Ревность 2

Кристина Французова, 2023

2-ой заключительный том.Семейные ценности – вот что отстаивала Мирослава, когда любимый муж превратился в тирана. Она сбежала в ночь, в никуда, чтобы спасти собственную жизнь и остатки самоуважения. Не имея денег, жилья, работы, в руках один чемодан и диплом экономиста. Когда тебе 27, сложно начинать с нуля. Но судьбу не интересуют наши планы.Любовь обернулась разочарованием. Надежды испарились. Мечты остались в доме, из которого сбежала.Мирослава решительно/безрассудно перевернёт свою жизнь, но что ей это принесёт…Старые знакомые + новые роли = кто получит итоговый приз…ХЭ для героини есть (не путать с ХЭ для читателя).

Глава 43

Ах, дверь не запирала я,

Не зажигала свеч,

Не знаешь, как, усталая,

Я не решалась лечь.

Смотреть, как гаснут полосы

В закатном мраке хвой,

Пьянея звуком голоса,

Похожего на твой.

И знать, что всё потеряно,

Что жизнь — проклятый ад!

О, я была уверена,

Что ты придёшь назад.

А. Ахматова, 1911

После пробуждения разлепить глаза удалось с третьей попытки, и я сразу проверила соседнюю подушку. Никого… Подольский оставался рядом всю ночь, но утром всё-таки уехал с Пашей на рыбалку. Оставил меня в полном смятении и наедине с гнетущими мыслями. На моё счастье, тётушка с Полиной не давали заскучать. Тётя Маша решила научить дочку вязать крючком, а та вдруг возьми да вспомни, что её куклам и плюшевому розовому зайцу, с которым засыпала в обнимку, нужны новые одёжки. Получилось так, что я рисовала модели, вырезала выкройки, Поля вносила важные корректировки методом раскрашивания маркерами, заимствованных из кабинета Подольского, тётя вязала. Все оказались при деле.

А когда на следующий день мужчины вернулись с уловом, всеобщей радости, сопровождавшейся не менее всеобщим визгом, не было предела. Поля кружила вьюном между взрослых, ни на минуту не замолкая. Пришлось немного приструнить взбудораженного ребёнка. Она надулась, но её обид хватило ровно на десять секунд. И с неменьшим энтузиазмом Полина вновь путалась в ногах и тараторила без умолка. Тётя укоризненно покачала головой, глядя на меня в упор. Да я сама устыдилась собственной горячности. Для дочки суета в новинку: много людей, событий, лавина эмоций. Немудрено, что она больше всех прониклась праздничным настроением. Паша сиял, словно выиграл миллион в лотерею. А я послала Гере благодарный взгляд, что он сделал парнишку счастливым, проведя с ним какие-то сутки наедине.

— Все марш из кухни. Тётя Маша будет чистить рыбу.

— Да. Все марш. А Поля помогает тёте Маше.

Странно, что после заявления малявки стекла не вылетели, потому как все присутствующие, кроме самой Полины, грохнули раскатистым смехом. Она хлопала глазками и вопросительно смотрела на меня, не понимая всеобщего веселья, но догадываясь, что потешались над ней. Я вовремя заметила дрожащие ресницы и надутые губки и приложила все силы, чтобы остановить рвущийся наружу смех. А чтобы Полина не заподозрила в неискренности, поспешила обнять своё чудо.

— Мы не над тобой смеёмся, солнышко. Просто мужчины рады, что вернулись домой, тётя Маша рада улову, а я рада, что у меня есть такая помощница как ты, и теперь я освобождена от хлопот с рыбой.

— Честно? — Доверчивый взгляд требовал подтверждения.

— Честно.

Получив необходимое, Полина моментально успокоилась и повернулась к тёте с решительным: — Что мне делать?

Я сбежала с кухни самой первой, ибо чистка рыбы приводила меня в первобытный ужас. Однако стоило укрыться в комнате, как без стука вошёл…

— Гера, ты ошибся дверью, в курсе?

— Нет, не ошибся.

Я сидела на кровати, просматривая в телефоне электронную почту. Он приблизился вплотную, опустился на колени и, отложив телефон в сторону, сцапал мои ладони, зажимая между своими.

— Хочу убедиться, что ты в порядке. Я бы не уехал, но Павлику пообещал. Весь день вчера дёргался, как ты тут. Повезло, что гаишников не встретили на обратном пути. Зато домой вернулись быстрее.

— Скажи, что ты не рисковал моим ребёнком.

— За кого ты меня принимаешь? — его голос зазвенел возмущением.

— Тебе не помешает принять душ, — я хотела повернуть разговор в более безопасное русло. Которого у нас, судя по всему, больше не было.

— Потрёшь спинку?

— Обнаглел.

— Ничуть, просто мечтаю.

— Не заслужил.

— Жаль. Хочешь я тебе потру спинку?

— Гера, не надейся. Тебе ничего не светит. И нам обоим лучше, если ты прекратишь бесполезные провокации.

— А кому светит?

— Не пойму, таким примитивным способом ты выясняешь есть у меня кто-то или нет?

— Про «кто-то» ты загнула, конечно. Полагаю выбор не особо велик: либо Загороднев, либо никто. А раз ты пришла ко мне с изобличительным документом от него, делаю вывод, что с того времени он в отставке.

Я выдернула ладони и резко отпихнула нахала. Гера упал навзничь. С удивлением я пялилась на его распростёртое тело — с ковром на полу ему повезло — и неверующе разглядывала собственные ладони. Но стоило на мгновение отвлечься — мои руки снова в плену, а через долю секунды я лежала сверху, и запрокинув голову смотрела в довольное и смеющееся лицо.

— Наглец. Тебя не касается моя личная жизнь. — Я завозилась с намерением встать.

— Как скажешь, — Гера согласился слишком поспешно, но, чтобы тут же притянуть меня обратно. В итоге я устроила голову поверх его твёрдой груди, и замерла, вслушиваясь в биение сердца. Всегда любила подобные моменты. Почему-то казалось, что именно тогда он особенно уязвим.

— Паша вёл себя хорошо?

— Замечательный парень.

— А ты вёл себя хорошо?

— Я тоже замечательный парень.

Снова приподнявшись, я заглянула в глубокую синеву, теперь уже безо всякого льда и ненависти, лишь прекрасная морская гладь в полном штиле с благородными бликами.

— Уверен? — мой уголок губ полз вверх.

— Очень стараюсь.

Принимая ответ, я едва заметно кивнула: — Иди мыться.

— Нет. Дай мне несколько минут. Я места себе не находил, что оставил тебя одну.

— Со мной всё хорошо. Я выспалась, отъелась, надышалась свежим воздухом на год вперёд, готова к работе.

— Если бы я знал, что ты трудоголик, пахала бы на меня от зари до зари. Глядишь, уже миллиардерами бы стали.

— А нечего было из меня домохозяйку лепить.

— Теперь уж понял.

То, что понимание пришло слишком поздно, как и вчерашний разговор, не требовало уточнения. Это висело вокруг нас, подпитывая ощущение неловкости и чужеродности. Я снова завозилась, вставая с упругого тела, Гера меня не останавливал. Но в своих потугах я не преуспела, потому что через два удара сердца вновь лежала сверху на Подольском, который бесстыдно ласкал мои губы чувственным поцелуем. Пытаясь отвернуть голову, я скребла пальцами по его плечам, но широкие ладони на затылке и спине давили с бо́льшей силой. Колючее внезапное смятение накрыло так же сильно, что возбуждение. Два несовместимых ощущения меняли друг друга либо объединялись, пока остатки здравомыслия пытались дать оценку безобразию.

Гера до сир пор меня будоражил, опьянял, заставлял негодовать, вынуждал ненавидеть, но никогда не оставлял равнодушной. Я могла сколько угодно злиться, брыкаться, укорять, вменять ему проступки всего рода мужского, но я не научилась смотреть на него с безразличием. Показным, да, могла, но перестать думать о нём, перестать воскрешать воспоминания и заново их переживать — не могла. И словно нарочно и в противовес я знала, что не хотела возобновлять наши отношения, для меня они в прошлом. Вероятность повторения сковывала. Разочарование грозило поражением. Не важно чем и как оправдывался Подольский, когда решил, что ему дозволено относиться ко мне, словно к неодушевлённой вещи. Если он позволил себе один раз, то никто — тем более он сам — не даст мне гарантии того, что прошлое не настигнет будущее. Я любила его… когда-то или сейчас, а может завтра. Любила так сильно, что вряд ли испытаю нечто похожее…

А через мгновение я поняла, что сама целовала Геру даже с бо́льшим остервенением, чем он меня. Упираясь коленями в пол, я оседлала его бёдра. Мои ладони на небритых щеках поворачивали голову, чтобы удобней целоваться.

«Мира, неужели это ты!»

Порассуждать на тему собственного нелогичного поведения я не успела. Мужской нетерпеливый рык в губы, и я перевёрнута на спину, а сверху нависал любимый мужчина, и плевать я хотела, что любовь осталась в прошлом, что страхи будущего мешали жить. Потому что здесь и сейчас я хотела не любви, меня не интересовало родство душ, но я жаждала взлететь в облака, переплетаясь телами. Я знала сколько Гера может дать, он знал, что даст мне гораздо больше. Мы целовались вечность, перекатываясь на ковре.

— Прости, малышка. Я не смогу отпустить тебя сейчас, — корявое извинение бессильно что-либо изменить. Потому что я задирала подол длинного сарафана и дёргала лямки трусов, но я снова сверху, ноги разведены широко, и чтобы снять бельё требовалось слезть с Геры, а этого я допустить не могла. Не сейчас, не в тот момент, когда потребность в нём столь сокрушительна.

Подольский оказался проворнее меня, он расстегнул молнию на шортах и достал толстый, готовый к бою член, потирал его ладонью, скользя вниз и вверх издевательски неторопливо. Из-под полуопущенных век синева блестела пороком, а зацелованные губы кривились в ожидании. Я жадно следила за его движениями, облизывая сухие губы и сильнее дёргая трусики.

Заметив мои неумелые трепыхания, со словами: «Я сам», Гера разорвал бельё и отшвырнул бесполезный клочок ткани в сторону. А я уже насаживалась на него сверху вниз, медленно и мучительно. От нетерпения я бы вобрала его резко, одним махом, но Гера жёстко фиксировал мои бёдра, не позволяя вершить произвол.

Я бесилась от перевозбуждения, ногтями скребла футболку. Ткань мешала. Я рычала. Похоже разум покинул меня окончательно. Потому что Гера сам задрал майку и уложил мои ладони на свою оголённую грудь. От облегчения из уголков глаз просочились слезинки, и я откинула голову назад, чтобы он не заметил.

Внутренний голод гнал меня вперёд, заставлял терять голову, топил в предвкушении. В один момент я отметила, насколько красива темнеющая синева его глаз, смотрящих на меня с жаждой, страстью, нетерпением, восхищением, но всё это перекрывалось отчаянием острым и обнажённым. И тогда я прижималась к пунцовым губам, чтобы вернуть нас обоих в омут чувственности и хмеля. Пока я исступлённо целовала его, Гера взял управление моими бёдрами в свои руки, задавая неспешный ритм нашим телам. Я была сверху, но он управлял обоими. Требовательно, жёстко, непреклонно, властно. Даже в поцелуе, которым руководила я, Гера позволял мне ровно столько, сколько хотел сам. Если мой ураган грозил захлестнуть нас обоих, то неведомым чутьём он успокаивал, замедляя движения языков. Если я рычала, кусалась, протестующе стонала ему в рот, он стоически пережидал моё беснование и всё равно находил способ меня усмирить. И я могла бы прекратить поцелуй, отобрать у него превосходство. Мне ничего не стоило выпрямиться и устроить на нём дикую скачку в бешеном темпе, который прорывался из меня. Но продолжая уступать ему раз за разом — причины загадочны, необъяснимы — я податливо и смиренно шла за ним, влекомая его ласками, губами, ладонями на моих бёдрах, твёрдом члене во мне. Я не знала, способно ли что-то во вселенной заставить меня идти наперекор непостижимому мужчине.

— Мирочка, если бы ты знала, как я тебя люблю, — прошептал он, когда я отстранилась, давая нам возможность перевести дух.

— Я знаю, Гера. Знаю…

Потому что любила сама. Снова прошедшее время, от которого не удавалось избавиться. Подушечками больших пальцев я стёрла две морские капли, выкатившиеся из уголков его глаз. Моё сердце рвалось к нему навстречу, тянулось из последних сил, уничтожая все стальные оковы, в которые мне пришлось его облачить.

Он приподнялся и сел, я же продолжала двигаться, соединяя наши тела, но Гера связывал души через взгляд. Прокладывал новый мост, новую тропу. Тянул ко мне призрачную раскрытую ладонь зовя, увлекая, завораживая, очаровывая, присягая. Я не выдержала глубокой, манкой синевы и прильнула с поцелуем.

Гера перевернул нас обоих, оказываясь сверху, и сразу сорвался в тот темп, к которому я стремилась давно. Задвигался мощно, глубоко, сокрушительно. Неотвратимо и неизбежно подводя нас к кульминации. Мой крик потонул в поцелуе, мой взрыв в сопровождении слепящих фейерверков поглотился его сердцем, моя пульсация передалась его телу, чтобы он, остервенело и яро впиваясь в мои губы, кончил вслед за мной.

После мы снова сидели в обнимку, нежили, целовали, гладили лица друг друга, потирались носами и даже улыбались. Наши тела едва заметно подрагивали. Гера излился в меня, и за долгое время я нисколько не волновалась. Удивило странное опустошение в районе солнечного сплетения. Никогда раньше я не замечала подобного. Неужели всё закончилось? Если вместо поющей оперные арии души, внутри меня усталость и простое физическое удовольствие от пережитого оргазма.

Гера не торопился, ему тоже понадобилось время, чтобы выровнять дыхание и пульс, прежде чем со мной на руках отправиться в ванную комнату.

— Можешь меня ругать и ненавидеть сильнее, но я не жалею о случившемся.

Единственная фраза, которой Гера позволил сорваться с губ. Но мне она была не нужна, я видела синеющую чистоту. Грязный лёд, облитый ненавистью, растаял и не мешал разгадывать мысли. Зачем слова, когда лишь поступки определяли человека, как личность.

На выходе из комнаты я придержала его, прикоснулась к руке, когда Гера потянул за дверную ручку: — Я не жалею и таблетки пить не буду.

И вновь его взгляд говорил со мной без слов: радость, неверие, предвкушение, азарт сменялись острым отчаянием и виной.

— Только это всё равно ничего не меняет, не идеализируй. — Горечь, лишённую лицемерия, я подсластила робкой улыбкой.

*****

Неспешно бродя по саду, я прислушивалась к пению птиц с аккомпанементом детских визгов. Самая волшебная мелодия, которую мне доводилось слышать. Слепящий золотистый свет сквозь плотную, зелёную, липовую крону пробивался пучками. Заигрывать с солнечными зайчиками показалось интересным. Лучик лёгкий, блестящий, весёлый, но при ложной хрупкости, попадая в глаза, резал без жалости. Непродолжительное время спустя у меня текло из глаз, но с твердолобым упрямством я вновь и вновь ловила яркие блики сквозь листву.

— Чем занимаешься? — Со спины раздался спокойный голос, но я всё равно вздрогнула.

Оглянулась через плечо и сощурилась, из-за солнца перед глазами расплывались пятна: — Гуляю.

— Пойдём. У меня всё готово, — Гера протянул ладонь, которую я охотно приняла, и сама повела нас в конец сада.

На выбранной мною лужайке уже темнела выкопанная широкая яма. Рядом возвышалась гора чёрно-коричневой влажной земли в компании молодых саженцев туи.

— Почему дерева два?

— В магазине посоветовали. Если одно заболеет, то выживет второе. Ты против?

— Совсем нет.

Я надела садовые перчатки, Гера проделал то же самое. Мы освободили саженцы от пластиковых горшков, установили по центру, и пока я придерживала деревца, Гера засыпал яму землёй. Утрамбовав ногами посадку, он подтянул шланг и щедро залил водой двух новеньких садовых жителей. А я склонила голову на его крепкое плечо и обнимала за талию одной рукой. На молодой салатовой хвое радужно переливались капли воды. «Слезинки? — спросила у себя, и сама же ответила, — нет, это росинки».

— Я должен что-то сказать?

— Не обязательно. Просто я нуждалась в памяти.

Гера отбросил шланг и вытащил из заднего кармана шорт телефон, чтобы сделать фотографии.

— Теперь каждый год мы можем сравнивать насколько они подросли, — он протянул мне телефон. Я постояла ещё какое-то время, внимательно разглядывая снимки и сравнивая их с оригиналом. Затем вернула телефон владельцу, глубоко вздохнула, кивнула два раза деревцам, и наконец смогла отвернуться, чтобы отправиться на звуки детского визга.