Неточные совпадения
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд
и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении
мира, просто волосы дыбом поднимаются.
И тут настала каторга
Корёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь, отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по
миру,
Не отойдя сосет!
Зеленеет лес,
Зеленеет луг,
Где низиночка —
Там
и зеркало!
Хорошо, светло
В
мире Божием,
Хорошо, легко,
Ясно на́ сердце.
По водам плыву
Белым лебедем,
По степям бегу
Перепелочкой.
— Коли всем
миром велено:
«Бей!» — стало, есть за что! —
Прикрикнул Влас на странников. —
Не ветрогоны тисковцы,
Давно ли там десятого
Пороли?.. Не до шуток им.
Гнусь-человек! — Не бить его,
Так уж кого
и бить?
Не нам одним наказано:
От Тискова по Волге-то
Тут деревень четырнадцать, —
Чай, через все четырнадцать
Прогнали, как сквозь строй...
Оно
и правда: можно бы!
Морочить полоумного
Нехитрая статья.
Да быть шутом гороховым,
Признаться, не хотелося.
И так я на веку,
У притолоки стоючи,
Помялся перед барином
Досыта! «Коли
мир(Сказал я,
миру кланяясь)
Дозволит покуражиться
Уволенному барину
В останные часы,
Молчу
и я — покорствую,
А только что от должности
Увольте вы меня...
Пан усмехнулся: «Спасения
Я уж не чаю давно,
В
мире я чту только женщину,
Золото, честь
и вино.
Все в
мире переменчиво,
Прейдет
и самый
мир…
Луга-то (эти самые),
Да водка, да с три короба
Посулов то
и сделали,
Что
мир решил помалчивать
До смерти старика.
Кутейкин. Дому владыке
мир и многая лета с чады
и домочадцы.
Мельком, словно во сне, припоминались некоторым старикам примеры из истории, а в особенности из эпохи, когда градоначальствовал Бородавкин, который навел в город оловянных солдатиков
и однажды, в минуту безумной отваги, скомандовал им:"Ломай!"Но ведь тогда все-таки была война, а теперь… без всякого повода… среди глубокого земского
мира…
«Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ширять под облакы, ни, подобно Пыпину, растекаться мыслью по древу, но хочу ущекотать прелюбезных мне глуповцев, показав
миру их славные дела
и предобрый тот корень, от которого знаменитое сие древо произросло
и ветвями своими всю землю покрыло».
Начертавши прямую линию, он замыслил втиснуть в нее весь видимый
и невидимый
мир,
и притом с таким непременным расчетом, чтоб нельзя было повернуться ни взад, ни вперед, ни направо, ни налево.
Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить
мир. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит только указать: от сих мест до сих —
и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему,
и направо
и налево, будет продолжать течь река.
Скоро, однако ж,
и в надзвездном
мире сделалось душно; тогда он удалился в уединенную комнату
и, усевшись среди зелени померанцев
и миртов, впал в забытье.
Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть в тайну построения
миров и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который, выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры, что
мир не мог быть сотворен в шесть дней.
Вор-новотор ходил на них с пушечным снарядом, палил неослабляючи
и, перепалив всех, заключил
мир, то есть у заугольников ел палтусину, [Па́лтусина — мясо беломорской рыбы палтуса.] у сычужников — сычуги.
И за всем тем продолжали считать себя самым мудрым народом в
мире.
Первое искушение кончилось. Евсеич воротился к колокольне
и отдал
миру подробный отчет. «Бригадир же, видя таковое Евсеича ожесточение, весьма убоялся», — говорит летописец.
Весь
мир представлялся испещренным черными точками, в которых, под бой барабана, двигаются по прямой линии люди,
и всё идут, всё идут.
По обыкновению, глуповцы
и в этом случае удивили
мир своею неблагодарностью
и, как только узнали, что градоначальнику приходится плохо, так тотчас же лишили его своей популярности.
Ходили по рукам полемические сочинения, в которых объяснялось, что горчица есть былие, выросшее из тела девки-блудницы, прозванной за свое распутство горькою — оттого-де
и пошла в
мир «горчица».
Яшенька, с своей стороны, учил, что сей
мир, который мы думаем очима своима видети, есть сонное некое видение, которое насылается на нас врагом человечества,
и что сами мы не более как странники, из лона исходящие
и в оное же лоно входящие.
Тогда бригадир встал перед
миром на колени
и начал каяться. ("
И было то покаяние его а́спидово", [Аспид (греч.) — легендарный змей;"а́спидово покаяние" — ложное, коварное покаяние.] — опять предваряет события летописец.)
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне
и вновь отдал
миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
Науки бывают разные; одни трактуют об удобрении полей, о построении жилищ человеческих
и скотских, о воинской доблести
и непреоборимой твердости — сии суть полезные; другие, напротив, трактуют о вредном франмасонском
и якобинском вольномыслии, о некоторых якобы природных человеку понятиях
и правах, причем касаются даже строения
мира — сии суть вредные.
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! — говорил он, кланяясь
миру в ноги, — оставляю я мою дурость на веки вечные,
и сам вам тоё мою дурость с рук на руки сдам! только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам в слободу!
Если бы вследствие усиленной идиотской деятельности даже весь
мир обратился в пустыню, то
и этот результат не устрашил бы идиота.
Парамошу нельзя было узнать; он расчесал себе волосы, завел бархатную поддевку, душился, мыл руки мылом добела
и в этом виде ходил по школам
и громил тех, которые надеются на князя
мира сего.
"Мудрые
мира сего! — восклицает по этому поводу летописец, — прилежно о сем помыслите!
и да не смущаются сердца ваши при взгляде на шелепа
и иные орудия, в коих, по высокоумному мнению вашему, якобы сила
и свет просвещения замыкаются!"
Так, например, если сказанная особа — жена ученого, можно узнать, какие понятия имеет ее муж о строении
миров, о предержащих властях
и т. д.
Он родился в среде тех людей, которые были
и стали сильными
мира сего.
И вдруг из того таинственного
и ужасного, нездешнего
мира, в котором он жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным в прежний, обычный
мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания
и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялись в нем, колебля всё его тело, что долго мешали ему говорить.
Он чувствовал себя на высоте, от которой кружилась голова,
и там где-то внизу, далеко, были все эти добрые славные Каренины, Облонские
и весь
мир.
Анна была хозяйкой только по ведению разговора.
И этот разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий
и архитектор, лицах совершенно другого
мира, старающихся не робеть пред непривычною роскошью
и не могущих принимать долгого участия в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью
и даже удовольствием, как замечала Дарья Александровна.
Несмотря на то, что недослушанный план Сергея Ивановича о том, как освобожденный сорокамиллионный
мир Славян должен вместе с Россией начать новую эпоху в истории, очень заинтересовал его, как нечто совершенно новое для него, несмотря на то, что
и любопытство
и беспокойство о том, зачем его звали, тревожили его, — как только он остался один, выйдя из гостиной, он тотчас же вспомнил свои утренние мысли.
Дом был большой, старинный,
и Левин, хотя жил один, но топил
и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо
и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый
мир для Левина. Это был
мир, в котором жили
и умерли его отец
и мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства
и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Левин знал брата
и ход его мыслей; он знал, что неверие его произошло не потому, что ему легче было жить без веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений
мира вытеснили верования,
и потому он знал, что теперешнее возвращение его не было законное, совершившееся путем той же мысли, но было только временное, корыстное, с безумною надеждой исцеления.
Он отгонял от себя эти мысли, он старался убеждать себя, что он живет не для здешней временной жизни, а для вечной, что в душе его находится
мир и любовь.
— Я помню про детей
и поэтому всё в
мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски
и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого
и многого другого, что делалось в их таинственном
мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно,
и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Предоставите его прелести
мира и дьявола?
— Нет, душа моя, для меня уж нет таких балов, где весело, — сказала Анна,
и Кити увидела в ее глазах тот особенный
мир, который ей не был открыт. — Для меня есть такие, на которых менее трудно
и скучно….
«Все живут, все наслаждаются жизнью, — продолжала думать Дарья Александровна, миновав баб, выехав в гору
и опять на рыси приятно покачиваясь на мягких рессорах старой коляски, — а я, как из тюрьмы выпущенная из
мира, убивающего меня заботами, только теперь опомнилась на мгновение.
Детскость выражения ее лица в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных
и правдивых,
и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный
мир, где он чувствовал себя умиленным
и смягченным, каким он мог запомнить себя в редкие дни своего раннего детства.
Не в одной этой комнате, но во всем
мире для него существовали только он, получивший для себя огромное значение
и важность,
и она.
Pluck, то есть энергии
и смелости, Вронский не только чувствовал в себе достаточно, но, что гораздо важнее, он был твердо убежден, что ни у кого в
мире не могло быть этого pluck больше, чем у него.
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла,
и что он умер с нею вместе,
и что у них дети ангелы,
и что Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в
мир действительности, он делал большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова
и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
— Я не могу допустить, — сказал Сергей Иванович с обычною ему ясностью
и отчетливостью выражения
и изяществом дикции, — я не могу ни в каком случае согласиться с Кейсом, чтобы всё мое представление о внешнем
мире вытекало из впечатлений. Самое основное понятие бытия получено мною не чрез ощущение, ибо нет
и специального органа для передачи этого понятия.
Необыкновенно было то, что его все не только любили, но
и все прежде несимпатичные, холодные, равнодушные люди восхищаясь им, покорялись ему во всем, нежно
и деликатно обходились с его чувством
и разделяли его убеждение, что он был счастливейшим в
мире человеком, потому что невеста его была верх совершенства.
Она видела, как он подходил к беседке, то снисходительно отвечая на заискивающие поклоны, то дружелюбно, рассеянно здороваясь с равными, то старательно выжидая взгляда сильных
мира и снимая свою круглую, большую шляпу, нажимавшую кончики его ушей.