Неточные совпадения
Ульянинский даже крестил сестру мою Юлю; при серьезном взгляде родителей на религию это
были не пустяки. Когда сын выздоровел, Ульянинский прислал папе в подарок очень ценный чайный сервиз. Папа отослал его обратно с
письмом, что считает совершенно недопустимым брать плату за лечение детей своего товарища, а присланный подарок — та же замаскированная плата.
На рождество я послал Маше по почте
письмо. На именины свои, 11 ноября, я, между прочим, получил в подарок «папетри» — большой красивый конверт, в котором
была разноцветная почтовая бумага с накрашенными цветочками и такие же конверты, тоже с цветочками, чистые визитные карточки с узорными краями. На серо-мраморной бумаге с голубыми незабудками я написал...
Все
письмо мне очень понравилось своею дразнящею загадочностью, больше же всего нравилась подпись: «Примите и пр.». Что такое «пр.», я не знал, но, конечно, это
было что-нибудь значительное и совершенно взрослое: такую подпись я часто встречал в газетах, под «
письмами в редакцию», когда отыскивал интересовавшие меня «несчастные происшествия».
Письмо было незапечатанное. Я пришел домой, рассказал о предложении, прочел
письмо...
О немецком так
было сказано, потому что мальчик особенно плох
был в немецком.
Письмо это всех нас очень смутило. Долго мы обсуждали, можно ли идти с таким
письмом. Папа находил, что совершенно невозможно: фамилия — Поль, — может
быть, немцы; заговорят со мной по-немецки, и получится конфуз.
О моих впечатлениях от Петербурга, от профессоров и первых лекций я подробно написал домой. В ответном
письме папа просил меня сообщать ему содержание лекций, которые я
буду слушать, и писал...
Это
было уже в начале 1901 года. Весною этого года я
был выслан из Петербурга. Поселился в Туле. Изредка получал
письма от Александры Ивановны. Писала она о своей жизни очень сдержанно. Раз, после долгих извинений, попросила у меня взаймы полтораста рублей на покупку вязальной машины, — что
будет выплачивать долг частями. А еще через год я получил от нее такое
письмо...
Неистовая ненависть к самодержавию, возмущение его угнетением и злодействами делались моим господствующим настроением. Должно
быть, незаметно для меня самого, и в
письмах моих домой стало довольно явственно прорываться это мое настроение.
Напряжение росло. Взять и разойтись
было смешно, да и совершенно невозможно психологически. Не в самом же деле сошлись мы сюда, чтобы во Христе помолиться об упокоении души раба божьего Николая. У меня в душе мучительно двоилось. Вправду разойтись по домам, как пай-мальчикам, раз начальство не позволяет? Зачем же мы тогда сюда шли? А с другой стороны, — тяжким камнем лежало на душе папино
письмо и делало Меня тайно чужим моим товарищам.
Осенью 1889 года я послал в «Неделю» рассказ под заглавием «Порыв». Очень скоро от редактора П. А. Гайдебурова получил
письмо, что рассказ принят и пойдет в ближайшей «Книжке недели». «Рассказ очень хорошо написан, — писал редактор, — но ему вредит неясность основного мотива», Читал и перечитывал
письмо без конца.
Была большая радость: первый мой значительного размера рассказ пойдет в ежемесячном журнале.
Накануне отъезда в Дерпт получил январскую «Книжку недели» и два первых номера самой «Недели».
Письма никакого не
было. Приехал в Петербург, пошел в редакцию на Ивановскую улицу, позвонил.
Переписка наша становилась все оживленнее,
письма уже отправлялись без ожидания ответа на посланное
письмо,
было волнение и грусть, если
письмо приходило не в ожидаемый день.
Повторяю, отражения всех этих взглядов в легальной литературе совершенно еще не существовало, когда Михайловский начал свою полемику против них. Положение получилось оригинальное. Михайловский писал статьи против марксистов, марксисты засыпали его негодующе-возражающими
письмами, Михайловский возражал на эти
письма. Читатель
был в положении человека, присутствующего при диалоге, где слышны речи только одного из участников.
Я послал Михайловскому «Записки врача» при
письме, где писал, что охотно поместил бы свои «Записки» в «Русском богатстве», если бы можно
было сделать как-нибудь так, чтобы появление мое в этом журнале не знаменовало моего как бы отхода от марксизма.
Но что должен
был испытать бедный Якубович, восторженно любивший Михайловского, когда получил мое
письмо и убедился, как он подвел его! С каким лицом должен он
был явиться к нему! Рассказывали, что от огорчения Якубович тяжело заболел нервно.
В то время наше писательское товарищество («Книгоиздательство писателей в Москве») решило издавать беллетристические сборники, редактором избрало меня, и приведенное
письмо Короленко — ответ на мою просьбу принять участие в наших товарищеских сборниках. Лозунги наши
были: ничего антижизненного, антиобщественного, антиреволюционного; стремление к простоте и ясности языка; никаких вывертов и кривляний.
В начале июня того же 1904 года я
был мобилизован, уехал в Тамбов и оттуда должен
был ехать со своею частью в Манчжурию. В июле —
письмо от Леонида Николаевича.
Из последующих
писем, может
быть, небезынтересны два следующие. Первое — из Германии, в ноябре 1906 г.
Работал Андреев по ночам. Работал он не систематически каждый день, в определенные часы, не по правилу Золя: «Nulla dies sine linea — ни одного дня без строки». Неделями и месяцами он ничего не писал, обдумывал вещь, вынашивал, нервничал, падал духом, опять оживал. Наконец садился писать — и тогда писал с поразительною быстротою. «Красный смех», например, как видно из вышеприведенного
письма,
был написан в девять дней. По окончании вещи наступал период полного изнеможения.
Радость, гордость и ужас охватили меня, когда я прочел это
письмо. Нетрудно
было понять, что тут в деликатной форме приглашали меня самого: при огромном круге знакомств Толстых странно им
было обращаться за рекомендациями ко мне, совершенно незнакомому им человеку; очевидно, я, как автор «Записок врача», казался им почему-то наиболее подходящим для ухода за больным отцом, Если же даже все это
было и не так, то все-таки после этого
письма я имел полное право предложить свои услуги.
Через месяц я получил от Чехова
письмо, и там между прочим он сообщает: «Кое-что поделываю. Рассказ „Невесту“ искромсал и переделал в корректуре». Из этого заключаю, что, может
быть, Чехов в этом направлении что-то исправил и нашел более подходящим для своей Нади, чтобы она ушла не в революцию, а просто в учебу.
Должно
быть, голова!» «Одесские новости» напечатали полученное редакцией анонимное
письмо врача, который писал: «Каждый порядочный врач относится с презрением к дегенерату Вересаеву.
И вообще
было немало выступлений врачей в защиту «Записок», Молодые врачи помещали в общих газетах
письма, где рассказывали, с какою слабою практическою подготовкою выпускает молодых врачей школа.
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это
письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие
были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного
письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то
была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Городничий. Какая война с турками! Просто нам плохо
будет, а не туркам. Это уже известно: у меня
письмо.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете
писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что
есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное
письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!