Неточные совпадения
Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. [Духан — харчевня, трактир, мелочная лавка.] Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега.
Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на
эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, — а
эта гора имеет около двух верст длины.
Это обстоятельство
меня удивило.
— Да так-с! Ужасные бестии
эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки всё ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж
я их знаю,
меня не проведут!
— Что ж
это? — спросил
я.
Ощупью вошел
я и наткнулся на корову (хлев у
этих людей заменяет лакейскую).
Он отхлебнул и сказал как будто про себя: «Да, бывало!»
Это восклицание подало
мне большие надежды.
Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко
это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»).
Услышав
это,
я почти потерял надежду.
— Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите видеть,
я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой —
этому скоро пять лет.
Да, пожалуйста, зовите
меня просто Максим Максимыч, и, пожалуйста, — к чему
эта полная форма? приходите ко
мне всегда в фуражке».
— Да с год. Ну да уж зато памятен
мне этот год; наделал он
мне хлопот, не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!
В
этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь, и
я заметил, что у него под бешметом надета кольчуга. «Недаром на нем
эта кольчуга, — подумал
я, — уж он, верно, что-нибудь замышляет».
Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос
я тотчас узнал:
это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют? — подумал
я. — Уж не о моей ли лошадке?» Вот присел
я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для
меня разговор.
— Да, — отвечал Казбич после некоторого молчания, — в целой Кабарде не найдешь такой. Раз —
это было за Тереком —
я ездил с абреками отбивать русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда.
Я бросил поводья и полетел в овраг;
это спасло моего коня: он выскочил.
Казаки всё
это видели, только ни один не спустился
меня искать: они, верно, думали, что
я убился до смерти, и
я слышал, как они бросились ловить моего коня.
Вдруг, что ж ты думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю;
я узнал голос моего Карагёза;
это был он, мой товарищ!..
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает;
я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича.
Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат. Недели три спустя стал
я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах-с. Что за диво?..
Вот видите,
я уж после узнал всю
эту штуку: Григорий Александрович до того его задразнил, что хоть в воду. Раз он ему и скажи...
Вот они и сладили
это дело… по правде сказать, нехорошее дело!
Я после и говорил
это Печорину, да только он
мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж
я мог отвечать против
этого?.. Но в то время
я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда;
я велел ему привести на другой день.
Точно,
я услышал топот копыт: «
Это, верно, какой-нибудь казак приехал…»
Он лежал в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а другой держа погасшую трубку; дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было.
Я все
это тотчас заметил…
Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог — только он притворялся, будто не слышит.
Ну, что прикажете отвечать на
это?..
Я стал в тупик. Однако ж после некоторого молчания
я ему сказал, что если отец станет ее требовать, то надо будет отдать.
— Послушайте, Максим Максимыч! — сказал Печорин, приподнявшись. — Ведь вы добрый человек, — а если отдадим дочь
этому дикарю, он ее зарежет или продаст. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте ее у
меня, а у себя мою шпагу…
— Она за
этой дверью; только
я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна.
Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме
меня, — прибавил он, ударив кулаком по столу.
Я и в
этом согласился… Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.
— Вы черкешенок не знаете, — отвечал
я, —
это совсем не то, что грузинки или закавказские татарки, совсем не то. У них свои правила: они иначе воспитаны. — Григорий Александрович улыбнулся и стал насвистывать марш.
Только стоя за дверью,
я мог в щель рассмотреть ее лицо: и
мне стало жаль — такая смертельная бледность покрыла
это милое личико!
— Как
это скучно! — воскликнул
я невольно. В самом деле,
я ожидал трагической развязки, и вдруг так неожиданно обмануть мои надежды!.. — Да неужели, — продолжал
я, — отец не догадался, что она у вас в крепости?
Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы
это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие
этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.
Тот, кому случалось, как
мне, бродить по горам пустынным, и долго-долго всматриваться в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитой в их ущельях, тот, конечно, поймет мое желание передать, рассказать, нарисовать
эти волшебные картины.
— Вы,
я думаю, привыкли к
этим великолепным картинам? — сказал
я ему.
—
Я слышал напротив, что для иных старых воинов
эта музыка даже приятна.
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся
мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все
эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки;
я содрогнулся, подумав, что часто здесь, в глухую ночь, по
этой дороге, где две повозки не могут разъехаться, какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа.
Когда
я ему заметил, что он мог бы побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана, за которым
я вовсе не желал лазить в
эту бездну, он отвечал
мне: «И, барин!
Итак, погодите или, если хотите, переверните несколько страниц, только
я вам
этого не советую, потому что переезд через Крестовую гору (или, как называет ее ученый Гамба, le Mont St-Christophe) достоин вашего любопытства.
— Все к лучшему! — сказал
я, присев у огня, — теперь вы
мне доскажете вашу историю про Бэлу;
я уверен, что
этим не кончилось.
— Если он
меня не любит, то кто ему мешает отослать
меня домой?
Я его не принуждаю. А если
это так будет продолжаться, то
я сама уйду:
я не раба его —
я княжеская дочь!..
— Правда, правда! — отвечала она, —
я буду весела. — И с хохотом схватила свой бубен, начала петь, плясать и прыгать около
меня; только и
это не было продолжительно; она опять упала на постель и закрыла лицо руками.
Наконец
я ей сказал: «Хочешь, пойдем прогуляться на вал? погода славная!»
Это было в сентябре; и точно, день был чудесный, светлый и не жаркий; все горы видны были как на блюдечке. Мы пошли, походили по крепостному валу взад и вперед, молча; наконец она села на дерн, и
я сел возле нее. Ну, право, вспомнить смешно:
я бегал за нею, точно какая-нибудь нянька.
— Посмотри-ка, Бэла, — сказал
я, — у тебя глаза молодые, что
это за джигит: кого
это он приехал тешить?..
—
Это лошадь отца моего, — сказала Бэла, схватив
меня за руку; она дрожала, как лист, и глаза ее сверкали. «Ага! — подумал
я, — и в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!»
— Подойди-ка сюда, — сказал
я часовому, — осмотри ружье да ссади
мне этого молодца — получишь рубль серебром.
— Помилуйте, — говорил
я, — ведь вот сейчас тут был за речкою Казбич, и мы по нем стреляли; ну, долго ли вам на него наткнуться?
Эти горцы народ мстительный: вы думаете, что он не догадывается, что вы частию помогли Азамату? А
я бьюсь об заклад, что нынче он узнал Бэлу.
Я знаю, что год тому назад она ему больно нравилась — он
мне сам говорил, — и если б надеялся собрать порядочный калым, то, верно, бы посватался…
Вечером
я имел с ним длинное объяснение:
мне было досадно, что он переменился к
этой бедной девочке; кроме того, что он половину дня проводил на охоте, его обращение стало холодно, ласкал он ее редко, и она заметно начинала сохнуть, личико ее вытянулось, большие глаза потускнели.
«Послушайте, Максим Максимыч, — отвечал он, — у
меня несчастный характер: воспитание ли
меня сделало таким, Бог ли так
меня создал, не знаю; знаю только то, что если
я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив; разумеется,
это им плохое утешение — только дело в том, что
это так.
Вскоре перевели
меня на Кавказ:
это самое счастливое время моей жизни.
По крайней мере
я уверен, что
это последнее утешение не скоро истощится, с помощью бурь и дурных дорог».
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть
это несчастие, как порок. Штабс-капитан не понял
этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво...
К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены: они рвались из-под седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе… И наконец
я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою.
Я тогда поравнялся с Печориным и кричу ему: «
Это Казбич!..» Он посмотрел на
меня, кивнул головою и ударил коня плетью.