Неточные совпадения
— Что
вы изволите беспокоиться, — произнес Ардальон Васильевич, и вслед затем довольно покойно поместился на передней лавочке коляски; но смущению супруги его пределов не было: посаженная, как
дама, с Александрой Григорьевной рядом, она краснела, обдергивалась, пыхтела.
— Все говорят, мой милый Февей-царевич, что мы с тобой лежебоки; давай-ка, не будем сегодня лежать после обеда, и поедем рыбу ловить… Угодно
вам, полковник, с нами? — обратился он к Михайлу Поликарпычу.
— Нет, мы
вам не
дадим умереть! — возразил он ей, и в голосе его слышалась решительность.
—
Дай бог
вам преуспевать так же и во всей жизни вашей, как преуспели
вы в науках! — говорил Семен Яковлевич.
— Я денег у
вас и не прошу, — отвечал Павел прежним покойным тоном, — мне теперь дядя Еспер Иваныч
дал пятьсот рублей, а там я сам себе буду добывать деньги уроками.
— Да, десятым — то же, что и из лавры нашей! — подтвердил настоятель. — А у
вас так выше, больше одним рангом
дают, — обратился он с улыбкой к правоведу, явно желая показать, что ему небезызвестны и многие мирские распорядки.
— Это-то и дурно-с, это-то и дурно! — продолжал горячиться Павел. —
Вы выйдете титулярным советником, — обратился он снова к правоведу, —
вам, сообразно вашему чину, надо
дать должность; но
вы и выучиться к тому достаточно времени не имели и опытности житейской настолько не приобрели.
— Да почему же
вы думаете, что нам не
дают общего образования? — продолжал возражать обиженным тоном правовед.
— Только прошу
вас задаток мне
дать, — произнесла та.
— К чему
вы мне все это говорите! — перебил его уже с некоторою досадой Неведомов. —
Вы очень хорошо знаете, что ни вашему уму, ни уму Вольтера и Конта, ни моему собственному даже уму не уничтожить во мне тех верований и образов, которые
дала мне моя религия и создало воображение моего народа.
— Водочки я никогда не велю
вам летом
давать, потому что она содержит в себе много углероду, а углерод нужен, когда мы вдыхаем много кислороду; кислород же мы больше вдыхаем зимой, когда воздух сжат.
— Как, Жорж Занд позаимствовалась от умных людей?! — опять воскликнул Павел. — Я совершенно начинаю не понимать
вас; мы никогда еще с
вами и ни в чем до такой степени не расходились во взглядах наших! Жорж Занд
дала миру новое евангелие или, лучше сказать, прежнее растолковала настоящим образом…
— Я пришел к
вам от Анны Ивановны, которая пришла ко мне и просит
вас, чтобы
вы дали ей номер.
— Что такое скрыла, поплатилась? Ничего я
вас не понимаю; комнату ей, говорят
вам,
дайте скорее!
Я же господину Фатееву изъяснил так: что сын мой, как следует всякому благородному офицеру, не преминул бы
вам дать за то удовлетворение на оружие; но так как супруга ваша бежала уже к нему не первому, то
вам сталее спрашивать с нее, чем с него, — и он, вероятно, сам не преминет немедленно выпроводить ее из Москвы к
вам на должное распоряжение, что и приказываю тебе сим письмом немедленно исполнить, а таких чернобрысых и сухопарых кошек, как она, я полагаю, найти в Москве можно».
— А откуда же мне? Я ведь не свои
вам даю, а его же.
— Ну, вот этого не знаю, постараюсь! — отвечала Анна Ивановна и развела ручками. — А ведь как, Вихров, мне в девушках-то оставаться: все волочатся за мной, проходу не
дают, точно я — какая дрянная совсем. Все, кроме
вас, волочились, ей-богу! — заключила она и надула даже губки; ей, в самом деле, несносно даже было, что все считали точно какою-то обязанностью поухаживать за ней!
— Так что же?.. Дурак-то Кирьяшка и научит
вас: он скажет,
дай ему денег больше, вот и все наученье его!
— Позвольте мне просить
вас на кадриль, — сказал он, желая расспросить ее, как она поживает, — у меня решительно никого нет знакомых
дам.
«Милый друг, — писал он, — я согрешил, каюсь перед
вами: я написал роман в весьма несимпатичном для
вас направлении; но, видит бог, я его не выдумал; мне его
дала и нарезала им глаза наша русская жизнь; я пишу за женщину, и три типа были у меня, над которыми я производил свои опыты.
—
Вы сами — тоже писатель, а потому и
вы должны нам
дать обед.
Потом осень, разделка им начнется: они все свои прогулы и нераденье уж и забыли, и
давай только ему денег больше и помни его услуги; и тут я, — может быть,
вы не поверите, — а я вот, матерь божья, кажинный год после того болен бываю; и не то, чтобы мне денег жаль, — прах их дери, я не жаден на деньги, — а то, что никакой справедливости ни в ком из псов их не встретишь!
— Я к нему тогда вошла, — начала m-lle Прыхина, очень довольная, кажется, возможностью рассказать о своих деяниях, — и прямо ему говорю: «Петр Ермолаевич, что,
вы вашу жену намерены оставить без куска хлеба, за что, почему, как?» — просто к горлу к нему приступила. Ну, ему, как видно, знаете, все уже в жизни надоело. «Эх, говорит,
давайте перо, я
вам подпишу!». Батюшка-священник уже заранее написал завещание; принесли ему, он и подмахнул все состояние Клеопаше.
— Ах, «Монте-Кристо» прелесть, чудо! — почти закричала m-lle Прыхина. — И вообразите, я только начало и конец прочла; он помещался в журнале, и я никак некоторых книжек не могла достать; нет ли у
вас, душечка,
дайте! — умоляла она Вихрова.
Что
вам угодно, чтобы я дело повел и в острог
вас посадил, или, говорит, дадитесь, чтобы я высек
вас, и расписку мне
дадите, что претензии на то изъявлять не будете».
— А то, — отвечала Фатеева, потупляя свои глаза, — что я умру от такого положения, и если
вы хоть сколько-нибудь любите меня, то сжальтесь надо мной; я
вас прошу и умоляю теперь, чтобы
вы женились на мне и
дали мне возможность по крайней мере в храм божий съездить без того, чтобы не смеялись надо мной добрые люди.
— На ваше откровенное предложение, — заговорил он слегка дрожащим голосом, — постараюсь ответить тоже совершенно откровенно: я ни на ком и никогда не женюсь; причина этому та: хоть
вы и не
даете никакого значения моим литературным занятиям, но все-таки они составляют единственную мою мечту и цель жизни, а при такого рода занятиях надо быть на все готовым: ездить в разные местности, жить в разнообразных обществах, уехать, может быть, за границу, эмигрировать, быть, наконец, сослану в Сибирь, а по всем этим местам возиться с женой не совсем удобно.
— Болезнь ваша, — продолжал тот, откидываясь на задок кресел и протягивая при этом руки и ноги, — есть не что иное, как в высшей степени развитая истерика, но если на ваш организм возложена будет еще раз обязанность
дать жизнь новому существу, то это так, пожалуй, отзовется на вашу и без того уже пораженную нервную систему, что
вы можете помешаться.
— Погоди, постой, любезный, господин Вихров нас рассудит! — воскликнул он и обратился затем ко мне: — Брат мой изволит служить прокурором; очень смело, энергически подает против губернатора протесты, — все это прекрасно; но надобно знать-с, что их министр не косо смотрит на протесты против губернатора, а, напротив того, считает тех прокуроров за дельных, которые делают это; наше же начальство, напротив, прямо
дает нам знать, что мы, говорит, из-за
вас переписываться ни с губернаторами, ни с другими министерствами не намерены.
Вы не умеете делать того, что я умею, и нанимаете меня: я и назначаю цену десять, двадцать процентов, которые и беру с подрядчика; не хотите
вы давать нам этой цены, — не
давайте, берите — кого хотите, не инженеров, и пусть они делают
вам то, что мы!
— Да сегодняшнюю ночь, а теперь потрудитесь написать в полицию, чтобы
вам трех полицейских солдат и жандармов
дали.
Когда известная особа любила сначала Постена, полюбила потом
вас… ну, я думала, что в том она ошиблась и что
вами ей не увлечься было трудно, но я все-таки всегда ей говорила: «Клеопаша, это последняя любовь, которую я тебе прощаю!» — и, положим,
вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы еще, напротив, жить хотим… у нас сейчас явился доктор, и мне всегда
давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец
вы уехали, возбуждать ревность стало не в ком, а доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее, как и
вы.
— Madame Пиколова, — толковал мой герой
даме сердца начальника губернии, — Гамлет тут выше всей этой толпы, и
вы только любовью своей возвышаетесь до меня и начинаете мне сочувствовать.
—
Давайте, я
вас буду учить, — сказал Вихров, больше шутя.
— Ваша повесть, — продолжал он, уже прямо обращаясь к Вихрову, — вместо исправления нравов может только больше их развратить; я удивляюсь смелости моей сестрицы, которая прослушала все, что
вы читали, а
дайте это еще какой-нибудь пансионерке прочесть, — ей бог знает что придет после того в голову.
— Да-с, у меня этакая лодка большая есть, парусная, я и свезу в ней, а
вам расписку
дам на себя, что взялся справить это дело.
— Что это такое
вы делаете — не
даете мне лошадей! — воскликнул он, входя к ней в залу, в которой на столе были уже расставлены закуска и вина разные.
— Подите
вы, как же не стыдно
вам еще говорить это! Если
вы не
дадите мне такой расписки, все равно я сам обследую дело строжайшим образом и опишу
вас.
— Они тут совсем другой оборот
дают! — начал он. — Они говорят, что
вы взбунтовали все имение против опекуна!
— Ну, а они объясняют, что
вы к ним воззвание произносили!
Давать всему какой угодно оттенок — они мастера; однако позвольте мне ваше дело посмотреть, — прибавил Захаревский, увидев в руках Вихрова дело.
«Сокровище мое, хлопочите и молите, чтобы
дали мне отпуск, о чем я вместе с сим прошу министра. Если я еще с полгода не увижу
вас, то с ума сойду».
«Спешу, любезный Павел Михайлович, уведомить
вас, что г-н Клыков находящееся у него в опекунском управлении имение купил в крепость себе и испросил у губернатора переследование, на котором мужики, вероятно, заранее застращенные,
дали совершенно противоположные показания тому, что
вам показывали. Не найдете ли нужным принять с своей стороны против этого какие-нибудь меры?»
— Это, брат, еще темна вода во облацех, что тебе министры скажут, — подхватил Кнопов, — а вот гораздо лучше по-нашему, по-офицерски, поступить; как к некоторым полковым командирам офицеры являлись: «Ваше превосходительство, или берите другой полк, или выходите в отставку, а мы с
вами служить не желаем; не делайте ни себя, ни нас несчастными, потому что в противном случае кто-нибудь из нас, по жребию, должен будет
вам дать в публичном месте оплеуху!» — и всегда ведь выходили; ни один не оставался.
— Это все Митька, наш совестный судья, натворил: долез сначала до министров, тем нажаловался; потом этот молодой генерал, Абреев, что ли, к которому
вы давали ему письмо, свез его к какой-то важной барыне на раут. «Вот, говорит,
вы тому, другому, третьему расскажите о вашем деле…» Он всем и объяснил — и пошел трезвон по городу!.. Министр видит, что весь Петербург кричит, — нельзя ж подобного господина терпеть на службе, — и сделал доклад, что по дошедшим неблагоприятным отзывам уволить его…
— Барин там-с из города, — начал он, — господин Живин, как слух прошел, что
вы пожалуете в деревню, раз пять к нам в Воздвиженское заезжал и все наказывал: «Как ваш барин, говорит, приедет, беспременно
дайте мне знать сейчас!» — прикажете или нет послать?
— Пора, пора! Что это, молодой человек, все валяетесь! — говорила Катишь, покачивая головой. — Вот другие бы и
дамы к
вам приехали, — но нельзя, неприлично, все в халате лежите.
— А то, что шутки в сторону, в самом деле оденьтесь… Петербургская одна
дама приехала к
вам.
— Ваше превосходительство, — говорила старушка. — мне никакого сладу с ним нет! Прямо без стыда требует: «Отдайте, говорит, маменька, мне состояние ваше!» — «Ну, я говорю, если ты промотаешь его?» — «А
вам, говорит, что за дело? Состояние у всех должно быть общее!» Ну,
дам ли я, батюшка, состояние мое, целым веком нажитое, — мотать!
— Ну, нет, зачем же: нужно
давать волю всяким убеждениям, — проговорил Плавин. — Однако позвольте, я, по преимуществу, вот
вас хотел познакомить с Мануилом Моисеичем! — прибавил он, показывая на смотревшего на них с чувством Кольберта и как бы не смевшего приблизиться к ним.