Неточные совпадения
По приезде домой, полковник сейчас же стал на молитву: он каждый день,
с восьми
часов до десяти утра и
с восьми
часов до десяти
часов вечера, молился, стоя, по обыкновению, в зале навытяжку перед образом.
Еспер Иваныч, не вставая даже
с постели,
часов до двенадцати читал; а потом принялся бриться, мыться и одеваться.
В доме Крестовниковых, как и водится, последовало за полнейшим постом и полнейшее пресыщение: пасха, кулич, яйца, ветчина, зеленые щи появились за столом, так что Павел, наевшись всего этого, проспал, как мертвый,
часов до семи вечера, проснулся
с головной болью и, только уже напившись чаю, освежился немного и принялся заниматься Тацитом [Тацит (около 55 — около 120) — древнеримский историк.].
Веселенький деревенский домик полковника, освещенный солнцем, кажется, еще более обыкновенного повеселел. Сам Михайло Поликарпыч,
с сияющим лицом, в своем домашнем нанковом сюртуке, ходил по зале: к нему вчера только приехал сын его, и теперь, пока тот спал еще, потому что всего было семь
часов утра, полковник разговаривал
с Ванькой, у которого от последней, вероятно, любви его появилось даже некоторое выражение чувств в лице.
— Когда лучше узнаю историю, то и обсужу это! — отвечал Павел тоже сухо и ушел; но куда было девать оставшиеся несколько
часов до ночи? Павлу пришла в голову мысль сходить в дом к Есперу Иванычу и посмотреть на те места, где он так счастливо и безмятежно провел около года, а вместе
с тем узнать, нет ли каких известий и от Имплевых.
Прежнее эстетическое чувство заменилось теперь в Еспере Иваныче любовью к изящным игрушкам; кроме собаки, у него еще была картина
с музыкой, где и танцевали, и пилили, и на скрипке играли; и на все это он смотрел иногда по целым
часам неотстанно.
Павел снова прилег на свою постель и сейчас же заснул, и проспал
часов до двенадцати, так что даже Ванька, и сам проспавший
часов до десяти, разбудил его и проговорил ему
с некоторым укором...
Часу в седьмом вечера, он почти бегом бежал
с своей квартиры к дому профессора и робкою рукою позвонил в колокольчик.
Неведомов, расставшись, таким образом,
с предметом своей страсти, впал в какую-то грустную меланхолию и часто, сидя в обществе своих молодых товарищей, по целым
часам слова не проговаривал.
Вечером он садился составлять лекции или читал что-нибудь. Клеопатра Петровна помещалась против него и по целым
часам не спускала
с него глаз. Такого рода жизнь барина и Ивану, как кажется, нравилась; и он,
с своей стороны, тоже продолжал строить куры горничной Фатеевой и в этом случае нисколько даже не стеснялся; он громко на все комнаты шутил
с нею, толкал ее… Павел однажды, застав его в этих упражнениях, сказал ему...
Когда представление это кончилось, Плавин, взглянув на
часы, начал раскланиваться сначала
с Клеопатрой Петровной, потом
с Павлом и гостями.
— Извольте-с, за залу мы вас освобождаем, — сказал Павел, — но, я полагаю, завтра
часов в шесть вечера мы и можем съехаться в этот дом.
Часов в одиннадцать они не отдумали и поехали. Купеческое собрание было уже полнехонько. Вихров и Салов, войдя, остановились у одной из арок, соединяющих гостиную
с танцевальной залой.
Часу в двенадцатом обыкновенно бывшая ключница генеральши, очень чопорная и в чепце старушка, готовила ему кофе, а молодая горничная, весьма миловидная из себя девушка, в чистеньком и
с перетянутой талией холстинковом платье, на маленьком подносе несла ему этот кофе; и когда входила к барину, то модно и слегка кланялась ему: вся прислуга у Александры Григорьевны была преловкая и превыдержанная.
Вихров невольно засмотрелся на него: так он хорошо и отчетливо все делал… Живописец и сам, кажется, чувствовал удовольствие от своей работы: нарисует что-нибудь окончательно, отодвинется на спине по лесам как можно подальше, сожмет кулак в трубку и смотрит в него на то, что сделал; а потом, когда придет
час обеда или завтрака, проворно-проворно слезет
с лесов, сбегает в кухню пообедать и сейчас же опять прибежит и начнет работать.
— Раменка околела-с. Вчерашний день, Иван пришел и говорит: «Дай, говорит, мне лошадь самолучшую; барин велел мне ехать проворней в Перцово!» Я ему дал-с; он, видно, без рассудку гнал-с ее, верст сорок в какие-нибудь
часа три сделал; приехал тоже — слова не сказал, прямо поставил ее к корму; она наелась, а сегодня и околела.
Скопин-Шуйский» впервые была поставлена в 1835 году в Александринском (ныне имени А.
С.Пушкина) театре Кергель неточно цитирует слова Ляпунова, обращенные к шведскому воеводе Делагарди:] тоже растет не по дням, а по
часам!..
Те проворно побежали, и через какие-нибудь четверть
часа коляска была подана к крыльцу. В нее было запряжено четыре худощавых, но, должно быть, чрезвычайно шустрых коней. Человек пять людей, одетых в черкесские чапаны и
с нагайками, окружали ее. Александр Иванович заставил сесть рядом
с собою Вихрова, а напротив Живина и Доброва. Последний что-то очень уж облизывался.
Кергель похвастался и обещал тут именно и добыть какую-нибудь любовь для Вихрова, и
с этой целью все они и стояли около хороводов
часов до двенадцати.
Он застал Плавина в новеньком,
с иголочки, вицмундире,
с крестом на шее, сидящего за средним столом; длинные бакенбарды его были расчесаны до последнего волоска; на длинных пальцах были отпущены длинные ногти;
часы с какой-то необыкновенной уж цепочкой и
с какими-то необыкновенными прицепляемыми к ней брелоками.
Вихров
с нетерпением ожидал
часа обеда Абреева, чтобы поскорее узнать от него о предназначенной ему участи.
Он хотел вечер лучше просидеть у себя в номере, чтобы пособраться несколько
с своими мыслями и чувствами; но только что он поприлег на свою постель, как раздались тяжелые шаги, и вошел к нему курьер и подал щегольской из веленевой бумаги конверт, в который вложена была, тоже на веленевой бумаге и щегольским почерком написанная, записка: «Всеволод Никандрыч Плавин, свидетельствуя свое почтение Павлу Михайловичу Вихрову, просит пожаловать к нему в одиннадцать
часов утра для объяснения по делам службы».
Стряпчий взял у него бумагу и ушел. Вихров остальной день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя.
Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские солдаты; хорошо, что Ивана не было, а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к барину
с встревоженным лицом, она сказала...
— Известно, молимся
с семейством каждый день и оставляем тут подушечки эти, не собирать же их каждый
час.
Подошли мы таким манером
часов в пять утра к селенью, выстроились там солдаты в ширингу; мне велели стать в стороне и лошадей отпрячь; чтобы, знаете, они не испугались, как стрелять будут; только вдруг это и видим: от селенья-то идет громада народу… икону, знаете, свою несут перед собой…
с кольями,
с вилами и
с ружьями многие!..
После чего достали сейчас же огромную слегу, и на крыше моленной очутились мгновенно взлезшие по углу ее плотники; не прошло и четверти
часа, как они слегу эту установили на крыше в наклонном положении, а
с земли конец ее подперли другою слегою; к этой наклонной слеге они привязали колокол веревками, перерубили потом его прежние перекладины, колокол сейчас же закачался, зазвенел и вслед за тем начал тихо опускаться по наклонной слеге, продолжая по временам прозванивать.
— Врешь, врешь, — остановил его священник. — Благовест у меня начался
с двух
часов ночи и посейчас идет.
Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это пошло в соседнюю приходскую церковь. Шлепая по страшной грязи, Катишь шла по средине улицы и вела только что не за руку
с собой и Вихрова; а потом, когда гроб поставлен был в церковь, она отпустила его и велела приезжать ему на другой день
часам к девяти на четверке, чтобы после службы проводить гроб до деревни.
Поутру он,
часу в девятом, приехал в церковь. Кроме Катишь, которая была в глубоком трауре и
с плерезами, он увидел там Живина
с женою.
Было
часов шесть вечера. По главной улице уездного городка шибко ехала на четверке почтовых лошадей небольшая, но красивая дорожная карета. Рядом
с кучером, на широких козлах, помещался благообразный лакей в военной форме. Он, как только еще въехали в город, обернулся и спросил ямщика...
Часов в десять утра к тому же самому постоялому двору, к которому Вихров некогда подвезен был на фельдъегерской тележке, он в настоящее время подъехал в своей коляске четверней. Молодой лакей его Михайло, бывший некогда комнатный мальчик, а теперь малый лет восемнадцати, франтовато одетый, сидел рядом
с ним. Полагая, что все злокачества Ивана произошли оттого, что он был крепостной, Вихров отпустил Михайлу на волю (он был родной брат Груши) и теперь держал его как нанятого.
Обеденное общество Абреева собралось
часам к пяти и сидело в гостиной; черноглазая и чернобровая супруга его заметно пополнела и, кажется, немножко поумнела; она разговаривала
с Вихровым.
Мари на это отвечала, что она и муж ее очень рады его видеть и просят его приехать к ним в, тот же день
часам к девяти вечера, тем более, что у них соберутся кое-кто из их знакомых, весьма интересующиеся
с ним познакомиться.