Неточные совпадения
Я имел в своих руках много его
писем, из которых очевидно, что он
был человек толковый, ловкий и в то же время твердый и деловой.
Не знаю, как он
был родня нашему бессмертному Суворову, но в переписке Куролесова я нашел несколько
писем гениального полководца, которые всегда начинались так: «Милостивый государь мой, братец Михаил Максимович» и оканчивались: «С достодолжным почтением к вам и милостивой государыне сестрице Прасковье Ивановне, честь имею
быть и проч.».
Вскоре после его приезда отправили гонца с
письмом в Троицкое к Арине Васильевне; в
письме Курмышева уведомляла, что старуха Бактеева сделалась отчаянно больна, желает видеть и благословить внучку, а потому просит прислать ее с кем-нибудь;
было прибавлено, что без сомнения Степан Михайлович не
будет гневаться за нарушение его приказания, и конечно бы отпустил внучку проститься с своей родной бабушкой.
Письмо очевидно
было написано напоказ, для оправдания Арины Васильевны перед строгим супругом.
Еще прежде известия о свадьбе отправила Арина Васильевна
письмо к своему супругу, в котором уведомляла, что по таким-то важным причинам отвезла она внучку к умирающей бабушке, что она жила там целую неделю и что хотя бог дал старухе Бактеевой полегче, но Парашеньку назад не отпустили, а оставили до выздоровления бабушки; что делать ей
было нечего, насильно взять нельзя, и она поневоле согласилась и поспешила уехать к детям, которые жили одни-одинёхоньки, и что теперь опасается она гнева Степана Михайловича.
Михаил Максимович посоветовал Арине Васильевне, чтоб она погодила писать к своему супругу до получения ответа на известительное и рекомендательное
письмо молодых и уверил, что он вместе с Прасковьей Ивановной
будет немедленно писать к нему, но писать он и не думал и хотел только отдалить грозу, чтоб успеть, так сказать, утвердиться в своем новом положении.
Степан Михайлович принялся
было за расправу с своей супругой, но она, повалившись ему в ноги со всеми дочерьми и представив
письма старухи Бактеевой, успела уверить его, что «знать ничего не знает и что она
была сама обманута».
В
письме была описана вся жизнь Михайла Максимовича и в заключение сказано, что грешно оставлять в неведении госпожу тысячи душ, которые страдают от тиранства изверга, ее мужа, и которых она может защитить, уничтожив доверенность, данную ему на управление имением; что кровь их вопиет на небо; что и теперь известный ей лакей, Иван Ануфриев, умирает от жестоких истязаний и что самой Прасковье Ивановне нечего опасаться, потому что Михайла Максимович в Чурасово не посмеет и появиться; что добрые соседи и сам губернатор защитят ее.
Она не верила вполне
письму его родственницы, которая жила далеко и могла
быть обманута ложными слухами, а спросить в Чурасове свою няню не захотела.
Как
быть, что делать, чем тут пособить — не умел он придумать; он получал изредка
письма от Прасковьи Ивановны, видел, что она
была совершенно спокойна и счастлива, и заключил, что она о поведении своего супруга ничего не знала.
Старики вовсе не ожидали такого
письма и
были, им поражены.
Очевидно
было, что
письмо ожидали с нетерпеньем, потому что все встрепенулись.
Очевидно, что некоторые выражения
письма заимствованы из тогдашних романов, до которых Алексей Степаныч
был охотник.
Первыми словами Степана Михайловича
были: «Танайченок, ты сейчас едешь в Уфу с
письмом к Алексею Степанычу; соберись в одну минуту; да чтобы никто не знал, куда и зачем едешь!
Как я напишу
письмо, чтобы всё
было готово.
Арина Васильевна, — несмотря на то, что, приведенная в ужас страшным намерением сына, искренне молила и просила своего крутого супруга позволить жениться Алексею Степанычу, —
была не столько обрадована, сколько испугана решением Степана Михайловича, или лучше сказать, она бы и обрадовалась, да не смела радоваться, потому что боялась своих дочерей; она уже знала, что думает о
письме Лизавета Степановна, и угадывала, что скажет Александра Степановна.
Она просто, ясно, без всякого преувеличения, описала постоянную и горячую любовь Алексея Степаныча, давно известную всему городу (конечно, и Софье Николавне); с родственным участием говорила о прекрасном характере, доброте и редкой скромности жениха; справедливо и точно рассказала про его настоящее и будущее состояние; рассказала правду про всё его семейство и не забыла прибавить, что вчера Алексей Степанович получил чрез
письмо полное согласие и благословение родителей искать руки достойнейшей и всеми уважаемой Софьи Николавны; что сам он от волнения, ожидания ответа родителей и несказанной любви занемог лихорадкой, но, не имея сил откладывать решение своей судьбы, просил ее, как родственницу и знакомую с Софьей Николавной даму, узнать: угодно ли, не противно ли
будет ей, чтобы Алексей Степаныч сделал формальное предложение Николаю Федоровичу.
Письмо было в кармане у жениха, и он показал его.
Письмо точно
было написано неловко, без всяких вежливостей и любезностей, необходимых в подобных обстоятельствах.
Наконец,
письмо с формальным предложением стариков
было получено, и Алексей Степаныч лично вручил его Николаю Федорычу.
Первым делом, после обручения и помолвки,
были рекомендательные
письма ко всем родным жениха и невесты.
Софья Николавна, владевшая, между прочим, особенным дарованием писать красноречиво, написала такое
письмо к будущему свекру и свекрови, что Степан Михайлыч, хотя
был не сочинитель и не писака, но весьма оценил
письмо будущей своей невестки.
Выслушав его с большим вниманием, он взял его из рук Танюши и, с удовольствием заметив четкость руки невесты, сам прочел
письмо два раза и сказал: «Ну, умница и, должно
быть, горячая душа!» Вся семья злилась и молчала; одна Александра Степановна не вытерпела и, сверкая круглыми, выкатившимися от бешенства зрачками, сказала...
Ей
было совестно, и больно, и оскорбительно за своего жениха, голос ее слегка дрожал, и она едва владела собою; но жених чрезвычайно обрадовался такому предложению; выслушав
письмо, восхищался им, удивлялся сочинительнице и покрывал поцелуями ее руки.
Грустная тень давно слетела с лица молодых. Они
были совершенно счастливы. Добрые люди не могли смотреть на них без удовольствия, и часто повторялись слова: «какая прекрасная пара!» Через неделю молодые собирались ехать в Багрово, куда сестры Алексея Степаныча уехали через три дня после свадьбы. Софья Николавна написала с ними ласковое
письмо к старикам.
Я сужу об этой его радости не столько по рассказам, как по его
письму к Софье Николавне, которое я сам читал; трудно поверить, чтобы этот грубый человек, хотя умеющий любить сильно и глубоко, как мы видели, мог
быть способен к внешнему выражению самой нежной, утонченной заботливости, какою дышало всё
письмо, исполненное советов, просьб и приказаний — беречь свое здоровье.
Софья Николавна это предчувствовала и еще до болезни успела написать к свекру самое откровенное
письмо, в котором старалась объяснить и оправдать по возможности поступок своего отца; но Софья Николавна хлопотала понапрасну: Степан Михайлыч обвинял не Николая Федорыча, а его дочь, и говорил, что «она должна
была всё перетерпеть и виду неприятного не показывать, что бы шельма Калмык ни делал».
Он написал ласковое
письмо невестке, шутя ее побранил и шутя приказал, чтоб через год
был у ней сын.
Софья Николавна перепугалась, что так небережно поступают с ее бесценным сокровищем, а повивальная бабка испугалась, чтоб новорожденного не сглазил немец; она хотела
было его отнять, но Клоус буянил; он бегал с ребенком по комнате, потребовал корыто, губку, мыло, пеленок, теплой воды, засучил рукава, подпоясался передником, сбросил парик и принялся мыть новорожденного, приговаривая: «А, варваренок, теперь не кричишь: тебе хорошо в тепленькой-то водице!..» Наконец, прибежал не помнивший себя от восхищения Алексей Степаныч; он отправлял нарочного с радостным известием к Степану Михайлычу, написал
письмо к старикам и к сестре Аксинье Степановне, прося ее приехать как можно скорее крестить его сына.
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это
письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие
были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного
письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то
была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Городничий. Какая война с турками! Просто нам плохо
будет, а не туркам. Это уже известно: у меня
письмо.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете
писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что
есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное
письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!