Неточные совпадения
Городничий. Куда! куда!.. Рехнулась, матушка! Не извольте гневаться, ваше превосходительство:
она немного с придурью, такова
же была и мать
ее.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то
же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с
нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Люлюков. Имею честь поздравить, Анна Андреевна! (Подходит к ручке и потом, обратившись к зрителям, щелкает языком с видом удальства.)Марья Антоновна! Имею честь поздравить. (Подходит к
ее ручке и обращается к зрителям с тем
же удальством.)
Служивого задергало.
Опершись на Устиньюшку,
Он поднял ногу левую
И стал
ее раскачивать,
Как гирю на весу;
Проделал то
же с правою,
Ругнулся: «Жизнь проклятая!» —
И вдруг на обе стал.
Вахлачков я выучу петь
ее — не всё
же им
Петь свою «Голодную»…
Милон(с нетерпением). И ты не изъявила
ей тот
же час совершенного презрения?..
Стародум. Справедливо. Вы прямую неустрашимость полагаете в военачальнике. Свойственна ли
же она и другим состояниям?
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко мне о том
же, о чем в Москве сделал предложение. Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный друг, когда вся публика считает его честным и достойным человеком… Если свободно
ее сердце…
Софья. Сегодня, однако
же, в первый раз здешняя хозяйка переменила со мною свой поступок. Услышав, что дядюшка мой делает меня наследницею, вдруг из грубой и бранчивой сделалась ласковою до самой низкости, и я по всем
ее обинякам вижу, что прочит меня в невесты своему сыну.
Правдин (останавливая
ее). Поостановитесь, сударыня. (Вынув бумагу и важным голосом Простакову.) Именем правительства вам приказываю сей
же час собрать людей и крестьян ваших для объявления им указа, что за бесчеловечие жены вашей, до которого попустило
ее ваше крайнее слабомыслие, повелевает мне правительство принять в опеку дом ваш и деревни.
Милон. Я подвергал
ее, как прочие. Тут храбрость была такое качество сердца, какое солдату велит иметь начальник, а офицеру честь. Признаюсь вам искренно, что показать прямой неустрашимости не имел я еще никакого случая, испытать
же себя сердечно желаю.
— И так это меня обидело, — продолжала
она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что
же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
И, сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла
она перед ними, та
же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу
ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.
Дело в том, что
она продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить
ее, так как
она остервенялась при этом неслыханно, в особенности
же когда к
ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
При первом столкновении с этой действительностью человек не может вытерпеть боли, которою
она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то
же время еще надеется, что злодейство, быть может, пройдет мимо.
Он спал на голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас
же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах
ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Этого мало: в первый
же праздничный день он собрал генеральную сходку глуповцев и перед
нею формальным образом подтвердил свои взгляды на администрацию.
Вести о «глуповском нелепом и смеха достойном смятении» достигли наконец и до начальства. Велено было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить, а которые есть у
нее сообщники, то и тех, сыскав, представить
же, а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно не утапливали и с раската звериным обычаем не сбрасывали». Но известия о назначении нового градоначальника все еще не получалось.
Все в
ней было полно какого-то скромного и в то
же время не безрасчетного изящества, начиная от духов violettes de Parmes, [Пармские фиалки (франц.).] которым опрыскан был
ее платок, и кончая щегольскою перчаткой, обтягивавшей
ее маленькую, аристократическую ручку.
Таким образом, употребив первоначально меру кротости, градоначальник должен прилежно смотреть, оказала ли
она надлежащий плод, и когда убедится, что оказала, то может уйти домой; когда
же увидит, что плода нет, то обязан, нимало не медля, приступить к мерам последующим.
Потом пошли к модному заведению француженки, девицы де Сан-Кюлот (в Глупове
она была известна под именем Устиньи Протасьевны Трубочистихи; впоследствии
же оказалась сестрою Марата [Марат в то время не был известен; ошибку эту, впрочем, можно объяснить тем, что события описывались «Летописцем», по-видимому, не по горячим следам, а несколько лет спустя.
Масса, с тайными вздохами ломавшая дома свои, с тайными
же вздохами закопошилась в воде. Казалось, что рабочие силы Глупова сделались неистощимыми и что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний, тем растяжимее становилась сумма орудий, подлежащих
ее эксплуатации.
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас
же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний
ее конец непременно упирался в небеса. Но так как архитекторов у них не было, а плотники были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
Да и кто
же может сказать, долго ли просуществовала бы построенная Бородавкиным академия и какие принесла бы
она плоды?
Шли головотяпы домой и воздыхали. «Воздыхали не ослабляючи, вопияли сильно!» — свидетельствует летописец. «Вот
она, княжеская правда какова!» — говорили они. И еще говорили: «Та́кали мы, та́кали, да и прота́кали!» Один
же из них, взяв гусли, запел...
Так, например, он говорит, что на первом градоначальнике была надета та самая голова, которую выбросил из телеги посланный Винтергальтера и которую капитан-исправник приставил к туловищу неизвестного лейб-кампанца; на втором
же градоначальнике была надета прежняя голова, которую наскоро исправил Байбаков, по приказанию помощника городничего, набивши
ее, по ошибке, вместо музыки вышедшими из употребления предписаниями.
Между тем дела в Глупове запутывались все больше и больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том, что
она два месяца жила у какого-то градоначальника в помпадуршах. Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку и только что хотели спустить туда
же пятого Ивашку, как были остановлены именитым гражданином Силой Терентьевым Пузановым.
И что ж! — все эти мечты рушились на другое
же утро. Как ни старательно утаптывали глуповцы вновь созданную плотину, как ни охраняли они
ее неприкосновенность в течение целой ночи, измена уже успела проникнуть в ряды их.
Воры-сердцеведцы встречаются чрезвычайно редко; чаще
же случается, что мошенник даже самый грандиозный только в этой сфере и является замечательным деятелем, вне
же пределов
ее никаких способностей не выказывает.
Очевидно, что когда эти две энергии встречаются, то из этого всегда происходит нечто весьма любопытное. Нет бунта, но и покорности настоящей нет. Есть что-то среднее, чему мы видали примеры при крепостном праве. Бывало, попадется барыне таракан в супе, призовет
она повара и велит того таракана съесть. Возьмет повар таракана в рот, видимым образом жует его, а глотать не глотает. Точно так
же было и с глуповцами: жевали они довольно, а глотать не глотали.
Она решила, что малую часть приданого
она приготовит всю теперь, большое
же вышлет после, и очень сердилась на Левина за то, что он никак не мог серьезно ответить
ей, согласен ли он на это или нет.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря
ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том
же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо было улыбнуться, чтобы показать, что
она поняла шутку.) Но тотчас
же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу не взглянула на него, пока он не встал прощаясь; тут
она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво не смотреть на человека, когда он кланяется.
— Алексей Александрович, — сказала
она, взглядывая на него и не опуская глаз под его устремленным на
ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то
же, что я была, что я сказала вам тогда, и приехала сказать вам, что я не могу ничего переменить.
Когда
же появился Вронский,
она еще более была рада, утвердившись в своем мнении, что Кити должна сделать не просто хорошую, но блестящую партию.
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего разговора, как
она была уже вполне готова смотреть на Вронского, говорить с ним, если нужно, точно так
же, как
она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное, так, чтобы всё до последней интонации и улыбки было одобрено мужем, которого невидимое присутствие
она как будто чувствовала над собой в эту минуту.
Кити смотрела на всех такими
же отсутствующими глазами, как и Левин. На все обращенные к
ней речи
она могла отвечать только улыбкой счастья, которая теперь была
ей так естественна.
Когда доктор уехал, больной что-то сказал брату; но Левин расслышал только последние слова: «твоя Катя», по взгляду
же, с которым он посмотрел на
нее, Левин понял, что он хвалил
ее.
Она тотчас
же сошлась с приказчицей и в первый
же день пила с
нею и с приказчиком чай под акациями и обсуждала все дела.
Точно так
же я должен буду решать, что должен делать с
ней.
— Не теперь
же, — сказала
она.
Он серьезным взглядом посмотрел на
нее, но
она ответила ему тем
же вызывающим, не то веселым, не то отчаянным взглядом, значение которого он не мог понять.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне
ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие
же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Кити была смущена тою борьбой, которая происходила в
ней, между враждебностью к этой дурной женщине и желанием быть снисходительною к
ней; но как только
она увидала красивое, симпатичное лицо Анны, вся враждебность тотчас
же исчезла.
Лицо
ее было закрыто вуалем, но он обхватил радостным взглядом особенное,
ей одной свойственное движение походки, склона плеч и постанова головы, и тотчас
же будто электрический ток пробежал по его телу.
Левин в душе осуждал это и не понимал еще, что
она готовилась к тому периоду деятельности, который должен был наступить для
нее, когда
она будет в одно и то
же время женой мужа, хозяйкой дома, будет носить, кормить и воспитывать детей.
«Ну что
же? — сказала
она себе решительно, пересаживаясь в кресле.
— Оно и лучше, Агафья Михайловна, не прокиснет, а то у нас лед теперь уж растаял, а беречь негде, — сказала Кити, тотчас
же поняв намерение мужа и с тем
же чувством обращаясь к старухе. — Зато ваше соленье такое, что мама говорит, нигде такого не едала, — прибавила
она, улыбаясь и поправляя на
ней косынку.
Она говорила свободно и неторопливо, изредка переводя свой взгляд с Левина на брата, и Левин чувствовал, что впечатление, произведенное им, было хорошее, и ему с
нею тотчас
же стало легко, просто и приятно, как будто он с детства знал
ее.
— Со мной? — сказала
она удивленно, вышла из двери и посмотрела на него. — Что
же это такое? О чем это? — спросила
она садясь. — Ну, давай переговорим, если так нужно. А лучше бы спать.