Ревность 2

Кристина Французова, 2023

2-ой заключительный том.Семейные ценности – вот что отстаивала Мирослава, когда любимый муж превратился в тирана. Она сбежала в ночь, в никуда, чтобы спасти собственную жизнь и остатки самоуважения. Не имея денег, жилья, работы, в руках один чемодан и диплом экономиста. Когда тебе 27, сложно начинать с нуля. Но судьбу не интересуют наши планы.Любовь обернулась разочарованием. Надежды испарились. Мечты остались в доме, из которого сбежала.Мирослава решительно/безрассудно перевернёт свою жизнь, но что ей это принесёт…Старые знакомые + новые роли = кто получит итоговый приз…ХЭ для героини есть (не путать с ХЭ для читателя).

Глава 26

Со сцены я скатилась бегом, из-за спины чудились смешки. Скорей всего фантазия разыгралась после пережитого волнения и стресса, но я не претендовала на звание суперзвезды. Пока я пробиралась сквозь скопление людей, вокруг звучал хорошо поставленный голос Виталия Валерьевича, вот же кого хлебом не корми — дай выступить перед публикой и искупаться во всеобщем внимании. Ему надо было в актёры идти, а не в градоправители. Хотя наверно не было особой разницы. Лицедействовали и те, и другие весьма охотно и с огоньком.

Отойдя на безопасное расстояние — для того, чтобы меня не смогли вернуть на сцену, не вызвав перед этим для поисков собаку-ищейку — я наконец остановилась и повернулась, чтобы посмотреть и послушать выступление близняшек Леры и Вари. Мне хотелось надеяться, что мэр всё же уступит им микрофон.

— Вот каким должно расти наше будущее поколение, вот с кого должны брать пример наши дети. Две девушки придумали, а затем общество сплотилось, чтобы облегчить жизнь тем, кто в этом нуждался и надеялся на нашу помощь. — Всё указывало на то, что Виталий Валерьевич предпочёл бы выступить единственным оратором.

— Кто ему речь пишет?

Со спины раздался знакомый до дрожи голос. Когда и почему я решила, что мне всё равно, что забыла и научилась жить без него?..

— Почему ко мне со строительством не обратилась?

— А мы разве общаемся после развода?

— Мы не враги, Мира. Тебе отлично известно, что я всегда помогал детским приютам, — он продолжал стоять за мной. Скорей всего он сам не отдавал отчёт как влиял на меня. Одно его близкое присутствие и дыхание на моей шее за короткий срок всколыхнули былые раны, страхи, чувства и желания.

— Знаю. Просто учитывая возникшие сложности и причины расставания, мне не хотелось усложнять ещё больше.

— Что усложнять? Ты захотела уйти, я тебя отпустил. В чём тут сложность? Смотрю, ты нашла себе новых любовников. С ними тебе не сложно? — Подольский сжал мою руку выше локтя, и даже через ткань пиджака чувствовался каждый его палец.

— Мне больно, отпусти. И, пожалуйста, давай без скандалов. Сегодня важный для меня день, не порть его, прошу.

— Разговор со мной — для тебя сплошные сложности. Так я тебе и жизнь порчу? — раздалось недовольным шипением возле уха.

Я вроде подразумевала сегодняшний день, а не жизнь целиком. Но спорить не стала, пусть будет жизнь. Неужели Подольский не понимал, что действительно испортил мне её? А сейчас умудрялся вести себя так, будто я одна во всём виновата.

— Не знала, что таскать в дом любовниц — это означает заботу о семье. А в перерывах между изменами поколачивать жену, чтобы не надеялась, будто что-то значит для мужа. Если ты считаешь подобное поведение нормой, то я, увы, не разделяю твою точку зрения.

— Выходит ты как всегда белая и пушистая, в духе «не виноватая я, он сам пришёл». А муж не любит, не заботится и вообще гад и деспот каких поискать.

Странно, что прошло немногим больше года с момента развода, мы же только сейчас говорили о его причинах. Вокруг нас люди, журналисты, фото и видеокамеры — самые подходящие обстоятельства порассуждать о неудавшейся личной жизни.

— Подольский, не находишь, что место и время выбраны не совсем удачно?

— А где тебя застать Подольская? Я звонил, но твой номер недоступен с некоторого времени.

Действительно, стоило начать встречаться с Петей, я внесла номер Бывшего в чёрный список. Во избежание соблазнов, так сказать. И кстати, наблюдая за поведением Марины, я убедилась, что поступила дальновидно. Оправдываться глупо, поэтому:

— А зачем ты звонил?

— Узнать, как дела. Всё ли у тебя в порядке. Хотел предложить посильную помощь. Но, как вижу, в моих услугах ты не нуждаешься, — почему же его голос продолжал звучать укоризненно, словно я обидела его.

— У тебя своя жизнь, у меня — своя. Чему ты удивляешься? Даже при разводе ты не соизволил встретиться со мною лично, а прислал поверенного. О чём нам говорить сейчас? Всё кончилось.

— Почему сама не позвонила? — Незаметное движение его губ по волосам, как дуновение летнего знойного ветра. И вдоль позвоночника рванули огненные искры от основания шеи и до самого копчика, раздувая внизу живота огненный шар за долю мгновения. Дыхание перехватило, и я поднесла руку к горлу, словно это могло унять взбесившиеся реакции собственного тела. Как он умел? Как у него получалось воздействовать на меня одним голосом, дыханием, едва касаясь затылка, а я готова развернуться и наплевав на всё и всех броситься ему на шею и притвориться, что ничего плохого не было, что у нас всё по прежнему, представляя в диких фантазиях, как он обнимет меня в ответ, сожмёт крепко-крепко и скажет, что скучал и любит несмотря ни на что, и больше никогда не поступит плохо и не причинит боль.

Я не могла дышать, сгорая в огне, но среди толпы один единственный взгляд серых проницательных глаз, устремлённых в мою сторону, выхватил меня из нестерпимого жара и бросил в ледяную прорубь. Секунду назад я горела от тоски и вожделения к Бывшему, а теперь обездвижена и не смела пошевелить ни ногой, ни рукой, словно если двинусь, то рассыплюсь ледяными крошками.

Подольский тоже ощутил перемены:

— Что же ты делаешь со мной? — сначала крепко вжался со спины, опаляя пламенем, моё неподвижное тело, а затем бросил грубое, — сучка ты, Мира! — Он ушёл, оставляя после себя призрачное облако с ароматом любимого, ненавистного одеколона.

Недавний жар и холод моментально исчезли, сменяясь опустошением внутри. Всё чем он успел наполнить меня, Бывший забрал с собой, напоследок попытавшись снова ранить. Хотя на моём сердце столько ран, подаренных им же, что одной больше, одной меньше не могло ничего изменить.

— Что хотел Подольский? — Пётр вскоре оказался рядом, и его голос звучал обеспокоенно.

— Недоволен, что стройкой занимался твой брат, а не он.

— Насколько я знаю, его дела идут не очень хорошо, чтобы он разбрасывался деньгами направо и налево.

— У него проблемы? — Сторонние новости задевали мои внутренние струны.

— Не бери в голову, пусть мужики сами разбираются. — После чего последовал короткий поцелуй в висок, чтобы отвлечь. Нехитрый приём на удивление сработал. Я наконец повернулась к Петру, чтобы встретить серый взгляд, который действительно тревожился. — Если хочешь, я выведу тебя отсюда потайными тропами, что никто ничего не заподозрит.

— Хочу проконтролировать подопечных Людмилы Геннадьевны. Чтобы их знакомство с Центром прошло идеально и без осечек, — отказалась с натянутой улыбкой.

— У тебя полно помощниц. Лера с Варей и Влада со всем справятся. А мы отметим в приятной компании, что значит ты и я, без суеты. По-моему, не плохая идея, мм?

— Звучит заманчиво. Но сейчас я не смогу расслабиться. Давай лучше перенесём на вечер или на завтра.

— Хорошо, — удивительно легко и без споров Пётр согласился со мной. Я даже опешила на мгновение. — Тогда я поехал на работу.

— Суббота же.

— У тебя тоже суббота, но ты остаёшься на работе. Значит мне придётся заняться делами, чтобы скоротать время в ожидании твоего возвращения.

Почему мужчины переставали быть такими же после свадьбы? Или это расхожее мнение о нас, о женщинах…

Я улыбнулась уже не натянуто, а широко и радостно. Наплевав, что за нами наблюдало большое количество людей, я прижалась к Пете вплотную и в самые губы прошептала:

— Ты знаешь, что идеален?

— Только для тебя, Мира, — он выдохнул невероятное признание и всё-таки соединил нас поцелуем. Недолгим, но нежным настолько, что голова закружилась, а я успела опьянеть.

Пётр уехал, и я наконец занялась непосредственными обязанностями, предварительно скинув на Владу общение с журналистами и желающими сфотографироваться. Но далеко уйти не успела.

— Нехорошо, Мира Андреевна, отрываться от народа, — мэр укоризненно погрозил мне пальцем.

Удачное появление Стаса, за спину которого я поднырнула, позволило мне перевести стрелки:

— Виталий Валерьевич, зачем вам я? Стас намного фотогеничней. К тому же он красавчик, — тут я откровенно льстила, но как известно вкусы у людей разные. — Женским лицом никого не удивить, а вот мужская харизма нынче в цене. — «Что за бред я несу? — спросила у себя и тут же ответила, — любой, если бред поможет спрятаться от мэра, фотографов и всех, кто отвлекал меня от детей».

Людмила Геннадьевна нашлась в бассейне. Дети разошлись по раздевалкам, а тренеры стояли у бортика с необходимым водным инвентарём, готовые принять ребят.

— Представляешь, наш главный уже велел мне подготовить списки деток — кто на какой урок будет к тебе ходить, чем заниматься и стоимость всех занятий по общим расценкам. Ни копейки сам не заплатил, зато уже считает во сколько это обойдётся спонсорам.

Я хохотнула: — Людочка Геннадьевна, наши спонсоры так насели на бедолагу мэра, что ему тоже пришлось раскошелиться. Не обращайте внимания. Надо — пусть собирает списки. Мы и свои, если он пожелает, вдогонку отправим. Пусть читает человек перед сном, коли ему заняться больше нечем.

— Ох, Мира, меня другое беспокоит. У наших чиновников же как, сначала пообещают золотые горы, а когда до дела дойдёт, так тех обещаний никто не помнит. Даже в глаза говорят — не было такого, Людмила Геннадьевна, то всё ваши фантазии. Представляешь? В глаза врут и не краснеют. Ладно у меня галлюцинации, а у них что — поголовная вирусная амнезия?

Я приобняла сердобольную женщину за плечи:

— Не переживайте. Пока есть поддержка мы поборемся и даже с мэром, если придётся.

— Спасибо, Мира. Сама знаешь, желающих серьёзно помогать не так много, а те, кто приходят, не выдерживают нагрузки. Ты и сама едва держалась по началу. Я думала, пару недель и тоже исчезнешь, как многие другие до тебя.

В пол-оборота я смотрела на профиль серьёзного, но всегда печального лица: — Неужели бросают на полпути?

Она отмахнулась: — Сколько я таких перевидала. Ты глянь, глянь на этих сорванцов! — Людмила Геннадьевна расплылась улыбкой, и я впервые увидела, что глаза суровой женщины могли сверкать озорством.

Почувствовав волю, дети расшалились. За общими визгами и криками я не обратила внимание, что занятие перешло в игру или скорее догонялки между ребятами и взрослыми.

— Сегодня их первая встреча, и день не учебный, а скорее праздничный. Пусть резвятся, раз уж так вышло.

— Деточка, да этим сорванцам разве нужен повод для баловства?

— Людмила Геннадьевна, — смахнула неожиданную влагу со щеки, хотя я давно перестала плакать, глядя на её особенных детей, — если у них есть повод и желание баловаться, не поверите, я счастлива!

Прикусив до боли нижнюю губу, я напряжённо всматривалась в глаза женщины, которая не просто меня понимала, она точно знала, что происходило со мной в эту минуту. А мне было необходимо переждать эмоциональную волну, прежде чем повернуться обратно лицом к бассейну. Когда же я научусь контролировать эмоции?

— Мира, — теперь она хлопала меня по плечу, — не сопротивляйся. Просто прими. Пока ты чувствуешь хоть что-то, ты не равнодушна. А их, — кивок в сторону бассейна, — убивает в первую очередь равнодушие.

— Тётя Мила, — я посмотрела вниз; девочка лет четырёх или пяти дёргала меня за брючину мокрой от воды ладошкой, её вторая тонкая рука беспомощно висела плёточкой. Наклоняясь к ней, я перехватила ладонь и, быстро прикусив себе до обжигающей боли язык, приветливо улыбнулась. Невозмутимость и твёрдость пришлось спешно вытаскивать из мрачных глубин. Я думала девочка обращалась к Людмиле Геннадьевне, используя сокращение. Вопросительно взглянула на ту из-за плеча. Но она отрицательно замотала головой. Ребёнок не выговаривал букву «р», догадалась я, одновременно с тем, как услышала:

— А мы ещё плиедем купаться?

— Разумеется. И не раз. Мы постараемся сделать так, чтобы вы приезжали каждую неделю.

Удивление и радость, возведённая в степень бесконечности, переполнили детские глаза, округлившиеся до размеров голубых блюдец. Недавно прокушенный язык мне больше не помощник, непрошенные слёзы ручейками заструились по щекам.

— Тётя Мила, ты плачешь! Тебе больно? — Малышка права. Она знала о боли такое, о чём я только догадывалась. «Ты конченая эгоистка, Мира».

— Нет, милая. Как тебя зовут? — постаралась переключить её внимание. — Ты знаешь моё имя, а я твоё нет. Следует исправить упущение.

— Меня зовут Таня, — засмеялась девочка, тряся двумя мокрыми косичками.

— Это про тебя стишок сочинили, когда девочка Таня ловила в речке мячик?

— Нет, я не теляла мяч. И я знаю, что он не утонет. Вон их сколько в бассейне, и они не тонут.

— А ты смышлёная.

— Извините, Мира Андреевна, не заметила, когда она выбралась из бассейна.

— Ничего, Наташ, сегодня первый день, объявим его официальным днём баловства. А мы с Людмилой Геннадьевной приглядываем на всякий случай.

— Да, спасибо. Детей много. Мы их распределим по группам, либо придётся приглашать дополнительных тренеров.

— Разберёмся, Наташ. Со временем со всем разберёмся.

Наташа, тренер по плаванию, увела девочку Таню за здоровую руку, а я, глядя им вслед понимала, что целой жизни не хватит, чтобы осуществить задуманное. Душа требовала, порой отчаивалась, зная, что желание не выполнимо, но спустя мгновение вновь принималась требовать и толкать в спину, понуждая действовать.

Нереализованный материнский инстинкт срабатывал так, что мне хотелось обнять детей всего мира и укрыть несуществующими крыльями, но которые росли у меня за спиной и были готовы распахнуться для каждого из тех, кто ронял горькие слезинки, кто нуждался в тепле, кто звал маму и папу, но не мог дозваться, кто не понимал, за что получал лишь страдания и ни капли радости, кто мечтал разделить с кем-то невыносимое одиночество. И я думала, что моих крыльев хватит на всех, даже если страждущих окажется миллион или больше. Ведь какая разница сколько, правда? Чем больше любви мы отдавали, тем больше появлялось в нас самих. Может у кого-то по-другому, но у меня происходило именно так. И я не хотела иначе. Моей внутренней любви столько, что мне было важно делиться. Её слишком много для меня одной. Тогда я опасалась не лопнуть мыльным пузырём, но получить обратный эффект: избыток хорошего уравновесится плохим. Плохого, которое довелось узнать, оказалось больше, чем я способна пережить.

— Спасибо, Мира, — Людмила Геннадьевна прервала мои размышления. — Теперь я уверена, что в нашем полку прибыло.

Больше мы не говорили, только смотрели. Она присела на один из пластиковых стульев, а я стояла рядом, наблюдая за играми в бассейне. За теми, кто несмотря на нечеловеческие страдания, продолжали радоваться каждой малости и становились счастливыми от кувырканий в воде.