Ревность 2

Кристина Французова, 2023

2-ой заключительный том.Семейные ценности – вот что отстаивала Мирослава, когда любимый муж превратился в тирана. Она сбежала в ночь, в никуда, чтобы спасти собственную жизнь и остатки самоуважения. Не имея денег, жилья, работы, в руках один чемодан и диплом экономиста. Когда тебе 27, сложно начинать с нуля. Но судьбу не интересуют наши планы.Любовь обернулась разочарованием. Надежды испарились. Мечты остались в доме, из которого сбежала.Мирослава решительно/безрассудно перевернёт свою жизнь, но что ей это принесёт…Старые знакомые + новые роли = кто получит итоговый приз…ХЭ для героини есть (не путать с ХЭ для читателя).

Глава 34

Марина Александровна Богданова

Сава спрашивает, хочу ли я с ним говорить, а меня перекашивает. Его настырность в соревновании с моей одержит безоговорочную победу. Я давлюсь ухмылкой: давно ли ты стал таким заботливым, парниша, и говорю об этом вслух. Неподконтрольная злость всё-таки вырывается.

— Я знаю, ты злишься на меня, имеешь право. Я сам злюсь на себя. Но это не мешает мне тебя любить, Мариша.

— Когда прогонял и обвинял в измене тоже любил?

— Ещё как. Просто сам не знал об этом.

— Сава, — не хочу спорить, — ты можешь уйти? — маленькая надежда закончить поскорее непрошенный визит искрит во мне. А мысль о том, что, оставшись в одиночестве, я вернусь в постель и погрею косточки, растягивает рот в полубезумной улыбке. Скоро лето, но в квартире зябко.

Его плечи напряжённо отведены назад, он играет желваками, поджав губы, и качает головой.

— Да что ж мне так… — слова проглатываются горловым спазмом, я давлюсь, сглатываю часто, но тороплюсь… — не везёт! Ненавижу вас! — выкрикиваю запальчиво, негодуя с каждой секундой сильнее. Резко стряхиваю его ладони, их тепло мешает. Недавняя усталость исчезает в штормовой воронке.

— Расскажи, Мариша. Расскажи кого ненавидишь.

— Тебя! — рычу, — тебя Загороднев ненавижу!

— Хорошо. А ещё кого ненавидишь? — его голос в отличие от моего бесстрастен и спокоен, но я этого будто не слышу, не замечаю. Только моя клокочущая, беснующаяся, требующая выхода ярость гомонит в ушах.

— Все вы одинаковые, — ожесточённую злобу снова меняют всхлипы… Этого только не хватало. Злюсь уже на себя, и чтоб не плакать, взращиваю внутреннее бешенство и направляю его на единственного кто сидит рядом и кто заслуживает моей ярости. Поэтому даже не задумываясь и не отдавая себе отчёт, не понимая собственные слова, я выговариваю, упрекаю и даже обвиняю его в том, о чём известно только Мире и родителям.

— После одного, такого я едва выжила. Он также как и ты утверждал, что я шлюха и что заслужила наказание.

Перед глазами снова темно, но слёзы не виновны. Я вижу перед собой Марину из прошлого, которая беззаветно верила тому, кого любила. Верила всегда и во всём. Даже когда бил и говорил, что сама виновата и нечего было лезть на рожон. Когда обзывал распутной, обвиняя в несуществующих изменах, а после жестоко избивал, чтобы затем просить прощения и со слезами на глазах каяться, кивая на ревность от великой любви. Когда заставлял скрывать ото всех синяки и ссадины. Кулаками вытравливал из меня несуществующий блуд и скверну и приговаривал, что только он меня терпел.

Иногда я теряюсь в догадках, правильно ли поступила, что убила в себе Марину из прошлого, вырастив новую, сильную, уверенную… другую. Так ли мертва та прежняя?

— После одного воспитателя я лишилась селезёнки, чудом избежала вытекших мозгов, поэтому не нуждаюсь ни в лжецах-утешителях, ни в показном сочувствии. И раз уж ты узнал всё, что хотел, то сделай одолжение, выметайся из моей квартиры.

Пауза тяжёлая, давящая. Сердце бухает в груди с каждым ударом всё медленнее, словно перегруженное излишком застарелых мыслей и гнилых воспоминаний. Тишину хочется выскрести из собственных ушей. Но я терплю, не поднимая глаз, просто жду, когда Сава выйдет за дверь, чтобы больше никогда не потревожить. Тоскливая надежда, что может каким-то сказочным, волшебным образом наши ненормальные отношения починятся, надежда, которая вопреки здравому смыслу не покидала меня, потихоньку угасает.

Вокруг нас его натужное дыхание и едва слышные шаркающие шаги моей отступившей истерики. Спустя долгое время, настолько долгое, что я успеваю прийти в норму, по крайней мере лёгкие дышат, сердце с перерывами, но стучит и даже руки не трясутся, как у паралитика, тишину оглушает его надтреснутый голос.

— Почему раньше не рассказала?

— Что это меняет? — мой голос еле шепчет.

— Меняет? Марина, ты в своём уме? — Сава вскакивает и мечется по комнате. Забавно наблюдать, как сделав три шага в одну сторону, он разворачивается, чтобы сделать три шага в обратном направлении и так много раз, у меня голова идёт кругом от его метаний.

— Я наговорил тебе мерзостей, обвинил в измене, а ты мне только сейчас рассказываешь, что пришлось пережить?

— Повторяю вопрос, что изменил мой рассказ? — несмотря на откат и усталость, я стараюсь быть непреклонной и хоть немного — адекватной.

— У тебя есть чемоданы?

— Эм, что? — его способность перескакивать с темы на тему ввергает в ступор. Бедные бизнес-партнёры, если они у него есть. Бедные его подчинённые — сразу вношу поправку.

— Где твои чемоданы? Ты когда ездила в отпуск куда одежду складывала?

— Не разговаривай со мной как с полоумной.

— Где, Марина? — Сава злится заметно и всерьёз. Но я каким боком отношусь к его злости?

— На антресолях, в прихожей, — с буйными лучше не спорить. Сдерживаюсь от желчного смешка, ибо кому об этом знать, как не мне.

Сава вскоре возвращается с двумя чемоданами:

— Собирай вещи. Много не нужно, на первое время. В следующие выходные вернёмся за остальными. — В нём вдруг просыпается господин президент, не меньше.

— Ты спятил? Я не буду ничего собирать! — смотрю на него, не скрывая шок. — Если ты забыл, напоминаю — мы расстались. По твоей инициативе. Так что прибереги повелительные замашки для подчинённых, а мной командовать не получится.

Сава ничего не отвечает, только сверкнув недовольным, злобным взглядом, принимается методично обыскивать шифоньер. Он выворачивает ящики с бельём, перетряхивает вешалки, собирает первые попавшиеся одёжки и кидает небрежно в раскрытый чемодан.

— Ты что творишь? Загороднев! Убирайся из моей квартиры, — я подскакиваю к нему и пытаюсь выхватить платье, что он держит в руке. Но хват его крепок, у меня ничего не выходит. Тогда я переключаюсь на то, что уже прилетело в чемодан. Собираю в охапку лифчики и демонстративно возвращаю их в шкаф. Савелий перехватывает мои запястья и рычит:

— Не соберёшь, значит поедешь со мной в том, что на тебе сейчас и будешь ходить в этом всю неделю. И чемоданы твои я не возьму. Будешь щеголять в моих рубашках. — Взгляд полный бесстыдства шарит по моему телу. — И без трусов. Они нам не понадобятся.

— Я никуда не поеду. С тобой тем более. — Недобро зыркаю на него исподлобья и отворачиваюсь. Бельё в итоге на полу, мои руки обездвижены, а я думаю, что пора бы мне куда-то валить.

— Хочешь проверить? — он дёргает меня на себя.

— Сава, так нельзя, — с силой вырываю руки и пячусь назад, насколько это возможно, когда двуспальная кровать занимает две трети пространства спальни.

— А как можно, если ты не слушаешь, что я тебе говорю? Заметь — весьма терпеливо. Но ты продолжаешь играть на нервах.

— Не смей. Ты не можешь заставить меня Загороднев.

Его порочная ухмылка, а следом плотоядный ястребиный прищур, заставляют гулко сглотнуть.

— Хм, знаешь, а мне нравится играть с тобой, Ма-ри-ша.

Одно движение — он рядом, следующее — я лежу на кровати. Савелий нависает сверху, и я не вижу ничего кроме его пронзительных глаз, за которыми беснуется ураган.

— В одном ты права…

Его пальцы в противовес шторму во взгляде бережно, едва ощутимыми касаниями скользят по моему лицу, вдоль кромки волос, по лбу, по спинке носа, очерчивают контур губ, а после сжимают подбородок. Но ему не нужно меня держать, если он продолжит смотреть также, как сейчас. Мои внутренности цепенеют, будто Сава проникает внутрь меня, ему мало того, что однажды он забрал моё сердце, теперь он пленяет разум. Я словно загипнотизированная погружаюсь в разверзнутый им водоворот.

— Я действительно спятил. Из-за тебя.

В следующее мгновение его губы с жадностью накрыли мои, вторгаясь глубоко и сладко, целуя дерзко, нетерпеливо, протяжно. Танец языков — не сражение, пока ещё нет, но тренировочный бой.

Увлечённо, бескомпромиссно, страстно, ненасытно.

Его руки быстро скользят по моему телу, избавляя от лишней одежды, а сам Савелий остаётся одет. Он торопливо покрывает каждый обнажившийся участок тела поцелуями и исследует пальцами. Я выгибаю позвоночник дугой, чтобы оказаться ближе, получить больше, цепляюсь пальцами за его футболку, мечтая разорвать в лоскуты. Сава понимает и стягивает через голову мешающую тряпку. И я не сдерживаю громкого стона, когда скольжу ладонями по обнажённой коже, касаюсь подушечками пальцев рельефной груди, впиваюсь ногтями в плечи. Приподнимаюсь, чтобы прикоснуться губами к его коже, там, где бьётся сердце. Мне мало доказательств, нужно ещё. Я не верю, что он здесь, со мной и никуда не уйдёт. Я не верю, что он мой. Что он может быть моим.

— Всё это время я только и мечтал, чтобы оказаться в тебе, — жаркий шёпот глаза-в-глаза, когда его член пронзает меня, а мои прерывистые стоны вторят его толчкам, подхватывают ритм. Сава размыкает мои губы своими и с поцелуем окончательно заполняет собой.

Сегодня он выпивает меня полностью. Осушает до самого дна, без остатка. Его губы отрываются от моих на самый краткий миг, долю секунды, чтобы перевести дух, чтобы притянуть меня за плечи ниже, а самому устремится дальше вглубь меня.

Снова поцелуи пока мужские крепкие бёдра работают безостановочным поршнем, вторгаются в податливое, сливочное тело, отступают и снова вторгаются до самого конца, на полную, рождая вспышки, шумное дыхание, которое тут же поглощается жадными губами.

Сава пробирается пальцами между наших тел, вниз по моему животу, к самому центру удовольствия, чтобы заскользить кругами даря восхитительные ощущения. Не останавливаясь, лишь меняя ритм и силу давления, но до тех пор, пока я, не замерев на краткое мгновение, бьюсь пойманной птахой в сетях ошеломительного оргазма. Я верчу головой, облизывая пересохшие губы, под сомкнутыми веками слепящие кольца Сатурна, но Сава снова целует, не разрешает мой побег. Чем сильнее я трепыхаюсь, тем сильнее он вжимается в меня, тем глубже проникает его язык. Савы слишком много, и он везде. Оргазм пульсирует, сжигает, и я растворяюсь в жидком пламени. Мы целуемся как одержимые, что удовольствие новыми судорогами оббегает моё тело. Я сдаюсь. Блаженство всецело поглощает меня.

Диковатые поцелуи постепенно превращаются в ласку. Кутают в бархат медленно, кружат голову и пьянят. Сава ласково облизывает мои губы языком, чувственно посасывая то одну, то другу. Я продолжаю млеть и упиваться эйфорией.

Твёрдый член заполняет меня изнутри, без движений. Только наши языки трепетно ласкают друг друга. А вскоре затянувшаяся пауза предстаёт самым ошеломительным, что мне довелось пережить. Истома и блаженство в теле преображаются в гармонию души.

Именно так, когда мужчина и женщина не совокупляются, преследуя единственную цель — желанную, острую, вожделенную разрядку, а когда соединяются в благозвучное целое, чтобы не получить эгоистичное удовольствие, но прежде всего доставить его, испытать обоюдную феерию. Когда непостижимым и удивительным образом заполняешь собой другого человека, своими желаниями, чувствами, внутренним содержанием, тем что мы тщательно скрываем ото всех. Происходит редкое и небывалое уравновешивание. Может именно это люди имеют ввиду, когда говорят: две души поют в унисон.

Сава оглаживает моё лицо и проникновенно шепчет:

— Люблю тебя, Мариш.

Первое признание чувств, я после оглушительного оргазма, его член до сих пор во мне.

— А я тебя, — мой ответ тихий, но уверенный.

Получив желаемое, Савелий отпускает себя в сумасшедшую скачку. Мой второй оргазм не такой бурный, но о-очень вкусный. Сава кончил шумно, выкрикивая ругательства. Я пристраиваюсь на его плече, когда он вернулся из ванной и лёг на кровать. А мне совсем не хочется шевелиться. В голове пусто, мысли исчезли, пугающие сомнения тоже. Недавние оргазмы дурманят, настроение тянется вверх, вынуждая придурковато улыбаться.

— Переезжай ко мне, — мужской ровный голос прерывает идиллическую тишину. — И кстати, мне позарез нужен толковый секретарь. Будем вместе утром приезжать на работу, вечером вместе возвращаться домой. Как тебе идея?

Видимо я слишком долго молчу, потому что он добавляет: — Когда освоишься, я разрешу тебе перевестись в бухгалтерию. Что скажешь?

— Странная твоя идея. Обычно мужчины хотят противоположного. Ты не боишься, что если мы будем видеться в круглосуточном режиме, то через полгода либо разбежимся, либо дело закончится смертоубийством.

— Либо поженимся, — Савелий уточняет по-своему.

Совсем неожиданное предположение способно повергнуть в шок, если бы меня не искупало в медовой истоме, и я не лежала, закутанная в надёжные объятия. Безмятежный, невозмутимый мужской голос успокаивает, не дозволяя страху выбросить паутину.

— Тебя что-то развезло после оргазма. Ты видел розовых пони, что тянет на романтику?

— Просто мы долго были врозь. И разница слишком очевидна, чтобы не понять: с тобой я живу, без тебя — существую. Второй вариант меня категорически не устраивает. Я хочу видеть тебя постоянно, хочу быть уверенным — ты рядом, в безопасности и я смогу тебя обнять в любой момент. И не только обнять…, — его глумливый смешок раздаётся в самое ухо.

— Кто бы сомневался, что тебе нужен круглосуточный, безотказный секс и чем больше, тем лучше, — от серьёзного разговора я уклоняюсь шутками.

— Не глупи, — он вдруг приподнимается и нависает, упираясь ладонями в матрац по бокам от меня, — мне нужна ты. А секс лишь приятный бонус, — воинствующие серые глаза жгли принципиальностью. — Верь мне, Марина.

Я прекрасно понимаю, что если дам себе волю сейчас, то не выплыву без последствий. Без разрушительных, катастрофических последствий для себя, если у нас с Савелием что-то вновь не заладится. Я даю себе мгновение. Краткий миг, чтобы отступить, вернуться в одинокую безопасность. Тусклую, унылую, лишённую эмоций, ярких красок и удовольствия, но также лишённую ссор, обид, упрёков и предательств.

Ненормальный, сумасбродный, шалый выбор: любовь, страсть, чувства через край, но в случае проигрыша — ты теряешь не только чувства, но и себя, скорей всего навсегда. Либо однообразная, монотонная жизнь, подсвеченная редкими случайными оргазмами, которые никогда не окрасятся счастьем, доступным избранным. Людям — заражённым любовной лихорадкой. Зато без расставаний, тяжести, опустошения, измен.

Какой путь верный? Что и главное, как выбирать?

Гранитные нерушимые стены или слова Савелия: мы слишком долго были врозь. Жизнь с риском всё потерять или безопасное существование…

За время второго варианта, пока мы существовали с Савой порознь, я добралась лишь до второй стадии реакции психики на стресс: гнев накрывал штормовыми порывами, душил, отключал здравомыслие, сковывал по рукам и ногам, мешал двигаться дальше. Сквозь тот гнев проблёскивала краткими вкраплениями подступающая третья стадия — торг. Я действительно могла бы поступиться и пожертвовать многим, чтобы вернуть утраченное. Вот только память о том, как собирала сама себя по крупицам, удержала от неосторожного шага.

Когда-то мне пришлось за короткий срок заново пройти всё то, что каждый человек постигает годами, постепенно проходя через детство и юность. Мне пришлось признать собственную неполноценность, чтобы удалось преобразовать слабость в силу. Заглядывать в лицо страха сложно. Когда он твоё порождение — невыносимо, жутко. Восстанавливать изломанную, растоптанную психику одержимым, сумасшедшим «нечеловеком» оказалось гораздо сложнее, чем срастить перелом костей. Я собирала и склеивала себя по молекулам. Как говорят — заново училась жить. На словах звучит воздушно и легко… эфемерно.

Иногда мне кажется, что новая жизнь так и остаётся на словах… Разве можно половую тряпку заставить поверить, что она человек, личность? Даже если по ней не топчутся тяжёлые башмаки с налипшей грязью, об неё больше не спотыкаются и не отпихивают с брезгливостью в сторону те, кто мнит себя высокоразвитыми индивидуумами. Я не знаю. Человек ли я, обновлённая Марина из настоящего, с предустановленными настройками тряпки из прошлого?

Нужно пройти долгий путь, очень долгий. Перестать подпрыгивать от хлопка входной двери после пинка сквозняка или неловко разбитой тарелки; не шарахаться стоит мужчине поднять руку и отвести со своего же лба прядь волос; не прятать взгляд от собеседника, неважно мужчина он или женщина; не убегать от случайного взгляда прохожего на улице, если тот мужчина. Не сидеть полдня над заледеневшей полной чашкой кофе и смотреть в одну точку; не заливать в себя водку стаканами, а кажется, что пьёшь обычную воду; не рыдать над обычной царапиной на пальце, словно репетируешь собственные поминки. Этих «не» и «нужно» столько, что мысль «да на черта мне это надо» превращается в заколдованную мантру.

Для иных тяжкий путь растягивается в жизнь, а кто-то вовсе трусливо сбегает за грань, думая, что обхитрил судьбу. Будто малодушный поступок избавит от страха.

Меня вытащило то, что я не могла позволить ублюдку одержать надо мной верх.

Шагая из окна, такие как я не выигрывают. Это окончательный проигрыш.

Я прошла свой путь — не мужественно и с гордо поднятой головой, а трусливо, скуля и забиваясь под стол, загнанная могущественными призраками — но родилась заново. Укрепила себя изнутри насколько это было возможно. Никакого чувства вины, сожаления, горечи… страха. Только вперёд, к горизонту, с сумасшедшим оптимизмом и мучительной надеждой на лучшее. Потому что такие как я знают: лучшая жизнь — это филигранная ложь, хорошая жизнь — это разрекламированная иллюзия, если всё плохо — вы в чёртовой реальности.

Человек такая скотина, что привыкает ко всему. Вот и с моим багажом можно научиться жить. Как наркоманы в завязке вынуждены до самой смерти помнить о последствиях срыва, так и я каждый день помню. Помню и живу. Машу солнцу рукой по утру, улыбаюсь отражению в зеркале перед тем, как почистить зубы, а уж на ночь я обязательно мысленно накостыляю себе по заднице, что всё будет хорошо. Нагло врать о лучшем, язык не поворачивается.

Отчётливо помня весь тот путь, который мне довелось однажды пройти, я не позволила себе скатиться до унижений и волочиться за вором, укравшим моё сердце. Точнее его остатки. Лохмотья, которые мне когда-то с великим трудом удалось скрепить. Но я предпочла оставить всё как есть, пусть вор забрал моё сердце с собой, возможно ему нужнее. Но свою гордость я не отдам никому. Я живу благодаря знанию — она со мной. Мы прошли все унижения от начала и до конца, и я больше не позволю нас разлучить. Теперь же Сава предлагает собственное сердце, взамен моего, украденного.

Ненормальный, сумасбродный, шалый выбор: поменяться сердцами с тем, кто способен причинить смертоносную боль.

Положив ладонь на небритую щеку, я тянусь к мягким губам, чтобы с поцелуем отринуть мысли и окунуться в тягучее удовольствие.