Неточные совпадения
— Он у
меня, ваше превосходительство, один! — отвечал полковник. — Здоровья слабого… Там, пожалуй, как раз затрут… Знаю
я эту военную службу, а в нынешних армейских полках и сопьется еще, пожалуй!
— Ваш сын должен служить в гвардии!.. Он должен там же учиться, где и мой!.. Если вы не генерал, то ваши десять ран,
я думаю, стоят генеральства; об
этом доложат государю, отвечаю вам за то!
— Не смею входить в ваши расчеты, — начала она с расстановкою и ударением, — но, с своей стороны, могу сказать только одно, что дружба, по-моему, не должна выражаться на одних словах, а доказываться и на деле: если вы действительно не в состоянии будете поддерживать вашего сына в гвардии, то
я буду его содержать, — не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру
я, сыну моему будет поставлено
это в первом пункте моего завещания.
— Нет, ваше превосходительство, тяжело
мне принять, чтобы сыну моему кто-нибудь вспомоществовал, кроме
меня!.. Вы, покуда живы, конечно, не потяготитесь
этим; но за сынка вашего не ручайтесь!..
— Не для себя, полковник, не для себя, а
это нужно для счастья вашего сына!.. — воскликнула Александра Григорьевна. —
Я для себя шагу в жизни моей не сделала, который бы трогал мое самолюбие; но для сына моего, — продолжала она с смирением в голосе, — если нужно будет поклониться, поклонюсь и
я!.. И поклонюсь низенько!
— Прощай, мой ангел! — обратилась она потом к Паше. — Дай
я тебя перекрещу, как перекрестила бы тебя родная мать; не меньше ее желаю тебе счастья. Вот, Сергей, завещаю тебе отныне и навсегда, что ежели когда-нибудь
этот мальчик, который со временем будет большой, обратится к тебе (по службе ли, с денежной ли нуждой), не смей ни минуты ему отказывать и сделай все, что будет в твоей возможности, —
это приказывает тебе твоя мать.
Но вряд ли все
эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: «Ты скажи же
мне, как егерь-то придет!» — «Слушаю, батюшка, слушаю», — отвечала она ему совершенно покойно.
—
Мне часто приходило в голову, — начала она тем же расслабленным голосом, — зачем
это мы остаемся жить, когда теряем столь близких и дорогих нам людей?..
— Да! — возразила Александра Григорьевна, мрачно нахмуривая брови. —
Я, конечно, никогда не позволяла себе роптать на промысл божий, но все-таки в
этом случае воля его казалась
мне немилосердна… В первое время после смерти мужа,
мне представлялось, что неужели
эта маленькая планетка-земля удержит
меня, и
я не улечу за ним в вечность!..
— Прекрасно-с! И поэтому, по приезде в Петербург, вы возьмите
этого молодого человека с собой и отправляйтесь по адресу
этого письма к господину, которого
я очень хорошо знаю; отдайте ему письмо, и что он вам скажет: к себе ли возьмет вашего сына для приготовления, велит ли отдать кому — советую слушаться беспрекословно и уже денег в
этом случае не жалеть, потому что в Петербурге также пьют и едят, а не воздухом питаются!
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, —
я хотела было писать прямо к графу. По дружественному нашему знакомству
это было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц, так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно и неделикатно; а потому вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному… Он друг нашего дома, и вы ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам
это сделать!
— Третье теперь-с! — говорила Александра Григорьевна, вынимая из кармана еще бумагу. —
Это просьба моя в сенат, —
я сама ее сочинила…
— Вот
это так, вернее, — согласилась с нею Александра Григорьевна. — «Ничто бо от вас есть, а все от
меня!» — сочинила она сама текст.
— Для чего, на кой черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что вот к кому она пишет; а то видно с ее письмом не только что до графа, и до дворника его не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за
этого дела
я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за то; дадут еще третий, и под суд!
По всем
этим признакам, которые
я успел сообщить читателю об детях Захаревского, он,
я полагаю, может уже некоторым образом заключить, что птенцы сии явились на божий мир не раззорити, а преумножити дом отца своего.
— Ты сам
меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего
это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем
этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все
это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
— Ну, теперь, сударыня, — продолжал Еспер Иваныч, снова обращаясь к Анне Гавриловне, — собери ты с
этого дивана книги и картины и постели на нем Февей-царевичу постельку. Он полежит, и
я полежу.
— Ну, все
это не то!..
Я тебе Вальтера Скотта дам. Прочитаешь — только пальчики оближешь!..
Чтобы объяснить некоторые события из жизни Еспера Иваныча,
я ко всему сказанному об нем должен еще прибавить, что он принадлежал к деликатнейшим и стыдливейшим мужчинам, какие когда-либо создавались в
этой грубой половине рода человеческого.
—
Я желала бы взять ее на воспитание к себе; надеюсь, добрый друг, вы не откажете
мне в
этом, — поспешила прибавить княгиня; у нее уж и дыхание прервалось и слезы выступили из глаз.
— Очень вам благодарен,
я подумаю о том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при
этом дочь, а объяснив только, что вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
— Нет, не надо, — отвечал полковник: —
эта вот комната для детей, а там для
меня.
— Ванька! — крикнул он, — поди ты к Рожественскому попу; дом у него на Михайловской улице; живет у него гимназистик Плавин; отдай ты ему вот
это письмо от матери и скажи ему, чтобы он сейчас же с тобою пришел ко
мне.
—
Это вот квартира вам, — продолжал полковник, показывая на комнату: — а
это вот человек при вас останется (полковник показал на Ваньку); малый он у
меня смирный; Паша его любит; служить он вам будет усердно.
— Она
мне и об
этом писала, — отвечал Плавин.
— Эка прелесть, эка умница
этот солдат!.. — восклицал полковник вслух: — то есть,
я вам скажу, — за одного солдата нельзя взять двадцати дворовых!
Здесь
мне, может быть, будет удобно сказать несколько слов об
этом человеке.
— Как — в часть! Кто смел?
Я сам сейчас схожу туда и задам
этому частному! — расхорохорился Павел.
— И
я тоже рад, — подхватил Павел; по вряд ли был
этому рад, потому что сейчас же пошел посмотреть, что такое с Ванькой.
— Приехали; сегодня представлять будут. Содержатель тоже тут пришел в часть и просил, чтобы драчунов
этих отпустили к нему на вечер — на представление. «А на ночь, говорит,
я их опять в часть доставлю, чтобы они больше чего еще не набуянили!»
— Не знаю, не спросил — дурак, не сообразил
этого. Да
я сейчас сбегаю и узнаю, — отвечал Симонов и, не медля ни минуты, проворно отправился.
— Да
я сбегаю, пожалуй, — вызвался и на
это с полною готовностью Симонов, и действительно сбегал, принес, а потом куда-то и скрылся.
— Нет, ваше высокородие, так, без платы, чтобы пущали только — охотник больно
я смотреть-то на
это!
— Все
это сделаем сами;
я нарисую, сумею.
Великий Плавин (за все, что совершил
этот юноша в настоящем деле,
я его иначе и назвать не могу), устроив сцену, положил играть «Казака-стихотворца» [«Казак-стихотворец» — анекдотическая опера-водевиль в одном действий А.А.Шаховского (1777—1846).] и «Воздушные замки» [«Воздушные замки» — водевиль в стихах Н.И.Хмельницкого (1789—1845).].
Другие действующие лица тоже не замедлили явиться, за исключением Разумова, за которым Плавин принужден был наконец послать Ивана на извозчике, и тогда только
этот юный кривляка явился; но и тут шел как-то нехотя, переваливаясь, и увидя в коридоре жену Симонова, вдруг стал с нею так нецеремонно шутить, что та сказала ему довольно сурово: «Пойдите, барин, от
меня, что вы!»
—
Я говорю, что он женщина, — подхватил Разумов, — так обижается
этим!.. Стоит только ему груди из теста приклеить, нынешний же год выйдет замуж…
В предыдущих главах моих
я довольно подробно упомянул о заезде к Есперу Иванычу и об сыгранном театре именно потому, что
это имело сильное нравственное влияние на моего маленького героя.
— Про отца Никиту рассказывают, — начал Вихров (он знал, что ничем не может Николаю Силычу доставить такого удовольствия, как разными рассказами об отце Никите), — рассказывают, что он однажды взял трех своих любимых учеников —
этого дурака Посолова, Персиянцева и Кригера — и говорит им потихоньку: «Пойдемте, говорит, на Семионовскую гору —
я преображусь!»
— А что, скажи ты
мне, пан Прудиус, — начал он, обращаясь к Павлу, — зачем у нас господин директор гимназии нашей существует? Может быть, затем, чтобы руководить учителями, сообщать нам методы, как вас надо учить, — видал ты
это?
— Очень рад, — проговорил он, — а то
я этому господину (Павел разумел инспектора-учителя) хотел дать пощечину, после чего ему,
я полагаю, неловко было бы оставаться на службе.
—
Я сейчас же пойду! — сказал Павел, очень встревоженный
этим известием, и вместе с тем, по какому-то необъяснимому для него самого предчувствию, оделся в свой вицмундир новый, в танцевальные выворотные сапоги и в серые, наподобие кавалерийских, брюки; напомадился, причесался и отправился.
— В гимназии!..
Я, впрочем, скоро должен кончить курс, — отвечал скороговоркой Павел и при
этом как-то совершенно искривленным образом закинул ногу на ногу и безбожно сжимал в руках фуражку.
— В таком случае позвольте и
мне называть вас кузиной! — возразил ей на
это Павел.
— Ой, какой вы сегодня нехороший!.. Вот
я у вас сейчас всех гостей уведу!.. Ступайте-ка, ступайте от капризника
этого, — проговорила Анна Гавриловна.
— А вы, chere amie, сегодня очень злы! — сказала ей Мари и сама при
этом покраснела. Она, кажется, наследовала от Еспера Иваныча его стыдливость, потому что от всякой малости краснела. — Ну, извольте хорошенько играть, иначе
я рассержусь! — прибавила она, обращаясь к Павлу.
— Да, награждена, и
мне это очень полезно оказалось в жизни.
— А вот, кстати, — начал Павел, —
мне давно вас хотелось опросить: скажите, что значил, в первый день нашего знакомства,
этот разговор ваш с Мари о том, что пишут ли ей из Коломны, и потом она сама вам что-то такое говорила в саду, что если случится
это — хорошо, а не случится — тоже хорошо.
— Потому что у
меня, кроме
этого платья, что на
мне, — ничего нет!
В фамилии
этой Павел хотел намекнуть на молодцеватую наружность казака, которою он как бы говорил:
я вас, и, чтобы замаскировать
это, вставил букву «т».