Дочь Великого Петра

Не больший порядок был и в самом Петербурге и даже в его центральной части, где помещались дворцы. Современник императриц Анны и Елизаветы майор Данилов рассказывает, что в его время был казнен на площади разбойник князь Лихутьев: «голова его вздернута была на кол». Разбои и грабежи были тогда сильно распространены в самом Петербурге. Так, в лежащих вокруг Фонтанки лесах укрывались разбойники, нападая на прохожих и проезжих. Фонтанка в то время, как мы знаем, считалась вне городской черты.

Дом графа Шереметьева считался загородным, как и другой такой же дом графа Апраксина, где жил Апраксин, когда был сослан с запрещением въезда в столицу. Полиция обязала владельцев дач по Фонтанке вырубить леса, «дабы ворам пристанища не было». То же самое распоряжение о вырубке лесов последовало и по Нарвской дороге, на тридцать сажен в каждую сторону, «дабы впредь невозможно было разбойникам внезапно чинить нападения».

Были грабежи и на «Невской перспективе», так что приказано было восстановить пикеты из солдат для прекращения сих «зол». Имеется также известие, что на Выборгской стороне, близ церкви Сампсония, в Казачьей слободе, состоявшей из двадцати двух дворов, разные непорядочные люди имели свой притон. Правительство сделало распоряжение перенести эту слободу на другое место.

Бывали случаи грабительства даже в самом Петербурге, которые в судебных актах того времени назывались «гробокопательствами». Так, в одной кирхе оставлено было на ночь тело какого-то знатного иностранного человека. Воры пробрались в кирху, вынули тело из гроба и ограбили. Воров отыскали и казнили смертью.

Для прекращения разбоев правительство принимало сильные меры, но меры эти не достигали своей цели. Разбойников преследовали строго, сажали живых на кол, вешали и подвергали другим страшным казням, а разбои не унимались. Одно подозрение в поджоге неминуемо влекло смерть. Так, по пожару на Морской улице Тайная канцелярия признала поджигателями, «по некоторому доказательству», крестьянского сына Петра Петрова, называвшегося «водолаз», да крестьянина Перфильева. Их подвергли таким страшным смертным пыткам, что несчастные, «желая продолжить живот свой», вынуждены были облыжно показать, будто их подкупали к поджогу другие люди, которые на самом деле были непричастны. В конце концов Петрова и Перфильева сожгли живыми на том месте, где учинился пожар.

Вообще облыжные показания и доносы в то время делались даже от самых близких людей, например, от жен и мужей; доносчики получали хорошие награды.

Капитан морской службы Александр Возницын, православной веры, будучи в Польше у жида Бороха Лейбока, принял жидовство с совершением обрезания. Жена Возницына, Елена Ивановна, учинила на него донос. Возницын был жестоко пытаем на дыбе и сожжен на костре, а жена, сверх законной части из имения мужа, от щедрот императрицы получила еще сто душ с землями «в вознаграждение за правый донос».

Императрица Елизавета Петровна особое почтение имела к духовенству и очень часто приглашала во дворец членов Святейшего Синода, беседовала с ними и особенно, как мы знаем, приблизила к себе своего духовника Федора Дубянского. Это был человек внушительно-благообразной физиономии, обладавший даром слова и, что важнее, умевший пользоваться благоприятными для себя минутами.

Императрица часто, как мы знаем, от увеселения переходила к посту и молитвам. Начинались угрызения совести и плач о грехах. Она требовала к себе духовника. И являлся он, важный, степенный, холодный, и тихо и плавно лились из уст его слова утешения. Мало-помалу успокаивалась его державная духовная дочь и в виде благодарности награждала его землями, крестьянами и угодьями. Одно его имение на Неве стоило больших денег.

К замечательным постройкам описываемого нами времени, кроме упомянутых нами, должны относиться дома графов Строгановых на Невском, Воронцова на Садовой улице, теперь пажеский корпус, Орлова и Разумовского, ныне Воспитательный дом, Смольный монастырь и ставший гордостью императорского дома — Зимний дворец.

Первый Зимний дворец, в царствование императрицы Анны, расположен был в виде неправильного квадрата в четыре этажа, имел в длину 65, в ширину — 50 и в высоту был 11 сажен. Он занимал место, на котором при Петре находился обширный дом адмирала графа Ф. М. Апраксина, по смерти которого дом, по завещанию, достался императору Петру II. Императрица Анна Иоанновна, возвратившись из Москвы с коронования, остановилась в этом доме, ранее этого, в декабре 1730 года, приказав гоф-интенданту Мошкову сделать к нему пристройки, как-то: церковь, четыре покоя для кабинета, четыре для мыльни, три для конфетных уборов и т. д. Работы были возложены на полковника Трезини, который и выполнил их в семь месяцев, и к осени все было готово для принятия государыни.

Императрица медлила, ожидала зимнего пути, в январе выпал снег, и весь двор в трое суток прибыл из Москвы в Петербург. Императрица, вступив на крыльцо адмиральского дома, навсегда утвердила его дворцом русской столицы. Несмотря на сделанные пристройки, адмиральские палаты не могли доставить всех удобств, каких требовал двор императрицы. Крытые гонтом, тесные, они не заключали в себе ни одной порядочной залы, где бы прилично можно было поместить императорский трон.

Являлась настоятельная потребность строить новый дворец, и 27 мая 1732 года он был заложен и окончен внутренней отделкой к 1737 году. Для работ употреблялись почти все находившиеся в Петербурге рабочие силы, даже от строения Александро-Невского монастыря были отняты каменщики и другие мастера. Все здание вмещало в себе: церковь, тронную залу с аванзалой, семьдесят разной величины покоев и театр. Дворец первоначально покрыт был гонтом. Впоследствии же, однако, его перекрыли железом, а весь гонт из разобранной крыши императрица пожаловала на казармы Измайловского полка.

Пристройки и переделки к Зимнему дворцу не могли все-таки сообщить зданию удобств. При этом самая странность вида дворца, примыкавшего с одной стороны к адмиралтейству, а с противоположной стороны к ветхим палатам Рагузинского, не могла нравиться обладавшей эстетическим вкусом императрице Елизавете Петровне. От ворот по правую руку, с луговой стороны местность, кроме того, представляла пестро-грязный, недостойный дворца вид. Длинный ряд деревянных построек, сараи, конюшни — все это некрасиво, кое-как лепилось к дворцу.

Поэтому в 1754 году императрица решилась заложить новое здание, сказав, что «до окончания переделок будет жить в Летнем новом доме», приказав строить временный дворец на порожнем месте бывшего Гостиного двора, на каменных погребах у Полицейского моста. В июле начали бить сваи под новый дворец. Нева усеялась множеством барок, и на всем пространстве от дворца к Мойке рассыпались шалаши рабочих. Словом, работа закипела.

Императрица Елизавета Петровна внимательно следила за ней, но, увы, ей не довелось видеть ее окончания. Постройка шла очень медленно. Для рабочих не могли найти крова, они жили в шалашах и землянках на лугу или же в отдаленных частях города. Лучших мастеров с трудом разместили на Крюйсовом дворе, в Мусин-Пушкинском, Панинском. Несмотря ни на какие усилия, Растрелли не мог исполнить приказания императрицы насчет поспешного окончания работ.

Первой остановкою работ была невыдача денег рабочим. Вместо 120 тысяч отпускали в год 70 тысяч или даже 40 тысяч рублей.

Растрелли от огорчения заболел. Больной, он, однако, не переставал действовать. Предписания и рапорты подписывал за него бывший при нем помощник Фельтен. Независимо от неудобств местоположения Зимнего дворца, переделка его и постройка нового — временного исходили из странной, усвоенной особенно в последние годы царствования императрицей Елизаветой Петровной привычки переезжать из одного дворца в другой, так что самые близкие придворные государыни не знали, где и в каком дворце ее величество будет проводить ночь.

Любимым местопребыванием Елизаветы Петровны вне Петербурга было Царское Село, где она не только проводила лето до поздней осени, но часто уезжала туда и зимою.