Все они довольны,
как медные гроши; всех победили. Ну, а мне-то чем же довольным быть? Я никого не победил, а только сапоги снимай сам, да еще за дверь их сам выставляй. Утром вставай, сейчас же одевайся, иди в салон чай скверный пить. То ли дело
дома! Проснешься не торопясь, посердишься на что-нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, всё обдумаешь, не торопишься.
Оправившись, она простилась и пошла в
дом, чтобы взять шляпу. Кити пошла за нею. Даже Варенька представлялась ей теперь другою. Она не была хуже, но она была другая, чем та,
какою она прежде воображала ее себе.
В то время
как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о себе в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из
дому, весело и приятно проводил время и на скачках и на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
Степан Аркадьич,
как и все виноватые мужья, очень заботившийся об удобствах жены, сам осмотрел
дом и сделал распоряжения обо всем, по его понятию, нужном.
Положение казалось безвыходным. Но в
доме Облонских,
как и во всех семейных
домах, было одно незаметное, но важнейшее и полезнейшее лицо — Матрена Филимоновна. Она успокоивала барыню, уверяла ее, что всё образуется (это было ее слово, и от нее перенял его Матвей), и сама, не торопясь и не волнуясь, действовала.
Всё теперь казалось ему в
доме Дарьи Александровны и в ее детях совсем уже не так мило,
как прежде.
Положение нерешительности, неясности было все то же,
как и
дома; еще хуже, потому что нельзя было ничего предпринять, нельзя было увидать Вронского, а надо было оставаться здесь, в чуждом и столь противоположном ее настроению обществе; но она была в туалете, который, она знала, шел к ней; она была не одна, вокруг была эта привычная торжественная обстановка праздности, и ей было легче, чем
дома; она не должна была придумывать, что ей делать.
Всё, что он видел в окно кареты, всё в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном свете заката было так же свежо, весело и сильно,
как и он сам: и крыши
домов, блестящие в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и неподвижная зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые тени, падавшие от
домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля.
Очень может быть, что благовидное лицо бабы в калошках много содействовало тому впечатлению благоустройства, которое произвел на Левина этот крестьянский
дом, но впечатление это было так сильно, что Левин никак не мог отделаться от него. И всю дорогу от старика до Свияжского нет-нет и опять вспоминал об этом хозяйстве,
как будто что-то в этом впечатлении требовало его особенного внимания.
Так
как в
доме было сыро и одна только комната топлена, то Левин уложил брата спать в своей же спальне за перегородкой.
― Только не он. Разве я не знаю его, эту ложь, которою он весь пропитан?.. Разве можно, чувствуя что-нибудь, жить,
как он живет со мной? Он ничего не понимает, не чувствует. Разве может человек, который что-нибудь чувствует, жить с своею преступною женой в одном
доме? Разве можно говорить с ней? Говорить ей ты?
С тех пор,
как Алексей Александрович выехал из
дома с намерением не возвращаться в семью, и с тех пор,
как он был у адвоката и сказал хоть одному человеку о своем намерении, с тех пор особенно,
как он перевел это дело жизни в дело бумажное, он всё больше и больше привыкал к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того…
как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели прожил у них в
доме и
как нянька ходил за детьми.
Он стоял на крыльце
дома Карениных,
как потерянный, и не знал, что делать.
— А! — сказала она,
как бы удивленная. — Я очень рада, что вы
дома. Вы никуда не показываетесь, и я не видала вас со времени болезни Анны. Я всё слышала — ваши заботы. Да, вы удивительный муж! — сказала она с значительным и ласковым видом,
как бы жалуя его орденом великодушия за его поступок с женой.
В душе ее в тот день,
как она в своем коричневом платье в зале Арбатского
дома подошла к нему молча и отдалась ему, — в душе ее в этот день и час совершился полный разрыв со всею прежнею жизнью, и началась совершенно другая, новая, совершенно неизвестная ей жизнь, в действительности же продолжалась старая.
Но особенно понравилось ему то, что она тотчас же,
как бы нарочно, чтобы не могло быть недоразумений при чужом человеке, назвала Вронского просто Алексеем и сказала, что они переезжают с ним во вновь нанятый
дом, который здесь называют палаццо.
Он не знал того чувства перемены, которое она испытывала после того,
как ей
дома иногда хотелось капусты с квасом или конфет, и ни того ни другого нельзя было иметь, а теперь она могла заказать что хотела, купить груды конфет, издержать, сколько хотела денег и заказать
какое хотела пирожное.
Всё дело спорилось у нее, и еще не было двенадцати,
как все вещи были разобраны чисто, аккуратно, как-то так особенно, что нумер стал похож на
дом, на ее комнаты: постели постланы, щетки, гребни, зеркальца выложены, салфеточки постланы.
Все ее распоряжения надо было изменять, так
как они были неисполнимы, и изменялись они Корнеем, камердинером Алексея Александровича, который незаметно для всех повел теперь весь
дом Каренина и спокойно и осторожно во время одеванья барина докладывал ему, что было нужно.
Но с тех пор
как она, после несчастия, постигшего Каренина, взяла его под свое особенное покровительство, с тех пор
как она потрудилась в
доме Каренина, заботясь о его благосостоянии, она почувствовала, что все остальные любви не настоящие, а что она истинно влюблена теперь в одного Каренина.
Василий Лукич между тем, не понимавший сначала, кто была эта дама, и узнав из разговора, что это была та самая мать, которая бросила мужа и которую он не знал, так
как поступил в
дом уже после нее, был в сомнении, войти ли ему или нет, или сообщить Алексею Александровичу.
И, перебирая события последних дней, ей казалось, что во всем она видела подтверждение этой страшной мысли: и то, что он вчера обедал не
дома, и то, что он настоял на том, чтоб они в Петербурге остановились врознь, и то, что даже теперь шел к ней не один,
как бы избегая свиданья с глазу на глаз.
Даже до мелочей Сергей Иванович находил в ней всё то, чего он желал от жены: она была бедна и одинока, так что она не приведет с собой кучу родных и их влияние в
дом мужа,
как его он видел на Кити, а будет всем обязана мужу, чего он тоже всегда желал для своей будущей семейной жизни.
Он посмотрел на княгиню, которая так мила была ему минуту тому назад, и ему не понравилась та манера, с которою она,
как к себе в
дом, приветствовала этого Васеньку с его лентами.
Шумно разговаривая, все пошли в
дом; но
как только все уселись, Левин повернулся и вышел.
— Что это за бессмыслица! — говорил Степан Аркадьич, узнав от приятеля, что его выгоняют из
дому, и найдя Левина в саду, где он гулял, дожидаясь отъезда гостя. — Mais c’est ridicule! [Ведь это смешно!]
Какая тебя муха укусила? Mais c’est du dernier ridicule! [Ведь это смешно до последней степени!] Что же тебе показалось, если молодой человек…
Теперь, когда лошади нужны были и для уезжавшей княгини и для акушерки, это было затруднительно для Левина, но по долгу гостеприимства он не мог допустить Дарью Александровну нанимать из его
дома лошадей и, кроме того, знал, что двадцать рублей, которые просили с Дарьи Александровны за эту поездку, были для нее очень важны; а денежные дела Дарьи Александровны, находившиеся в очень плохом положении, чувствовались Левиными
как свои собственные.
— А что,
дома они, голубчик? — неопределенно сказала Дарья Александровна, не зная,
как даже у мужика спросить про Анну.
—
Как хорош! — сказала Долли, с невольным удивлением глядя на прекрасный с колоннами
дом, выступающий из разноцветной зелени старых деревьев сада.
Дарья Александровна наблюдала эту новую для себя роскошь и,
как хозяйка, ведущая
дом, — хотя и не надеясь ничего из всего виденного применить к своему
дому, так это всё по роскоши было далеко выше ее образа жизни, — невольно вникала во все подробности, и задавала себе вопрос, кто и
как это всё сделал.
Анна была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки
дома при небольшом столе, при лицах,
как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого мира, старающихся не робеть пред непривычною роскошью и не могущих принимать долгого участия в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием,
как замечала Дарья Александровна.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время,
как она говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о
доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
— Отжившее-то отжившее, а всё бы с ним надо обращаться поуважительнее. Хоть бы Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли. Знаете, придется если вам пред
домом разводить садик, планировать, и растет у вас на этом месте столетнее дерево… Оно, хотя и корявое и старое, а всё вы для клумбочек цветочных не срубите старика, а так клумбочки распланируете, чтобы воспользоваться деревом. Его в год не вырастишь, — сказал он осторожно и тотчас же переменил разговор. — Ну, а ваше хозяйство
как?
— Так заезжай, пожалуйста, к Болям, — сказала Кити мужу, когда он в одиннадцать часов, пред тем
как уехать из
дома, зашел к ней. — Я знаю, что ты обедаешь в клубе, папа тебя записал. А утро что ты делаешь?