Неточные совпадения
Зачем все это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько еще времени, но тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом
же с ним стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд тем, что
она очень устала и что
ей не совсем здоровится.
Ченцов между тем, тоже поклонившийся мадмуазель Крапчик, тут
же пригласил
ее на кадриль.
— А скажите, что вот это такое? — заговорила
она с ним ласковым голосом. — Я иногда, когда смотрюсь в зеркало, вдруг точно не узнаю себя и спрашиваю: кто
же это там, — я или не я? И так мне сделается страшно, что я убегу от зеркала и целый день уж больше не загляну в него.
Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас
же принялся зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на что
она не без досады возражала: «Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!» — и в то
же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей манере, глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние; вылетавшие по временам из груди его вздохи говорили, что у него невесело на душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех Ченцова, так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало.
Старуха-адмиральша и все
ее дочери встречали обыкновенно этих, иногда очень запоздавших, посетителей, радушно, и барышни сейчас
же затевали с ними или танцы, или разные petits jeux [светские игры (франц.).], а на святках так и жмурки, причем Сусанна краснела донельзя и больше всего остерегалась, чтобы как-нибудь до
нее не дотронулся неосторожно кто-либо из молодых людей; а тем временем повар Рыжовых, бывший постоянно к вечеру пьян, бежал в погребок и мясные лавки, выпрашивал там, по большей части в долг, вина и провизии и принимался стряпать ужин.
Между тем в Людмиле была страсть к щеголеватости во всем: в туалете, в белье, в убранстве комнаты; тогда как Сусанна почти презирала это, и в
ее спальне был только большой образ с лампадкой и довольно жесткий диван, на котором
она спала; Муза тоже мало занималась своей комнатой, потому что никогда почти не оставалась в
ней, но, одевшись, сейчас
же сходила вниз, к своему фортепьяно.
Людмила
же вся жила в образах: еще в детстве
она, по преимуществу, любила слушать страшные сказки, сидеть по целым часам у окна и смотреть на луну, следить летним днем за облаками, воображая в них фигуры гор, зверей, птиц.
— Однако зачем
же вы вчера на бале были так любезны с
ней?.. И я, Валерьян, скажу тебе прямо… я всю ночь проплакала… всю.
— Но где
же маменька
ее? — перебил его Егор Егорыч, побледнев в лице: он предчувствовал, что вести нехорошие будут.
— Говорится во всех одно и то
же! — отвечал правитель дел и, взяв будто бы на выдержку одну из бумаг, начал
ее читать буквально...
— Но как
же вы мне еще вчера сказали, что не будете играть? — проговорила
она Ченцову.
Хозяин позвал лакея и велел ему принести бутылку шампанского. Ченцов сейчас
же принялся пить из
нее и выпил почти всю залпом.
Катрин распорядилась, чтобы дали им тут
же на маленький стол ужин, и когда принесший вино и кушанье лакей хотел было, по обыкновению, остаться служить у стола и встать за стулом с тарелкой в руке и салфеткой, завязанной одним кончиком за петлю фрака, так
она ему сказала...
Ченцов очень хорошо видел, что в настоящие минуты
она была воск мягкий, из которого он мог вылепить все, что ему хотелось, и у него на мгновение промелькнула было в голове блажная мысль отплатить этому подлецу Крапчику за его обыгрыванье кое-чем почувствительнее денег; но, взглянув на Катрин, он сейчас
же отказался от того, смутно предчувствуя, что смирение
ее перед ним было не совсем искреннее и только на время надетая маска.
— А вы знаете, я вас боюсь! — высказал он
ей тут
же прямо.
Ченцов приехал в свою гостиницу очень пьяный и, проходя по коридору, опять-таки совершенно случайно взглянул в окно и увидал комету с
ее хвостом. При этом он уже не страх почувствовал, а какую-то злую радость, похожую на ту, которую он испытывал на дуэли, глядя в дуло направленного на него противником пистолета. Ченцов и на комету постарался так
же смотреть, но вдруг послышались чьи-то шаги. Он обернулся и увидал Антипа Ильича.
Доктор сейчас
же поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою
она явилась в настоящую минуту: курчавая голова доктора, слегка седоватая, была всклочена до последней степени; рубашка расстегнута; сухие ноги его живописно спускались с кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал какого-нибудь художника, чем врача.
— Приготовим! — сказала докторша и, несколько величественной походкой выйдя из спальни мужа, прошла к себе тоже в спальню, где, впрочем,
она стала еще вязать шерстяные носки. Доктор
же улегся снова в постель; но, тревожимый разными соображениями по предстоящему для него делу, не заснул и проворочался до ранних обеден, пока за ним не заехал исправник, с которым он и отправился на место происшествия.
Дело в том, что
она вступила в брак со Сверстовым уже вдовою; в первом
же замужестве была за лютеранским пастором в Ревеле, который тоже пил и довольно много, но только благородное баварское пиво, выписываемое им бочками из-за границы.
— Но где
же найден убитый? — снова принялась
она расспрашивать.
— Купец русский, — заметила с презрением gnadige Frau:
она давно и очень сильно не любила торговых русских людей за то, что они действительно многократно обманывали
ее и особенно при продаже дамских материй, которые через неделю
же у
ней, при всей бережливости в носке, делались тряпки тряпками; тогда как — gnadige Frau без чувства не могла говорить об этом, — тогда как платье, которое
она сшила себе в Ревеле из голубого камлота еще перед свадьбой, было до сих пор новешенько.
Утром
же следующего дня, когда gnadige Frau, успевшая еще в Ревеле отучить мужа от чаю и приучить пить кофе, принесла к нему в спальню кофейник, чашку и баранки, он пригласил
ее сесть на обычное место около стола и с некоторою торжественностью объявил...
Адмиральша тут солгала: Людмила прямо
ей сказала, что
она никогда не согласится на брак с Марфиным, точно так
же, как и ни с кем другим.
О, сколько беспокойств и хлопот причинил старушке этот вывоз дочерей: свежего, нового бального туалета у барышень не было, да и денег, чтобы сделать его, не обреталось; но привезти на такой блестящий бал, каковой предстоял у сенатора, молодых девушек в тех
же платьях, в которых они являлись на нескольких балах, было бы решительно невозможно, и бедная Юлия Матвеевна, совсем почти в истерике, объездила всех местных модисток, умоляя их сшить дочерям
ее наряды в долг; при этом сопровождала
ее одна лишь Сусанна, и не ради туалета для себя, а ради того, чтобы Юлия Матвеевна как-нибудь не умерла дорогой.
На этот крик Парасковья показалась в дверях избы с огромной горящей лучиной в руке, и
она была вовсе не толстобокая, а, напротив, стройная и красивая баба в ситцевом сарафане и в красном платке на голове. Gnadige Frau и доктор вошли в избу. Парасковья поспешила горящую лучину воткнуть в светец. Сверстов прежде всего начал разоблачать свою супругу, которая была заметно утомлена длинной дорогой, и когда
она осталась в одном только ваточном капоте, то сейчас
же опустилась на лавку.
В избе между тем при появлении проезжих в малом и старом населении
ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца,
она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце
же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
— Не хотите ли чашечку? — сказала
она Парасковье, желая с
ней быть такою
же любезною, каким был доктор с Иваном Дорофеевым.
Парасковья сейчас
же начала разгонять тараканов, а за
ней и девочка, наконец и курчавый мальчуган, который, впрочем, больше прихлопывал их к стене своей здоровой ручонкой, так что только мокренько оставались после каждого таракана. Бедные насекомые, сроду не видавшие такой острастки на себя, мгновенно все куда-то попрятались. Не видя более врагов своих, gnadige Frau поуспокоилась и села опять на лавку:
ей было совестно такого малодушия своего, тем более, что
она обнаружила его перед посторонними.
Сверстов немедля
же полез на голбец, и Иван Дорофеев, влезши за ним, стал ему светить лучиной. Бабушка была совсем засохший, сморщенный гриб. Сверстов повернул
ее к себе лицом.
Она только простонала, не ведая, кто это и зачем к
ней влезли на печь. Сверстов сначала приложил руку к
ее лбу, потом к рукам, к ногам и, слезая затем с печи, сказал...
Тут gnadige Frau сочла нужным сказать несколько слов от себя Егору Егорычу, в которых не совсем складно выразила, что хотя
она ему очень мало знакома, но приехала с мужем, потому что не расставаться
же ей было с ним, и что теперь все
ее старания будут направлены на то, чтобы нисколько и ничем не обременить великодушного хозяина и быть для него хоть чем-нибудь полезною.
Но gnadige Frau, конечно, этого не испугалась и в душе одобряла себя, что на первых
же порах
она высказала мучившую
ее мысль.
Выслушав эти новости, Егор Егорыч склонил голову; но когда Антип Ильич ушел, он снова встрепенулся, снова кликнул старую ключницу и, объявив, что сейчас
же ночью выезжает в губернский город, велел
ей идти к кучеру и приказать тому немедленно закладывать лошадей.
Пошел!..» Кучер, наконец, не стал сдерживать лошадей, и те, очень, кажется, довольные, что могут поразмяться, несмя несли, и больше всех заявляла себя передовая лошадь:
она, как будто бы даже играя, то понуривала своей породистой головой, то вытягивала
ее вверх и в то
же время ни разу не сбилась с пути.
Поутру gnadige Frau проснулась ранее мужа и, усевшись в соседней комнате около приготовленного для
нее туалетного столика, принялась размышлять опять о том
же, как им будет житься в чужом все-таки доме.
Сусанна на первых порах была удивлена и смущена таким предложением: конечно,
ей бесконечно хотелось увидать поскорее мать, но в то
же время ехать с Егором Егорычем, хоть и не молодым, но все-таки мужчиной,
ей казалось несколько страшно.
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но в то
же время в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист, будучи более склонен воображать людей в лучшем свете, чем они были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около
нее».
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую
она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько
ей лет, а должно смотреть, какою
она кажется на вид; на вид
же Миропа Дмитриевна, по
ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у
нее и появлялись седые волосы, то
она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет
ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией
она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
Миропа Дмитриевна, прямо принявшая эти слова на свой счет, очень недолго посидела и ушла, дав себе слово больше не заходить к своим постояльцам и за их грубый прием требовать с них квартирные деньги вперед; но демон любопытства, терзавший Миропу Дмитриевну более, чем кого-либо, не дал
ей покою, и
она строго приказала двум своим крепостным рабам, горничной Агаше и кухарке Семеновне, разузнать, кто
же будет готовить кушанье и прислуживать Рыжовым.
«Вот тебе на! — подумала не без иронии Миропа Дмитриевна. — Каким
же это образом адмиральша, — все-таки, вероятно, женщина обеспеченная пенсией и имеющая, может быть, свое поместье, — приехала в Москву без всякой своей прислуги?..» Обо всех этих недоумениях
она передала капитану Звереву, пришедшему к
ней вечером, и тот, не задумавшись, решил...
Сусанна, ничего более не возразив матери, поехала в монастырь исполнить данное
ей поручение. Муза
же, встревоженная всей этой неприятной новостью, села за фортепьяно и начала наигрывать печальную арию.
Людмила, прощаясь с сестрами, была очень неразговорчива; адмиральша
же отличалась совершенно несвойственною
ей умною распорядительностью: еще ранним утром
она отдала Сусанне пятьдесят рублей и поручила
ей держать хозяйство по дому, сказав при этом, что когда у той выйдут эти деньги, то
она вышлет
ей еще.
Произошло его отсутствие оттого, что капитан, возбужденный рассказами Миропы Дмитриевны о красоте
ее постоялки, дал себе слово непременно увидать m-lle Рыжову и во что бы то ни стало познакомиться с
нею и с матерью
ее, ради чего он, подобно Миропе Дмитриевне, стал предпринимать каждодневно экскурсии по переулку, в котором находился домик Зудченки, не заходя, впрочем, к сей последней, из опасения, что
она начнет подтрунивать над его увлечением, и в первое
же воскресенье Аггей Никитич, совершенно неожиданно для него, увидал, что со двора Миропы Дмитриевны вышли: пожилая, весьма почтенной наружности, дама и молодая девушка, действительно красоты неописанной.
Красота
ее все более и более поражала капитана, так что он воспринял твердое намерение каждый праздник ходить в сказанную церковь, но дьявольски способствовавшее в этом случае ему счастье устроило нечто еще лучшее: в ближайшую среду, когда капитан на плацу перед Красными казармами производил ученье своей роте и, крикнув звучным голосом: «налево кругом!», сам повернулся в этом
же направлении, то ему прямо бросились в глаза стоявшие у окружающей плац веревки мать и дочь Рыжовы.
Адмиральша на это что-то такое неясно ему ответила, но, как бы то ни было, Аггей Никитич остался бесконечно доволен таким событием и в тот
же вечер отправился к Миропе Дмитриевне с целью быть поближе к Людмиле и хоть бы подышать с
нею одним воздухом.
Егор Егорыч продолжал держать голову потупленною. Он решительно не мог сообразить вдруг, что ему делать. Расспрашивать?.. Но о чем?.. Юлия Матвеевна все уж сказала!.. Уехать и уехать, не видав Людмилы?.. Но тогда зачем
же он в Москву приезжал? К счастью, адмиральша принялась хлопотать об чае, а потому то уходила в свою кухоньку, то возвращалась оттуда и таким образом дала возможность Егору Егорычу собраться с мыслями; когда
же она наконец уселась, он
ей прежде всего объяснил...
Несмотря на совершеннейшую чистоту своих помыслов, Сусанна тем не менее поняла хорошо, что сказала
ей сестра, и даже чуткой своей совестью на мгновение подумала, что и с
нею то
же самое могло быть, если бы
она кого-либо из мужчин так сильно полюбила.
— Я поговорю с сестрою! — успокоила Сусанна мать, и на другой
же день, когда Людмила немножко повеселела, Сусанна, опять-таки оставшись с
ней наедине, сказала...
— Ах, мы рады вам… — говорила адмиральша, будучи в сущности весьма удивлена появлением громадного капитана, так как, при недавней с ним встрече,
она вовсе не приглашала его, — напротив, конечно, не совсем, может быть, ясно сказала ему: «Извините, мы живем совершенно уединенно!» — но как бы ни было, капитан уселся и сейчас
же повел разговор.
А Людмиле тотчас
же пришло в голову, что неужели
же Ченцов может умереть, когда
она сердито подумает об нем? О, в таком случае Людмила решилась никогда не сердиться на него в мыслях за его поступок с
нею… Сусанна ничего не думала и только безусловно верила тому, что говорил Егор Егорыч; но адмиральша — это немножко даже и смешно — ни звука не поняла из слов Марфина, может быть, потому, что очень была утомлена физически и умственно.
—
Она, как только он побывал у
ней в первый раз, в тот
же день заплатила мне за квартиру за три месяца вперед! — присовокупила Миропа Дмитриевна.