Ревность 2

Кристина Французова, 2023

2-ой заключительный том.Семейные ценности – вот что отстаивала Мирослава, когда любимый муж превратился в тирана. Она сбежала в ночь, в никуда, чтобы спасти собственную жизнь и остатки самоуважения. Не имея денег, жилья, работы, в руках один чемодан и диплом экономиста. Когда тебе 27, сложно начинать с нуля. Но судьбу не интересуют наши планы.Любовь обернулась разочарованием. Надежды испарились. Мечты остались в доме, из которого сбежала.Мирослава решительно/безрассудно перевернёт свою жизнь, но что ей это принесёт…Старые знакомые + новые роли = кто получит итоговый приз…ХЭ для героини есть (не путать с ХЭ для читателя).

Глава 44

Тётя Маша расстаралась с ужином, и в этот раз превзошла сама себя. Но меня впечатлило другое, поскольку её кулинарные таланты не впервой вызывали моё искреннее восхищение. Поначалу я присоединилась к ней и дочке на кухне, вскоре спустился Гера переодевшийся в свежую футболку и шорты, после ковыряния в земле. Последним объявился Павлик. И такой дружной толпой мы кухарничали под грозным и чётким руководством дирижёрской, то есть кулинарной палочки тёти Маши, сопровождая весь процесс шутками и прибаутками. Мужчины чистили и нарезали овощи для гарнира и салата. Я мыла всё подряд и резала зелень. Полине нож не доверили, но Паша специально для неё вырезал смешные фигурки из яблок. И я поймала себя на мысли, что о такой семье мечтала Мария Мстиславовна для своего любимого племянника.

А после застолья Гера произнёс:

— Так, семейство Подольских, всем приказываю переместиться в каминную комнату.

Никто из присутствующих не удивился использованной им формулировке. Мы действительно носили одну и ту же фамилию и ни у кого мысли не возникло возразить. Паша с Полиной философски отнеслись к сообщению о том, что когда-то я была замужем за дядей Герой. Мол было и было. Им без разницы. Правда Павлик сообразив, кого именно из себя представлял мой бывший муж, а точнее уровень его доходов учитывая размеры особняка, поглядывал на меня иначе. Уважение и благодарность моей принципиальной позиции не разлучать брата с сестрой проявлялись у него раньше, но теперь обрели новый смысл, глубину, а порой я замечала в мальчишеском взгляде восхищение и что-то похожее на благоговение. Мои личный рейтинг в глазах Паши резко подскочил вверх. Обстоятельство того, что я добровольно отказалась от материальных благ в угоду личной независимости, произвели на него ощутимое впечатление. Но Павлик — тактичный молодой человек, он не лез в чужую жизнь, в отличие от сестры. В этом они, как солнце и луна, полностью диаметральны. Он не стал задавать вопросы, но по его задумчивым взглядам на меня и Подольского становилось понятным, что Паша изучал нас, анализировал и делал выводы. Я же уповала, что итоговое заключение обернётся пользой для меня, а не против.

— Поля, помоги мне, пожалуйста, собрать поднос к чаю. — Тётя Маша увела дочку за собой на кухню.

— Павлик, я надеюсь на твою помощь. — Мужчины вышли ненадолго и вскоре вернулись с прямоугольным низким столом, который поставили возле дивана. А я успела занять излюбленное кресло.

— Вина? — пока я тягуче размышляла, Гера бесшумно подкрался и заправил выбившуюся прядь волос мне за ухо.

— Нет, я пас. Сегодня выпью чай. — Недавних посиделок под бокал вина мне хватило с лихвой, повторения не хотелось категорически.

— Трусишка, — тихая насмешка, слышимая только мной, не смутила.

Тётя Маша вернулась с чайными принадлежностями на подносе. Дочка с важностью несла маленький поднос со сладостями. Гера тем временем налил себе в низкий широкий бокал коньяка и сел напротив меня. Почему-то без вина его пристальный взгляд довлел сильнее. Я постоянно ёрзала и под различными предлогами: то чая долить, то печеньку в рот засунуть, сбегала из-под прицела синих глаз. Он не подтрунивал, хотя я ни минуты не сомневалась в том, что причины моего бегства ему известны, но вместе с тем синева сгущалась и тяжелела. Когда чай был выпит, Поля забралась ко мне на колени и свернулась калачиком. Тётя Маша и Павлик остались на диване и о чём-то негромко переговаривались. Повозившись недолго, устраиваясь поудобнее словно котёнок, дочка наконец затихла и вскоре посапывала куда-то в область подмышки.

— Хочешь я заберу её? Она тяжёлая, — негромко, чтобы не разбудить, предложил Гера.

— Пусть ещё побудет, — отказалась я. На самом деле такие минуты для меня слишком важны, чтобы я делила их с кем-то ещё.

В один миг меня перестал волновать мужчина, сидящий напротив, и его давящий взгляд. С умилением я рассматривала розовую щёчку, дрожащие реснички, маленький носик своего чуда.

В груди разливалось тепло, сердце заходилось частым ритмом, а руки чесались от желания потрогать, погладить, потискать пухлые щёки. Поля спала, поэтому я не моргала и смотрела-смотрела-смотрела, а мне хотелось ещё. Пусть бы она спала на руках хоть всю ночь напролёт. Нет ничего важнее и слаще того, когда ты укачиваешь на руках ребёнка. Не важно сколько ему лет, неважно какими путями вас соединила судьба, с той самой минуты как ты признала малыша своим — назад дороги нет. Вы связаны навечно. И я до конца дней буду благодарна девочке, которая не побоялась, рискнула и выбрала меня своей мамой. Доверилась, полюбила, впустила в сердечко и душу. Откуда несмышлёная малышка могла знать, что я не психованная тётя, которая станет держать детей в чёрном теле? А поди ж ты… знала. Мне многому предстояло научиться у неё и Павлика.

Первой зачесалась бровь, следом кончик носа да так сильно, что я сощурила один глаз, кривя лицо, словно гримаса могла остановить чесотку, но шевелить руками было нельзя, чтобы не потревожить Полину. Я помотала головой в надежде вдруг поможет, случайно зацепилась взглядом за Геру. И… задохнулась… Шквальный ветер поднимал ярко-синие волны со дна и переливал через край. А Гера жадно шарил глазами по мне, Полинке, возвращался снова ко мне, обратно к Полине и мерещилось, что ещё минута-другая и я увижу морские ручейки, стекающие по его щекам.

Да, любимый, такими могли быть наши семейные вечера, если бы ты всё не разрушил. Сейчас он воочию смотрел на то, что погубил собственными руками. Я тоже думала о своей мечте, погребённой в мире грёз и фантазий. Кого винить? Да и стоило кого-то винить? Я не знала более тяжёлого чувства нежели вина. Станет ли проще жизнь, если я линчую Подольского, объявив его главным злодеем?

Как поучала Марина: каждый из внутренних призраков подлежал строгой регламентированной утилизации. Коллекционировать их в семейных альбомах и пересматривать на досуге за чашкой чая — плохая затея.

— Чудесный вечер, правда? — Тётя Маша поцеловала спящую Полю. — Спокойной ночи, дети. — Детьми в её понимании, были все остальные кроме неё.

Следом Павлик наградил поцелуем в щёку меня и взаимными пожеланиями приятных снов.

— Позволь я отнесу Полю в кровать.

Я кивнула Гере в ответ, потому что рука, на которой лежала дочкина голова давно онемела.

— Не уходи, я скоро вернусь, — он попросил, прежде чем выйти из комнаты.

Меня подумалось, что самое время бежать. Бежать прямо сейчас и надёжно прятаться. Уж больно накидали мы старья вокруг, переворошили, опрокинули с привычных мест, что с лёгкостью наделаем новых фатальных ошибок. Не в наших интересах усугублять то, что, итак, налаживалось с величайшим трудом.

Гера вернулся слишком быстро, а я не решилась на побег. Он молча протянул мне раскрытую руку. Я помедлила, но приняла. А после того, как помог подняться, он вдруг сел на моё место, усадил меня на колени и обвил кольцом из крепко сжатых рук.

— Не могу находиться здесь без тебя.

— Помню, ты говорил. — Я устраивалась на Подольском точно также, как недавно Поля ёрзала на мне.

— Мира, как думаешь, у нас есть шанс?

— Мм… не думаю.

— Окончательно решила?

— Ты и сам видишь. И наверняка чувствуешь. Того что было раньше, не вернуть.

— Откуда тебе знать? Только нам решать какие поступки совершать и как строить будущее.

— Но есть прошлые поступки, Гера. Некоторые из них невозможно забыть. И не все стоит забывать. Даже если бы мне хотелось, я не уверена, что смогу.

— Чем мне заслужить твоё прощение?

— Тебе и не нужно. — Напряжённое сжатие объятий вокруг меня и гневное сопение на ухо обозначили, что мой ответ неверен. Я не вредничала и сразу объяснилась: — Я не знаю. Невозможно предсказать как, чем, сколько раз или как часто. Ты уже делаешь то, что нужно. Подружился с детьми, возишься с ними, будто они твои родственники.

Новое короткое сжатие тисками. Скорей всего к окончанию вечера я обзаведусь парочкой синяков на рёбрах. Для Подольского разговоры «о нас» совсем не просты, впрочем, для меня тоже.

— Вообще-то у них в паспортах моя фамилия, — ох, как обиженно звучал его голос. В прошлом я бы обязательно подластилась, окутала нежными поцелуями и развеяла грусть. В настоящем я подумала: «пф, твои проблемы, милый» и сказала:

— Случайность.

— Ничего подобного.

— Фамилия не подразумевает знак равенства слову «отец».

— Очень плохо. Было бы гораздо проще и лучше для всех.

Опасное признание, очень опасное и очень невовремя.

— Не разбрасывайся словами.

— Даже не думал. Кстати, у детей цвет глаз точь-в-точь как у моей матери.

— Это ты унаследовал её глаза. И тебе повезло, что на этом ваше сходство закончилось.

Я не ожидала, что рискну спросить, но одна мысль уже который день не давала покоя, потому что пугала до чёртиков:

— Когда ты получил фотографии со мной?

— Пока ты лежала в больнице после выкидыша…

Удушливый ответ. Следующие фразы застряли в перекрытом спазмом горле и мне понадобилось время. Гера же заговорил сам:

— Ублюдок выбрал самый подходящий момент, чтобы сломить меня. И ему удалось. Чёрт. Даже жаль, что выродок сдох. Иначе я бы сделал так, что он умолял о смерти, но она бы оставалась мечтой.

— Ге-ра, — выдохнула дрожащим голосом, — ты что-то сделал?

— Он сам, Мира. К сожалению, он сам. Ублюдок лишил меня даже мести. Он так быстро гнал на машине… от страха должно быть обделался… по трассе в аэропорт не справился с управлением. Я не успел совсем чуть-чуть. Мы его почти догнали. Он или оглядывался слишком часто, или утопил газ до пола, в общем машина в юз и протаранила разделительный отбойник… бетонный… на полном ходу. Автомобиль всмятку, Прохор — отбивная.

— Фу-у, кошмар.

— И я бы многое отдал, чтобы превратить его в фарш собственными руками. Если бы ты знала, как я его ненавижу. Чёрт бы с деньгами, даже чёрт бы с фирмой. Жадный крысёныш. Но за то, что он заставил меня поверить будто мой ребёнок — не мой… Такому нет прощения. За такое одна расплата — смерть. Он её и нашёл. Чёртов ублюдок… Я собирался скормить ему купюру за купюрой, чтобы он давился деньгами и жрал их, снова и снова… пока со всех щелей не полезло. Даже интересно сколько бы он успел сожрать, пока не начал рыгать деньгами. Я приготовил банкноты специально для него. Жаль, не пригодились.

Мне не пришлось задавать свой мучительный вопрос, Гера сам ответил на него.

— Он бы умер от отравления и несварения, — мой голос шептал, но я не испытывала жалости ни к покойнику, ни к Подольскому.

— Зато подыхал бы в адской боли… и при деньгах… Извини. — Он закопался носом в мои волосы и шумно дышал. — Не могу спокойно говорить о нём… Зачем спросила?

— Хотела быть уверена, что не встречу когда-нибудь. — Меня невольно передёрнуло.

— Ничего не бойся. Ты и дети всегда будете в безопасности.

— Эй, не наглей, — возмущение я подкрепила хлопаньем ладони ему по плечу. Только губы всё равно растянулись в предательскую улыбку. — Я не хочу жить под твоим присмотром.

— Почему? — его невинный голос наигран весьма искусно.

— Потому что у меня может появиться личная жизнь, и я не хочу, чтобы ты влезал.

— Не собираюсь я никуда лезть, больно надо, — Гера возмущённо забухтел, но не преуспел в маскировке истинных эмоций.

— Я тоже виновата в нашем разводе. — Уже давно меня грызла совесть и только сейчас я набралась смелости избавиться от бремени.

— Ты ни в чем не виновата, — резко отрезал он.

— Ты сам говорил, что не помнишь тот вечер. Ты был пьян. Но я помню его во всех деталях… Ну, кроме тех, когда была без сознания.

— Ох, Мирочка. Не надо… не вспоминай. Зачем ты…

Удивительно, правда? Недавно я просила его остановиться, но он вылил на меня всю свою боль. Сейчас я делала то же самое. Мы редко прислушивались друг к другу. Интересно, наша любовь вообще существовала? Когда я просила его шагнуть мне навстречу, он отворачивался и молчал. Теперь он просил меня о снисхождении, но я прикрывалась страхами. Откуда взяться любви, если каждый сам по себе?

— Я видела твои глаза. И я могла тебя остановить.

— Это чушь. Что бы ты сделала против неадекватного стокилограммового мужика. Хватит.

— Ты меня снова недооцениваешь.

Я вырвалась, но его руки не отпускали просто так. Обернулась, посылая хлёсткий взгляд и хватка разомкнулась тотчас. Без преград я пересела в кресло напротив.

— Я могла тебя остановить. Но не стала…

Он перестал меня перебивать, но вскрывать тайну, которую я прятала даже от самой себя нелегко.

— Я устала. — Гера дёрнулся ко мне, и мне пришлось торопливо исправляться: — Не сейчас. Тогда. — Усевшись обратно, он упёр локти в колени и сжимал губы так сильно, словно сдерживал себя от неосторожных слов. Едва он притих, продолжила: — Я устала тащить всё одна. Я могла тебя успокоить, подобрать верные слова. Скорей всего ты бы меня ударил, может несколько раз, но не избил так сильно. Возможно, насилия удалось бы избежать. Я отчётливо помню момент, когда сдалась сама. Решила покончить с тобой и с нами обоими… Я так устала, что… просто не захотела держать тебя за руку. Но могла, Гера. Я всем нутром чувствую, что могла. Пары ведь не распадаются просто так? Виноваты всегда оба.

Он подошёл и всё-таки усадил меня к себе на колени. Что за новая привычка? Раньше мы спокойно разговаривали, сидя друг напротив друга, а сейчас нуждались в прикосновениях больше, чем когда бы то ни было. Я не противилась. Я скучала по ним. Даже когда его руки обнимали меня, я умудрялась скучать.

— Не вздумай себя винить.

— Глупости. Я виню тебя и только. Но не снимаю с себя ответственности.

— Ты не права. Это была моя ответственность заботиться о твоей безопасности. Не твоя. Ты не обязана протягивать мне костыль, если я был невменяем. Ты должна была бежать, чтобы сохранить здоровье ради будущего потомства. Таковы законы вселенной.

Я обернулась и встретила клокочущую синеву. Моя рука сама потянулась, и подушечка пальца пробежалась линией через сомкнутые губы.

— Я бы никогда не сбежала.

Гера поймал губами и облизнул кончик моего пальца, только слишком быстро выпустил.

— Ты бы никогда не сбежала. Поэтому мы в разводе.

Мне пришлось раздумывать над его словами.

— То есть ты не просто так затеял развод?

— Уверена, что хочешь знать?

— Ну-у ты оставил мне квартиру, хотя никто не оставляет жилплощадь жёнам, когда убеждён в измене. Ты должен был вышвырнуть меня из дома и заблокировать кредитки. Пусть я считаю тебя виновным, но при этом благодарна за помощь.

— Я не хотел развода. Одно наслаивалось на другое. Если бы не ночь, когда ты ушла, то я не дал тебе развод. И первой мыслью было вернуть тебя, даже если ты упиралась и скулила, я просто притащил тебя силком и запер. — Я перестала дышать, потому что такой Подольский был незнаком даже мне. — Чёрт. Последняя ночь многое переиграла. Я не собирался тебе изменять. Это вышло случайно. Не вернул тебя только потому, что утром рассудил — это наш единственный шанс. Я мог избавиться от тебя раз и навсегда. Не случись последней ночи, всё могло закончиться гораздо печальней…

Я не поняла ни слова, но надеялась, что Гера понимал. Ибо запуталась окончательно, в его хотениях, метаниях и логических вывертах. Но говорят мужская логика самая логичная из всех возможных, поэтому положилась на неё.

— Понимаешь, я просыпался каждое утро с мыслью, что сегодня точно переварю твою измену, твою ежедневную ложь и чёртовы признания в любви. Ты смотрела на меня наивными, доверчивыми глазками, подставлялась под ласку, и я верил, что всё можно вернуть. Возвращаясь вечером домой, я видел всё тот же преданный щенячий взгляд, но за день успевал прокрутить в голове много чего. И Прохор не скупился, добавлял при случае. Поэтому к вечеру я был зол и не хотел никакого прощения, я хотел окунуть тебя в то же дерьмо, в котором весь день варился сам. Твои слёзы в ответ на грубость ложились облегчением. Вечерами я жаждал твоих слёз. А утром моё адово колесо начинало вертеться заново. Так не могло продолжаться, надо было что-то менять. Но я думал: если день перетерпеть, то я справлюсь, дерьмо смоется, и мы заживём как прежде. Наступал вечер и ничего не смывалось… Когда увидел тебя избитую и понял, что сделал собственными руками… Мне никогда в жизни не было так страшно… Потому что до меня наконец дошло — однажды я проснусь, а ты будешь лежать рядом в нашей кровати холодная и с ножом в груди… Тогда я впервые задумался о разводе, но… решится не смог. Так что ночь с Прохоровскими шлюхами оказалась спасением для нас обоих. Я получил шанс тебя отпустить и забыть, ты получила шанс на жизнь.

— Шанс на жизнь…, — со стороны я услышала собственный шелестящий голос. Мы многим делились между собой, но таким впервые…

— Презираешь?

Его руки перестали меня обнимать, и я показалась себе чужой: — Не знаю, что сказать.

Гера называл себя трусом несколько дней назад. Но чтобы откровенничать о радостях выкидыша и размышлениях о моей смерти… ну надо быть либо конченым шизофреником, либо иметь стальные яйца, либо верить в мой, смешно сказать, ангельский характер, чтобы я адекватно восприняла и не осудила. Гера не шизофреник, я не ангел, оставались стальные яйца.

— Можешь не трудиться, Мира, — его голос покрылся ледяной коркой отчуждения. И моя спина сразу выпрямилась в палку. — Я сам себя презираю. Ты не сможешь ненавидеть меня сильнее, чем я делаю это сам. Так что ты сильно не напрягайся, подыскивая матерные слова.

— Не торопись с выводами. — У меня самой не было ни одного.

Гера ссадил меня с колен и прошёл к серванту с баром. Открыл бутылку, и по комнате расплылся шлейф терпкого коньячного аромата. Он не вернулся ко мне, предпочёл соседнее кресло. А моё тело враз онемело и потяжелело, как будто только в его объятиях было уютно и легко. Но недовольство ворочалось где-то внутри: я снова кому-то что-то должна.

— Ты злишься на последнюю ночь? Из-за тех баб?

Я не знала, что сказать. Куда зашёл наш разговор… во имя чего мы поднимали со дна грязь… как мы оказались там, где барахтались и тонули сейчас.

— Измены не должно было быть, Мира. Чем хочешь клянусь. Я никогда не изменял до той ночи и не помышлял. Ты — единственная женщина, которую я хочу.

— Я тебе верю.

— Если дело не в измене, тогда в чём? В том, что я был груб с тобой?

— Груб как-то ласково звучит, Гера. Ты был жесток.

— Ты, как всегда, права, — его недовольный голос и лицо, с проступившими скулами, не вязались с покаянием.

— Я тебя даже понимаю. Ты считал меня предательницей, сходил с ума и вымещал злость на мне. Обидно, но не смертельно. — На последнем слове мы стрельнули друг в друга взглядами. — Твою жестокость я пережила. Но дело совсем в другом.

Я сказала пережила? «Ты как была шлюхой, Мира, так и осталась ею. Жаль, что я не разглядел в тебе этого раньше», — обидные слова до сих пор гудели в моей голове, и любое воспоминание корёжило и внутри, и снаружи. Кто мог знать, сколько времени пройдёт, прежде чем я забуду. Разве только гений-учёный изобретёт волшебную микстуру для убийства памяти, и я денно и нощно стану молиться за талант (если не забуду, конечно).

Я помню всё, что он сотворил со мной, когда возненавидел, и я помню всё, что мы творили друг с другом… когда думали, что влюблены.

Гера молчал и вопросительно смотрел в ожидании пояснений. Было время, и я ждала, что он догадается сам, но это глупо. Мужики никогда не умели читать мысли, особенно женские. Будто в детстве им ставили особые прививки, блокирующие любые проявления сочувствия к девочкам.

— Ты поверил не мне…

Он облокотился на подлокотник кресла и, нахмурившись, сосредоточился на моём лице.

— Я же говорил, что не мог. Чёрт, пусть я трус. Но Мира, на моём месте ты бы не ошалела от новостей? Ты понимаешь, что значит смотреть как умирает единственный человек, ради которого жил и при этом презирать его за обман? Я смог дышать, только когда ты вышла из больницы, но тогда же мне пришлось тебя возненавидеть.

— В другом дело, Гера. Не будет любви, если нет доверия. Ты поверил другу. — Его губы скривились, и я исправилась. — Бывшему другу. Но не мне. Даже если бы ты не струсил и не смолчал, а задал мне прямой вопрос и услышал мой отрицательный ответ. Ты бы мне поверил?

— Конечно, поверил. Если бы не засланный Прохором придурок.

— А какая разница?! — душа выла в голос, но ему об этом знать нельзя. Он слишком хорошо научился мной управлять. — Неважно: были свидетели, не были. У тебя была Я. Не девочка с улицы. Я. Ты жил не с Прохором, не со свидетелями моих якобы измен. Ты жил со мной. Пусть у тебя будет хоть сто, хоть тысяча свидетелей и все как один присягнут, что спали со мной. Но я бы сказала, что любила только одного мужчину, за которого вышла и с которым связала судьбу. Понимаешь? Важно только то, что мы говорим друг другу, а не люди с улицы. Или даже родственники с друзьями. Марина, например считала тебя абьюзером. А чему ты удивляешься? Но что будет значить для меня мнение подруги, если она с тобой не жила. Она не могла узнать тебя так же хорошо, как я. Я не слепая и видела, что тебя что-то гложет, но ты молчал. Что ж теперь мы в разводе и разговариваем. Большое достижение ничего не скажешь.

Я больше не смотрела на него. Ковыряла ногти.

Нашу историю следовало оставить в прошлом, чтобы дать возможность и мне, и Подольскому начать жизнь с чистого листа. Не оглядываясь, не сожалея, не тоскуя. Впрочем, в этом я частично преуспела. Мой чистый лист перевёрнут, и я писала чистовик вместе с двумя человечками, которые своим существованием в одной плоскости со мной делали меня невообразимо счастливой. А вот Гере только предстояло набраться смелости и закрыть дверь в прошлое, чтобы строить новое будущее.

— Если бы ты позволила мне доказать, что у нас всё получится…

«О, я помню, как усердно ты доказывал мне свою любовь, Гера». И стало до того горько… что я достойна только такой любви, когда можно бить, оскорблять, принуждать к сексу. Горло перехватило спазмом, а в груди заворочались колючки, их уже намного меньше, чем раньше, но, если потревожить, они всё равно причиняли боль. На терпение сил не осталось, я припомнила, что дети спали в своих комнатах и… расплакалась. Не истерикой, а именно девичьим, обидным плачем, что мне не досталось того, что возможно другие женщины получали за просто так. А мне пришлось терпеть всякие гадости, и видимо я недостойна простой человеческой любви: без условий, без требований, без ожиданий чего-то взамен. Хотелось любви за «просто так», без причин. Чтобы кто-то радовался тому, что я есть на белом свете, что жива и здорова. И чтобы за меня хоть немножечко боролись, ну хоть капельку. Я не хотела такой «любви», когда в доказательство причиняли боль.

— Мирочка, ну что ты. — Гера тут как тут, и я снова у него на коленях. Он гладил меня по голове, но его нежность утешения не приносила.

— Расскажешь из-за чего сырость?

— Нет. Ты терпеть не можешь моих слёз. Я сейчас перестану. Только ещё чуть-чуть поплачу и перестану.

— Глупая. Я терплю твои слёзы. Единственное чего я не выношу, если ты плачешь из-за меня.

— А из-за кого мне плакать? Самую сильную боль причиняют те, кого мы любим.

— Вот видишь, а совсем недавно ты говорила «лю-би-ла»… Всё будет хорошо. Моя любимая малышка…

*****

Гера должен был отвезти меня и детей обратно в городскую квартиру. Автомобиль стоял на подъездной дорожке, сумки с вещами в багажнике. Я пересчитала поклажу, чтобы ничего не забыть.

— Мира, ты забыла! — с крыльца раздался зычный окрик тёти Маши. Она показывала рукой на стоящую подле её ног гигантскую плетёную корзину. Даже не корзину, а «корзинище». Монстр наверняка был загружен под завязку всякими вкусностями. Я же видела, что тётя вчера расставляла сотни банок с вареньями и соленьями, но легкомысленно предположила, что она пополняла запасы на будущую зиму… м-да.

— Я возьму. — Гера стоял рядом со мной, но сходил за плетёным монстром, крякнул, когда поднимал, и пристроил к остальным вещам.

Заглянув в салон внедорожника — ребята на заднем сиденье баловались и возились между собой — я недолго поглядела и с весёлой улыбкой окликнула:

— Сходите попрощаться с тётей Машей.

Или бабушкой. Мария Мстиславовна пошла наперекор всем наставлениям и потребовала, чтобы дети называли её бабушкой и никак иначе. Паша с Полиной подхватили предложение и активно воплощали в жизнь просьбу женщины, измаявшейся одиночеством. Возможно поэтому прощальная корзина с лакомствами была столь велика. Тётя присела и крепко обнимала каждого из детей. Шёл уже круг десятый, я успела сбиться со счёта.

— Они привязались, — тихий голос принадлежал Подольскому. Вместе со мной он наблюдал за сценой прощания.

— Зачем же так пылко? Они ведь не навсегда расстаются в конце-то концов, — я не злилась, но затянувшиеся проводы напрягали. В первую очередь потому, что было жаль нервную систему немолодой женщины. А ещё мне приходилось зорко следить, чтобы получаемые Пашей и Полиной эмоции были в большинстве положительными. Тепличные условия и куриное квохтанье — не моя философия. Но дети истосковались по семье, счастью, безопасности, уверенности в завтрашнем дне, поэтому я щедро отвешивала им то, в чём они нуждались прежде всего.

— Не торопи. Пусть натешатся, — с последними словами Гера прижался ко мне со спины и обвил руками, устраивая подбородок у меня на плече. — Видишь какой получился замечательный отдых, а ты глупая отказывалась.

— Странные у тебя представления об отдыхе. Но запомнится он надолго.

— Мира, я должен тебе сказать… Давно надо было. Не знаю почему тянул. Я не мастер красиво говорить… в общем прости за всё. Обвинял тебя, но предателем оказался сам. Даже если слова ничего не изменят, мне действительно жаль, что у нас всё так вышло и… прости.

— Мне нечего прощать, Гера. Всё в прошлом. Если тебе нужно прощение, то это не ко мне. Я начала новую жизнь и счастлива в ней. И тебе искренне советую сделать то же самое. Смешно говорить, но я всерьёз раздумывала построить отношения с мужчиной, чтобы у детей появился отец. Но крепко поразмыслив решила — лучше останусь одинокой и возможно превращусь в раздражённую, злобную тётку, но не позволю ещё одному козлу гадить мне в душу. Не обижайся… Сейчас в ней чистота. В моей душе живут дети и ни один кобель, извини, мужчина не стоит того, чтобы пускать его в наш закрытый маленький рай.

Гера стерпел. Попыхтел мне в ухо, но не возразил.

— Мира-а…

— Мм?

— Если забеременеешь, ты мне скажешь?

Сердце замерло на мгновение и тут же с места сорвалось в забег, но мой голос ничем не выдал волнение: — Обязательно скажу.

Шелест покрышек о подъездную дорожку навевал воспоминания. Они не приносили ни печали, ни тоски, ни отрады. Я смотрела в зеркало заднего вида и провожала глазами женскую фигуру, одиноко стоящую на крыльце, чуть сгорбленную. Она махала нам вслед. В размерах постепенно уменьшался особняк, который радушно принял меня и продолжительное время исправно служил безопасным пристанищем. За первым поворотом я потеряла его из виду, но он нескоро покинул воображение. Этот дом расщедрился и дал мне так много, но казалось, забрал ещё больше.

Только время не стояло на месте. Хотели мы того или нет, каждый прожитый день, неважно, плохим он выдался или хорошим, менял нас безвозвратно.

Боль притуплялась, позволяя радости всплывать на поверхность, а грусть постепенно опускалась на дно, увязая в прошлогодней тине. Появление детей и вовсе осветило мрачный особняк совершенно иной атмосферой. И не было нужды ломать, менять, крушить прежнее, чтобы заполнить другим. Иногда стоило просто допустить смешение, не встревать, наблюдать со стороны, покуда горести знакомились со смехом, страхи вслушивались в громкие детские голоса, меланхолия вступала в полемику с надеждой. Всё происходило само собой, без видимых усилий со стороны людей. Ибо единственное, что от нас требовалось — продолжать жить.