Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это
письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие
были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного
письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то
была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Городничий. Какая война с турками! Просто нам плохо
будет, а не туркам. Это уже известно: у меня
письмо.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете
писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что
есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное
письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Как только
пить надумали,
Влас сыну-малолеточку
Вскричал: «Беги за Трифоном!»
С дьячком приходским Трифоном,
Гулякой, кумом старосты,
Пришли его сыны,
Семинаристы: Саввушка
И Гриша, парни добрые,
Крестьянам
письма к сродникам
Писали; «Положение»,
Как вышло, толковали им,
Косили, жали, сеяли
И
пили водку в праздники
С крестьянством наравне.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно
буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это
письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Потом остановились на мысли, что
будет произведена повсеместная «выемка», и стали готовиться к ней: прятали книги,
письма, лоскутки бумаги, деньги и даже иконы — одним словом, все, в чем можно
было усмотреть какое-нибудь «оказательство».
С тех пор законодательная деятельность в городе Глупове закипела. Не проходило дня, чтоб не явилось нового подметного
письма и чтобы глуповцы не
были чем-нибудь обрадованы. Настал наконец момент, когда Беневоленский начал даже помышлять о конституции.
Читая эти
письма, Грустилов приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность к апатии, с другой, страх чертей — все это производило в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только
будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ
будет назначен Парамоша.
Третий пример
был при Беневоленском, когда
был"подвергнут расспросным речам"дворянский сын Алешка Беспятов, за то, что в укору градоначальнику, любившему заниматься законодательством, утверждал:"Худы-де те законы, кои писать надо, а те законы исправны, кои и без
письма в естестве у каждого человека нерукотворно написаны".
Основание ее
писем составляли видения, содержание которых изменялось, смотря по тому, довольна или недовольна она
была своим"духовным братом".
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"
Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она
будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Он прочел
письмо и остался им доволен, особенно тем, что он вспомнил приложить деньги; не
было ни жестокого слова, ни упрека, но не
было и снисходительности. Главное же —
был золотой мост для возвращения. Сложив
письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо
было в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
Ни минуты не думая, Анна села с
письмом Бетси к столу и, не читая, приписала внизу: «Мне необходимо вас видеть. Приезжайте к саду Вреде. Я
буду там в 6 часов». Она запечатала, и Бетси, вернувшись, при ней отдала
письмо.
Другое
письмо надо
было писать к Вронскому.
Получив
письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского
есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских
была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин,
был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Получив
письмо мужа, она знала уже в глубине души, что всё останется по-старому, что она не в силах
будет пренебречь своим положением, бросить сына и соединиться с любовником.
Он прочел
письма. Одно
было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо
было продать; но теперь, до примирения с женой, не могло
быть о том речи. Всего же неприятнее тут
было то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее дело его примирения с женою. И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса
будет искать примирения с женой, — эта мысль оскорбляла его.
— Я боюсь, что она сама не понимает своего положения. Она не судья, — оправляясь говорил Степан Аркадьич. — Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием. Если она прочтет это
письмо, она не в силах
будет ничего сказать, она только ниже опустит голову.
Вронский взял
письмо и записку брата. Это
было то самое, что он ожидал, —
письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв
письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Она раскаивалась утром в том, чтó она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти слова
были как бы не сказаны. И вот
письмо это признавало слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это
письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.
Ей даже досадно стало на нее за то, что она оправилась как раз в то время, как
было послано
письмо.
Он знал, что это
был Гладиатор, но с чувством человека, отворачивающегося от чужого раскрытого
письма, он отвернулся и подошел к деннику Фру-Фру.
Всё время его теперь
было занято, так что он не успевал отвечать на все обращаемые к нему
письма и требования.
— Мне нисколько не тяжело
было. Это сделалось само собой, — сказала она раздражительно, — и вот… — она достала
письмо мужа из перчатки.
К вечеру этого дня, оставшись одна, Анна почувствовала такой страх за него, что решилась
было ехать в город, но, раздумав хорошенько, написала то противоречивое
письмо, которое получил Вронский, и, не перечтя его, послала с нарочным.
— Да, — сказал он. —
Письмо было такое странное. То Ани больна, то ты сама хотела приехать.
Графиня Лидия Ивановна долго не могла сесть, чтобы прочесть
письмо. У ней от волнения сделался припадок одышки, которой она
была подвержена. Когда она успокоилась, она прочла следующее французское
письмо.
— А признайся, тебе досадно
было получить
письмо, и ты не поверил мне?
Комиссионер, носивший
письмо, передал ей самый жестокий и неожиданный ею ответ, что ответа не
будет.
Алексей Александрович долго возился с ними, написал им программу, из которой они не должны
были выходить, и, отпустив их, написал
письма в Петербург для направления депутации.
Ей хотелось спросить, где его барин. Ей хотелось вернуться назад и послать ему
письмо, чтобы он приехал к ней, или самой ехать к нему. Но ни того, ни другого, ни третьего нельзя
было сделать: уже впереди слышались объявляющие о ее приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в полуоборот у отворенной двери, ожидая ее прохода во внутренние комнаты.
Конверт
был из толстой, как лубок, бумаги; на продолговатой желтой бумаге
была огромная монограмма, и от
письма пахло прекрасно.
Правдин
был известный панславист за границей, и графиня Лидия Ивановна рассказала содержание его
письма.
Теперь, когда он держал в руках его
письмо, он невольно представлял себе тот вызов, который, вероятно, нынче же или завтра он найдет у себя, и самую дуэль, во время которой он с тем самым холодным и гордым выражением, которое и теперь
было на его лице, выстрелив в воздух,
будет стоять под выстрелом оскорбленного мужа.
Две недели тому назад
было получено кающееся
письмо Степана Аркадьича к Долли.
Это
было уже второе
письмо от Марьи Николаевны.
— Я думала, у тебя
есть кто-то. Можно прочесть
письмо?
Дома Кузьма передал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно только уехали от них сестрицы, и подал два
письма. Левин тут же, в передней, чтобы потом не развлекаться, прочел их. Одно
было от Соколова, приказчика. Соколов писал, что пшеницу нельзя продать, дают только пять с половиной рублей, а денег больше взять неоткудова. Другое
письмо было от сестры. Она упрекала его за то, что дело ее всё еще не
было сделано.
Когда Левин вошел наверх, жена его сидела у нового серебряного самовара за новым чайным прибором и, посадив у маленького столика старую Агафью Михайловну с налитою ей чашкой чая, читала
письмо Долли, с которою они
были в постоянной и частой переписке.
Она молча пристально смотрела на него, стоя посреди комнаты. Он взглянул на нее, на мгновенье нахмурился и продолжал читать
письмо. Она повернулась и медленно пошла из комнаты. Он еще мог вернуть ее, но она дошла до двери, он всё молчал, и слышен
был только звук шуршания перевертываемого листа бумаги.
Я вполне уверен, что вы раскаялись и раскаиваетесь в том, что служит поводом настоящего
письма, и что вы
будете содействовать мне в том, чтобы вырвать с корнем причину нашего раздора и забыть прошедшее.
Анна написала
письмо мужу, прося его о разводе, и в конце ноября, расставшись с княжной Варварой, которой надо
было ехать в Петербург, вместе с Вронским переехала в Москву. Ожидая каждый день ответа Алексея Александровича и вслед затем развода, они поселились теперь супружески вместе.
— Вот я и прочла твое
письмо, — сказала Кити, подавая ему безграмотное
письмо. — Это от той женщины, кажется, твоего брата… — сказала она. — Я не прочла. А это от моих и от Долли. Представь! Долли возила к Сарматским на детский бал Гришу и Таню; Таня
была маркизой.
— А, ты не уехала еще? Я хотела сама
быть у тебя, — сказала она, — нынче я получила
письмо от Стивы.
Письмо было от Анны. Еще прежде чем он прочел
письмо, он уже знал его содержание. Предполагая, что выборы кончатся в пять дней, он обещал вернуться в пятницу. Нынче
была суббота, и он знал, что содержанием
письма были упреки в том, что он не вернулся во-время.
Письмо, которое он послал вчера вечером, вероятно, не дошло еще.
«Плохо! — подумал Вронский, поднимая коляску. — И то грязно
было, а теперь совсем болото
будет». Сидя в уединении закрытой коляски, он достал
письмо матери и записку брата и прочел их.
Последнее ее
письмо, полученное им накануне, тем в особенности раздражило его, что в нем
были намеки на то, что она готова
была помогать ему для успеха в свете и на службе, а не для жизни, которая скандализировала всё хорошее общество.
Быть уверенной вполне в своем счастии, и вдруг… — продолжала Долли, удерживая рыданья, — и получить
письмо….
письмо его к своей любовнице, к моей гувернантке.