Свобода

Свобода — состояние субъекта, в котором он является определяющей причиной своих действий, то есть они не обусловлены непосредственно иными факторами, в том числе природными, социальными, межличностно-коммуникативными и индивидуально-родовыми. При этом свободу не стоит путать со вседозволенностью, когда человек вовсе не учитывает возможной пагубности своих действий для себя и окружающих.

Существует множество различных определений свободы. В этике понимание свободы связано с наличием свободы воли человека.

В философии: Свобо́да — универсалия культуры субъектного ряда, фиксирующая возможность деятельности и поведения в условиях отсутствия внешнего целеполагания.

В праве свобода — это закреплённая в конституции или ином законодательном акте возможность определённого поведения человека (например, свобода слова, свобода вероисповедания и т. д.). Категория свободы близка к понятию права в субъективном смысле, однако последнее предполагает наличие юридического механизма для реализации и обычно соответствующей обязанности государства или другого субъекта совершить какое-либо действие. Напротив, юридическая свобода не имеет четкого механизма реализации, ей соответствует обязанность воздерживаться от совершения каких-либо нарушающих данную свободу действий. Так, в «Декларации прав человека и гражданина» (1789, Франция) свобода человека трактуется как возможность «делать всё, что не наносит вреда другому: таким образом, осуществление естественных прав каждого человека ограничено лишь теми пределами, которые обеспечивают другим членам общества пользование теми же правами. Пределы эти могут быть определены только законом».

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Эллинистическая эпоха античной философии характеризуется «открытием индивида» в качестве решения проблемы свободы в период, когда Греция стала римской провинцией, что вызвало нарушение тождества человека и гражданина. В сложившихся условиях классическая этика, в том числе аристотелевская, которая подчинялась политике и отождествляла человека и гражданина, стала неактуальной. Сложились условия для появления новой этики, в рамках которой человек рассматривался как автономное единичное существо. Известным сторонником принципа свободы воли человека в античной философии можно по праву назвать Эпикура, так как человек для него – это главная ценность, неподвластная господству судьбы и божественному промыслу, а обладающая самоопределенностью бытия. Согласно Эпикуру, свобода воли человека индивидуальна, самодеятельна и независима. Человек не порабощен фатальной необходимостью в силу того, что имеет собственную волю, неподвластную неумолимому року. Всем атомам присуща «свобода воли», в силу чего возможно «непременное отклонение» и движение по кривой. Свобода воли – это способность человека избегать того, что может причинить ему зло и страдание [Эпикур 1979, с. 404]. При этом источник всевозможных ошибок для Эпикура – разум, который способен прибавлять к нашим восприятиям что-либо или относить наше представление не к той действительности.

Коллектив авторов, Методологические проблемы социально-гуманитарных наук, 2013

Возможен и иной путь аргументации – телеологический. Каждая вещь или каждое явление движется к определенной цели, подчиняясь соответствующим правилам, и тем самым исполняет свою естественную функцию. Так, человек стремится к определенной цели, например к благой жизни (по Аристотелю). Эта мысль была развита Августином в христианском духе, а в современной философии права та же традиция продолжена, например, Дж. Финнисом. Телеологизм предполагает, что человеку (человечеству) присуще движение к определенной цели, которое обусловлено его природой, характером потребностей и т. д., а нормы, которые направляют его к данной цели, являются естественными. Такой способ мышления навязывает каждому отдельному человеку и обществу в целом какую-то цель, полагая ее благой, а это чревато утопизмом. Наконец, кто возьмется определить цель каждому в отдельности и всем вместе? Если это Бог, то естественное право – более чем его воля. Такова позиция томизма. Классический позитивизм, по сути, продолжает ту же методологическую традицию, отличаясь лишь тем, что опускает право на землю. Если же исходить из того, что человек обладает свободой воли, то это только усложняет ситуацию. Если человек может избирать путь своей жизни: «жить по Богу или по дьяволу», то он либо актом своей воли (праведник), либо актом внешней воли должен быть принужден к правильной жизни. Поэтому веление суверена и принуждение здесь играют решающую роль.

И. Ю. Козлихин, Избранные труды, 2012

Однако тот факт, что ранее (до эпохи буржуазных революций) не происходило такого прямого закрепления свободы совести как субъективного права человека, вовсе не означает, что такового права не было вообще. Оно было, ибо оно прирожденное и возникло независимо от усмотрения государственных законодательных органов из самой природы человека как социального существа. «Право это простирается далеко за пределы одной свободы веры или свободы внутреннего убеждения человека, – писал проф. А. Ф. Кистяковский, – эта свобода обеспечена самой человеческой природой, как достояние внутренней жизни человека, развивающейся в недосягаемых глубинах его духа; религиозное убеждение субъекта, пока оно не проявляется во внешних актах, недоступно ни для какого непосредственного воздействия или принуждения, а потому, строго говоря, и не нуждается в правовой защите» (93, с. 65–66). «С признанием особого, независящего от государства, права на свободу совести было найдено отправное положение, – отмечает Еллинек, – исходя из которого можно было точнее определить неотчуждаемые права индивида» (72, с. 66), формирование которых неразрывно связано с поведением человека.

Азер Мамедзаде, Свобода совести. Истоки, становление, правовая охрана, 2013

Индивидуализм является в такой мере принадлежностью этики, что эти два понятия можно признать синонимами. Как область свободы, этика прежде всего предполагает самоопределение личности. Первое и основное определение этики есть определение сознательной обязанности, а такая обязанность может иметь смысл только в отношении к личности, как к единственному источнику сознательных решений. Определения морали получают свой смысл, свою реальность только как индивидуальные переживания личности. Если эти определения касаются интересов целого и приводят к организованному сотрудничеству многих для достижения общих целей, то эти цели ощущаются и сознаются опять-таки отдельными лицами. Самоопределяющаяся личность – это тот пункт, тот фокус, преломляясь в котором, общественные цели и требования приобретают нравственный характер. Это – почва, на которой воздвигается высшее благо нравственного мира, «царство лиц как целей», по выражению Канта; это – нравственная основа общественности. Вне общественных союзов личность не может проявить всей полноты, всего содержания нравственных целей, но, с другой стороны, вне автономной личности нет и вовсе нравственности. В этом именно состоит отличие нравственного общения людей от общественной жизни животных: сочетание отдельных сил для достижения общих целей и пожертвование собой для других встречается и в мире животных, но только в человеческом мире служение общим целям принимает характер сознательного долга, а жертва для других становится нравственным подвигом. Личность, это – грань между царством необходимости и царством свободы, а нравственное призвание ее впервые обнаруживает для человека его бесконечные задачи и его причастность миру свободы.

Коллектив авторов, Манифесты русского идеализма, 2009

Проблема свободы воли, представляющаяся чисто «философским» вопросом, на деле тесно связана со множеством вполне насущных и практических проблем. В зависимости от того, признаём ли мы существование свободной воли у человека или же отрицаем ее, мы можем признавать или отрицать возможность существования либерального политического устройства, свободного рынка, «субъект-субъектной» педагогики (существо, не обладающее свободной волей, вообще подлежит не педагогике, а дрессуре) или системы исправления преступников (без признания свободы воли преступников следует не исправлять, а лечить, подвергая, например, воздействию химических веществ, меняющих поведение). В настоящее время представления о свободе человека в широком смысле, начиная от представления о том, что отдельному человеку присуща свобода воли и заканчивая концепциями экономического и политического либерализма, подвергаются резкой критике. Однако тем самым дискредитируется лишь усеченная версия либерализма, выработанная в период Нового времени. Вместе с тем представление о том, что человек является свободным агентом, зародилось и было обосновано в средневековой философии. Поэтому чтобы подвергать критике, или, напротив, защищать и обновлять либерализм в полном объеме, нам нужно обратиться и к его средневековым истокам. В данной статье, ввиду ограниченного объема, мы не сможем дать хотя бы краткий очерк развития идеи свободы воли в трудах средневековых философов (прежде всего Августина, Бернара Клервоского и Фомы Аквинского) и провести сопоставление с последующими концепциями. Мы поставим более скромную задачу: обратившись к представлениям Гоббса и Локка о свободе воли, которые можно счесть базовыми для последующих, в том числе и современных, дискуссий на эту тему, показать принципиальное отличие их позиции от позиции Фомы Аквинского, а также попытаться продемонстрировать ее актуальность и эвристичность.

Коллектив авторов, Философия свободы, 2011

Однако хотя человек не был свободен в современном значении слова, он не был ни одинок, ни изолирован. Имея определенное, неизменное и не подвергаемое сомнению место в обществе с момента рождения, индивид был укоренен в структурированном целом; тем самым его жизнь имела значение, не оставлявшее места и нужды в сомнениях. Человек оставался идентичен своей роли в обществе: он был крестьянином, ремесленником, рыцарем, а не индивидом, по воле случая имевшим то или иное занятие. Социальный порядок воспринимался как естественный, и определенное место в нем давало ощущение безопасности и принадлежности. Существовала очень небольшая конкуренция. Человек рождался с неким экономическим положением, которое гарантировало средства к существованию в соответствии с традицией, точно так же, как и экономические обязательства по отношению к вышестоящему в социальной иерархии. Однако в пределах своего общественного положения индивид на самом деле пользовался большой свободой самовыражения в труде и в эмоциональной жизни. Хотя индивидуализма в современном смысле – неограниченного выбора между многими вариантами образа жизни (выбора, в значительной мере абстрактного) – не существовало, имели место проявления значительного конкретного индивидуализма в реальной жизни.

Эрих Фромм, Бегство от свободы, 1994

На протяжении всей своей жизни человек, сам того не осознавая, «приговорен» к свободе: он должен каждый свой поступок, все свои действия (или бездействия) совершать в системе координат, которые определяются требованиями свободы и ответственности, прав и обязанностей человека и гражданина. Человек или борется за свободу, стремится к ней как к цели своей жизни; или пользуется свободой, наслаждается ее неповторимыми и ничем не заменимыми ценностными качествами, необходимыми для самого существования человеческой личности как биосоциального существа; или теряет свободу, оказывается в плену социальных или природных сил, которые лишают его возможности проявить себя как самостоятельную, независимую человеческую личность; или человек отказывается от свободы, противопоставляет себя обществу и природе, делает сознательный выбор между свободой и несвободой в пользу последней. Во всем этом – отражение не только философско-мировоззренческой дилеммы, но и вполне реальной, жизненной проблемы о том, что значит быть свободным. Свобода – это социальное и личное благо или бремя для ее носителей? Особую остроту приобретает этот вопрос в периоды реформ, экономических и политических преобразований.

Н. С. Бондарь, Власть и свобода на весах конституционного правосудия: Защита прав человека Конституционным Судом Российской Федерации, 2005

Смещение концепций Свободы в область мелодраматической формы социальной реальности иллюстрирует Ральф Дарендорф в своем эссе (1957 г.), где он говорит, что человек становится несвободным, отчужденным существом из-за общества, из-за тех институтов, частью которых он является, из-за тех различных ролей, присущих его сложной социальной позиции. В свободном обществе, по мнению Дарендорфа, плюрализм является гарантией свободы: плюрализм институтов, форм конфликтов и интересов. Основное понятие в концепции свободы у Дарендорфа – социальная роль (природа понятия «роль»– драматическая). Проблема свободы человека как социального существа – это проблема баланса между роле – обусловленным (детерминированным) поведением и автономностью, самостоятельностью индивида. Дарендорф предлагает две концепции свободы: первая определяет свободу как действительно существующее условие самореализации всех членов общества, которое не может быть достигнуто без нарушения автономности, самостоятельности отдельного индивида; согласно второй – общество освобождает себя и отдельных индивидов от тех оков, которые не происходят из его природы. Свобода понимается как сумма условий, положений и состояний, необходимых для успешного участия индивида в жизни общества, общество же, в свою очередь, должно давать равный шанс свободы каждому члену.

О. Ю. Порошенко, Оптимистическая трагедия одиночества, 2015

Остается третий ряд терминов: свобода, ориентация, пересмотр, личные отношения и внутренние ценности. Свобода означает, разумеется, не отсутствие определения, а самоопределение. Любое индивидуальное или групповое действие есть не более чем ограниченное благо, и, будучи ограниченным, оно открыто критике. Оно имеет свои альтернативы, свои пределы, свои риски, свои помехи. Соответственно, процесс обдумывания и оценки сам по себе не является решающим. Мы переживаем свою свободу как активную веру в себя со стороны субъекта, который завершает процесс обдумывания выбором одного из возможных способов действия и переходом к его практическому осуществлению. Именно в той мере, в какой эта вера в себя регулярно выбирает не просто кажущееся, но истинное благо, «я» достигает морального самотрансцендирования: оно живет подлинной жизнью, конституирует себя как порождающую ценность и созидает конечные ценности: благоустроение, которое есть истинное благо, и моменты частного блага, которые тоже суть истинные блага. С другой стороны, в той мере, в какой решения человека в основном обусловлены собственными мотивами, неудача в самотрансцендировании, в подлинно человеческом существовании, в порождении ценности в себе и в своем обществе объясняется не ценностями, о которых идет речь, а неверной оценкой соответствующих удовольствий и страданий.

Бернард Лонерган, Метод в теологии, 1971

Итак, в условиях манипуляции системой сознания «свободное открытое общество» является мифом в указанном в предыдущих разделах смысле. Иллюзорный компонент данного мифологического представления – иллюзия свободы – обладает, тем не менее, пока достаточной силой, чтобы на нем строилась пропаганда западных ценностей. В то же время растет число тех, кто более адекватно воспринимает реальность и понимает, что речь может идти лишь об относительной свободе для «избранных». Однако еще недостаточно осознается, что свобода порока и нравственного разложения свободой не является. Следующий раздел посвящен еще одной грани темы свободы.

А. А. Гостев, Глобальная психоманипуляция. Психологические и духовно-нравственные аспекты, 2017

В первом случае социальная детерминированность оборачивается необходимостью. Во втором – свобода заявляет о себе как условие самовыражения через выбор одного варианта из многих и принятие ответственности за этот выбор. В третьем – открывается возможность осуществления гармонии в отношениях человека и общества. Но реальным полноценным общественным устройством является то, которое, будучи ориентированным на этот идеал, постоянно преодолевает состояние естественной дисгармонии. Сегодня, как и в далеком вчера, человек вслед за античным мыслителем Протагором высказывает свою претензию быть мерой всех вещей, а общество ему отвечает: «Не ты, а я есть мера всех вещей мира, включая тебя и твое поведение, твои права и твои свободы».

И. И. Кальной, Философия права, 2006

Фактически речь идет о признании того, что при критическом анализе человеческого существования, имеющего необходимо исторический характер, в центре рассмотрения должен быть принцип различия. В необходимости полностью быть-для-другого человек оказывается направленным к некой трансцендентной цели, совершенно несоразмерной его силам, которая, однако, является гарантией его бытия-самим-собой, то есть его способности к подлинно свободной свободе. Тогда синтез свободы и истины, так как он осуществлен в Иисусе Христе, предстает недостижимой человеческими силами областью, где Трансцендентное (в богословском смысле этого слова) дарует Себя человеку. Таким образом, человеческая свобода, приняв это различие как не наносящее вреда ее идентичности, может соопределять форму истины.

А. Скола, Богословская антропология, 2000

Данный элемент и составляет сущность свободы. Его человеческая личность непрестанно стремится внести в гражданскую и политическую жизнь, где он, на первый взгляд, проявляет те же признаки. Так, далеко не все может сделать воля политически свободных подданных государства, но все же она является инициативной и производящей силой. Далеко не все может осуществить личность, обладающая гражданской свободой, но правовая система предоставляет ей определенную инициативу, если этому достижению не помешают иные люди, так же обладающие гражданской свободой. Однако в обоих случаях состояние свободы является призрачным, иллюзорным, понятие «свободы» приложимо к гражданской и политической инициативе лишь условно, поскольку в социальной жизни человек подчиняется не своим внутренним силам, а силам действующим извне. Всякая инициатива человека в социальной жизни превращается в обязательную, необходимую инициативу, подпадает под действие природных законов, которые существуют и действуют помимо свободного произволения. Постигая эти законы, человек становится способным приспособить их к своим потребностям, но не выйти из подчинения необходимости. При всем том само понятие «свободы» удерживается в социальной жизни, ибо она ощущается человеком как несомненная реальность в надсоциальной, духовной сфере его бытия, и люди отвергающие реальность духовного мира, «не должны бы и говорить о свободе, так как в сфере законов материального мира она совершенно необъяснима»[37].

С. В. Посадский, Лев Александрович Тихомиров: философско-культурологические искания, 2009

Основоположники гражданственного капитализма видели в государстве защитника людей от преступности и угнетения и помощника, способствующего проявлению человеческой изобретательности. Они считали, что каждый индивид старается понять окружающий мир и добиться максимума во взаимном согласии с другими. Не менее важно и другое: по их мнению, людей объединяет не единая цель, поскольку мы все свободны преследовать собственные цели, но конкретное чувство солидарности, связанное с общим осознанием принадлежности к цивилизации, которая дает каждому свой шанс. Понятие «солидарность» обычно ассоциируется с эгалитаризмом, или единством, насаждаемым за счет принудительного перераспределения средств, – примером здесь может служить созданный Европейским сообществом Фонд сплочения – однако солидарность, связанная со свободой, – это ощущение единства, рождаемое принадлежностью к культуре, которая уважает личность, предоставляя ей право максимально использовать имеющиеся возможности, и ожидает от каждого индивида верности ценностям, на которых основана свобода[54]. Любовь к родине типична для свободных граждан: пример тому – высокий боевой дух солдат антигитлеровской коалиции в годы Второй мировой войны.

Дэвид Грин, Возвращение в гражданское общество. Социальное обеспечение без участия государства, 1993

Подобно тому, как, с одной стороны, мы a limine отвергаем все натуралистические социологические воззрения на становление смыслового содержания духовной культуры, так, с другой стороны, на почве чистой социологии культуры мы должны отвергнуть всякое учение (которое соответствовало бы гегелевскому) о том, что история культуры – это, якобы, чисто духовный и определенный логикой смысла процесс. Из одних только духовных детерминационных факторов без негативно-избирательной силы реальных отношений и без свободной волевой каузальности личностей-«вождей» – хотя эта свобода относится лишь к тому, «состоится» или «не состоится» деяние, но никогда к смысло-логическому вопросу о том, «что именно» состоится – не произойдет совершенно ничего даже на почве самой чистой духовной культуры. И уж тем более – на почве той действительности, с которой имеет дело социология реальности. Эта действительность в своем наличном бытии, так-бытии и ценности (таким образом, и в так называемых «прогрессе» и «регрессе») идет по своему строго необходимому и «слепому», с точки зрения идей о ценности и смысле, рожденных субъективно человеческим духом[9], пути – по пути своей судьбы. И лишь одно остается суверенной, неизменной привилегией человека: не рассчитывать предстоящее, но иметь возможность «считаться с ним», формируя в себе ожидание, постоянно остающееся гипотетичным и вероятным; далее, что-то из предстоящего на какое-то время задерживать, приостанавливать с помощью своей воли, другое же ускорять или замедлять во временной последовательности и ее мере (но не во временно́м порядке, который предопределен и неизменен) – наподобие того, как это делает катализатор в процессе химического соединения.

Макс Шелер, Проблемы социологии знания, 1926

Динамика социума порождает изменяющееся проблемное поле философских размышлений, где выносятся на первый план те или иные конкретные проблемы. Например, для Ф. Шеллинга основной является проблема об отношении свободы и необходимости; А. Камю заявлял, что вопрос о смысле жизни является самым неотложным; Г. Риккерт самой острой назвал проблему зла, насилия, экзистенциалисты – существования человека в «пограничных», порой трагических ситуациях. Для неопозитивизма основным стал вопрос о природе научного знания. Лингвистическая философия в центр своего внимания поставила проблему языка. Античные стоики (Зенон из Китиона, Хрисипп, Сенека и др.) утверждали, что жить надо сообразно природе, в согласии с принципом мирового порядка. Демокрит полагал, что деятельность человека должна соответствовать его силам и природе. Т. Гоббс, Б. Спиноза и П. Гольбах рассуждали об инстинкте самосохранения особи, о стремлении человека к выживанию. В названных позициях обозначено действие фундаментального закона человеческого существования – закона самосохранения. У. Шекспир (1564-1616) словами Гамлета сформулировал вопрос: «Быть или не быть?», который ныне стал особенно злободневным. В современном мире, когда существует угроза гибели всего человечества, одной из центральных как раз и является проблема обеспечения выживаемости человечества и достойного существования отдельных людей на основе укрепления жизнеспособности социума, преодоления опасности ядерных, экологических, техногенных, антропологических и иных катастроф, выбора приемлемой стратегии развития общества{8}. В индивидном измерении данный закон выражается в разумной и изменяющейся мере сочетания и чередования активизации и экономии в течение жизни энергии того или иного конкретного человека (см. темы 5.4 и 12.2.1).

В. Н. Калмыков, Философия, 2017

Свобода у Булгакова, как и у Барта, представляет собой в конечном счете не отрицательную размытость апофатизма, но положительное утверждение о самобытности существа (лат. aseitas от a se – от себя, «от-себя-бытие»), или способности действовать от самого себя (самопричинность)[198], и для Бога это означает действовать исходя из Своей природы как любви. Данная идея – это, по сути своей, творческое переосмысление традиционного представления о непреложной неизбежности, но оно не выдерживает критики не только потому, что у Булгакова ставится акцент больше на необходимости, чем на свободе, так как Бог пойман в ловушку обязательности быть мировым принципом по самой Своей онтологической структуре, а не по Своей жизни, избирающей быть ради мира во Христе (несмотря на булгаковские рассуждения о Софии как actuspurissimus). Но – и этой последней критикой мы завершим анализ, проведенный в этом разделе, – данная идея неудовлетворительна еще и потому, что представляет свободную благодать Божью в Иисусе Христе всего лишь послесловием, простым расширением Бога как Абсолютно-Относительного, предопределенным в кенотическом бытии Софии еще прежде веков.

Сборник статей, Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль, 2006

И чтобы эта возможность не стала реальностью, бесчеловечной машине авторитета власти общество должно противопоставить новое качество власти авторитета, включив в общественную жизнь институты гражданского согласия и гражданского общества. Только в этом случае можно блокировать культ духа ненависти и презрения к человеческой жизни, обрести достойную перспективу, помня о том, что история человечества проходит свое развитие под знаком двух факторов: насилия и свободы. Что касается фактора насилия, то он опирается на принцип «не заметить человека, переступить через него, использовать его как средство сомнительных целей». Фактор свободы в этом отношении предпочтительнее. Он гарантирует подлинные права человека, включая право на самоосуществление, самовыражение и самореализацию.

Коллектив авторов, Гражданское общество. Истоки и современность, 2006

Этот подход к пониманию права позволяет сторонникам рассматриваемой школы подвергнуть критике позитивистское и естественно-правовое учение о сущности права. В основе данной критики лежит тезис Ж.-П. Сартра: «Человек есть не что иное, как то, к чему он творит себя».[142] Далее А. Кауфман добавляет, что «вследствие этого нельзя установить общепринятую мораль, что должно делать». Человек делает себя сам, и поэтому ему не остается ничего иного более высокого, «как избрать себе собственную мораль», «не существует иного законодателя, нежели он сам». Итак, человек устанавливает себе сам абсолютную свободу, отвергая чью-либо помощь, он «одинок, без оправдания»: он «обречен на свободу». Человек не имеет свободы, он есть свобода.[143] Материальное бытие есть для человека подлинное бытие, оно есть само по себе вне зависимости от человека. Сложнее обстоит в понимании самого человека. Его духовное сознание расколото на две составляющие: духовное сознание в себе (для-себя) и сознание себя как элемента материального мира (по-себе). В связи с этим А. Кауфман утверждает, что «человек стремится к прочности и надежности по-себе, он желает существовать как материя… Он хочет быть по-себе-для-себя, чтобы преодолеть собственную раздвоенность и ничтожность. Но это бесполезное стремление. Посредством своей свободы человек разобщен с вещами. Они причина того, что ему не суждено простое подлинное бытие материи. И поэтому именно то, что впервые делает людей людьми, их духовное сознание, их свобода, превращается в ничтожение их бытия».[144]

А. Н. Жеребцов, Общая теория публично-правовой обязанности, 2013

В культур-антропологическом смысле произошла смена смысложизненной парадигмы, в символической лексике Ф. Достоевского, – от Богочеловека к человекобогу, и «в этом, – подчеркивал мыслитель, – вся разница». Человек дерзал на практике быть «мерой всех вещей», и идеал прогресса во имя гуманизма быстро обрел наполеоновскую формулу «Прогресс выше гуманизма». Фаустовская претензия на всемогущество, абсолютно безотносительная, «безосновная» (Ж.-П. Сартр) к природным и социальным связям, свобода позволила до основания разрушить храм средневековых авторитетов – от «естественных», органицистских технологий и социальных институтов до ментальности и идеологических систем – и создать новое пространство, названное Г. В. Лейбницем «наисовершеннейшим из возможных миров». Для современников «бури и натиска» это была гармония, не только утверждаемая разумом человека, но и, напоминая недавний идеологический штамп, «для человека».

И. Я. Левяш, Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 1, 2012

В истории этических учений возникло значительное число позиций по поводу содержания предмета исследования. Это не знания о нравах, поступках, обычаях, а сами поступки (Аристотель), «жизнь в соответствии с законами и обычаями своей страны» (Р. Декарт), свобода человека, понимаемая как освобождение от власти аффектов, пассивно-страдательных состояний (Б. Спиноза), моральная воля в виде «для себя сущей свободы» (Г. Гегель), человеческая активность в ее миропреобразующем варианте (К. Маркс и Ф. Энгельс), создание ценностей (Ф. Ницше), которые могут быть гедонистическими, витальными, духовными и религиозными, что сообщает им вневременной характер (М. Шелер), наконец, это программа и процедура становления добродетельной личности за счет постоянной обращенности сознания на самого себя, т. е. рефлексии [62].

П. Н. Устин, Добро и зло в этической психологии личности, 2008

Философия – это не создание, конструкция или игра какого-либо сознания, а само сознание. Самосознание оказывается мерилом (критерием) свободы и самостоятельности человека, а также мерой ответственности. Дело не в вынесении суждений (оценок) эпохе или времени, а в его понимании. Философию можно рассматривать с точки зрения её социальных источников в качестве выражения отношений между людьми. Поэтому философию довольно часто смешивают с идеологиями, политической риторикой и их толкованиями. Подлинная философия тождественна пониманию своего времени в том смысле, в каком схватывает его суть, основы, и в этом процессе выделения, очищения этой сути философия оказывается весьма далекой от того, что представляется насущным. Например, важнейшей проблемой для современной философии является вопрос об отношении разума и экзистенции, который может быть выражен в виде конкретных вопросов об отношении тотального (всеобщего) и индивидуального, общей воли и личной свободы, безличного (анонимного) порядка и своеобразии каждого индивида, подлинного существования и растворения во все нарастающих формах обмена, жесткого индивидуализма (нарциссизма) и потребности в другом, и т.д. Следует заметить, этот вопрос является реальным продолжением традиционного вопроса философии, а именно, вопроса об отношении мышления и бытия.

С. Д. Лобанов, О природе философии, -1

Основной тезис третьего учения Франкла – учения о свободе воли – гласит, что человек свободен найти и реализовать смысл жизни, даже если его свобода заметно ограничена объективными обстоятельствами. Признавая очевидную детерминированность человеческого поведения, Франкл отрицает его пандетерминированность. «Необходимость и свобода локализованы не на одном уровне; свобода возвышается, надстроена над любой необходимостью» (Франкл, 1990, с. 106). Франкл говорит о свободе человека по отношению к своим влечениям, к наследственности и к факторам и обстоятельствам внешней среды.

Д. А. Леонтьев, Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности, -1

Обычно человек есть нечто большее, чем его несчастный и страдательный образ жизни. Снятие двойственного и противоречивого отношения к миру и решение проблемы «несчастного сознания» происходит, согласно Гегелю, в процессе «труда» («образования») – деятельности, посредством которой человек «утверждает себя в стихии постоянства и становится для «самого себя некоторым для-себя-сущим». Иными словами, «несчастное сознание» должно обрести подлинную, объективную свободу и целостность существования в формах внешней деятельности: семье, частной собственности, месте в государственной системе.

С. А. Емельянов, Феноменология русской идеи и американской мечты. Россия между Дао и Логосом, 2009

Все приведенные критерии, как представляется, нельзя признать достаточно четкими. Общественный характер присущ любой человеческой деятельности. С этой точки зрения более логична позиция В. А. Патюлина, который говорит о том, что сфера личной свободы граждан лежит за пределами их обязанностей перед государством[121]. В этом определении личной свободы есть рациональное зерно, состоящее в смещении акцента на отождествление личной свободы и просто свободы как выражения принципа «все, что не запрещено государством, то дозволено».

М. Л. Нохрина, Гражданско-правовое регулирование личных неимущественных отношений, не связанных с имущественными, 2004

Что касается свободы, то нужно четко понимать, что как и любое другое социальное качество, свобода вырабатывается в процессе общественной жизнедеятельности. Для того, что бы стать и быть свободным, нужно, во-первых, жить в качестве свободного человека, в обществе свободных людей и участвовать в отношениях, основанных на свободе. Такими отношениями являются межсубъектные коммуникации основанные на формальном равенстве сторон и адекватной корреспонденции прав и обязанностей контрсубъектов. Во-вторых, необходимо осознание ценности свободы, в качестве индивидуального состояния и критерия оценки общественных отношений. Получается, что человек изначально не осознает своей свободы, а значит и не может ее использовать. Примером, таких не свободных отношений могут быть внутрисемейные коммуникации между родителями и малолетними детьми, последние «вольны» делать все что хотят (особенно на ранних стадиях развития), то же, кстати, можно сказать и о представителях «старшего поколения», которые не воспринимают свое любимое чадо в качестве равноправного и равнообязанного субъекта и считают себя в праве распоряжаться им и его жизнью по собственному усмотрению, в том числе применять к нему «родительский произвол», нередко выраженный в силовом воздействии («воспитание ремнем»).

Р. А. Ромашов, Право – язык и масштаб свободы, 2015

Экзистенциально-персоналистская стратегия понимания человека, характерная для неклассической философии, рассматривает его как особое начало в мире, не сводимое к внешним законам, а объясняемое с точки зрения индивидуально-неповторимого опыта и судьбы, уникальности, подлинности, свободы выбора, таких феноменов человеческого бытия, как страдание, страх, одиночество и др. Протестуя против возможности навязывания человеку общих стандартов и ценностей, вне зависимости от их природного или социального характера, Ж.-П.Сартр писал, что «у человека нет природы». Существование человека в мире – это всегда уникальный опыт свободы, посредством которой человек творит как внешний мир, так и самого себя. Любые попытки подвести человека под единые сущностные характеристики приводят к стандартизации и деиндивидуализации человеческого «Я», оправдывающей безликость и анонимность толпы, но не личности. Человеку же необходимо осознать себя в своей принципиальной уникальности, несовпадении с другими, что является основанием для обеспечения своего подлинного существования как индивидуальности и творца.

Я. С. Яскевич, Философия и методология науки. Вопросы и ответы. Полный курс подготовки к кандидатскому экзамену, 2007

Огромное значение в деле возрождения интереса российского общества к духовным, религиозно-нравственным вопросам теории права имело творчество Б. Н. Чичерина (1828–1904) и В. С. Соловьева (1854–1900). Дальнейшее развитие заложенные ими правовые идеи получили в творчестве П. И. Новгородцева (1866–1924) – главы школы «возрожденного естественного права» в России. Отстаивая самостоятельное нравственное и духовно-культурное значение права, не сводимое к категориям силы и расчета, возрожденная естественно-правовая доктрина должна была утвердить нравственное достоинство человека, наделенного свободой и ответственностью. Поэтому в центре правовой теории П. И. Новгородцева находилось понятие автономной нравственной личности. Личность, которая не есть средство, а всегда – цель общественного развития, которая соединяется с другими личностями в «свободном универсализме» и тем самым приобретает полную свободу и равенство, – таков политикоправовой идеал П. И. Новгородцева. Исходя из этого нравственного критерия и надлежит оценивать позитивный закон, действующее право; в том же заключается и основная идея «возрожденного естественного права», которое отнюдь не рассматривалось П. И. Новгородцевым как право в собственном смысле слова, а лишь как совокупность нравственных требований к действующему праву.

Е. В. Тимошина, Общая теория права. Учебник, 2017

Опорой социально-экономического учения Фомы Аквинского является трактовка вечного, естественного, человеческого и божественного закона. В центре наук об обществе – понимание связи естественного и человеческого законов. Во многом Фома Аквинский опирается на античных (в частности, римских) ученых и юристов. Показательно понимание им естественного закона. В нашем толковании естественным является закон природы, объективный и независимый от человека, например закон всемирного тяготения. Для средневековья это не было характерным. Естественным Фома Аквинский считал закон, который является предписанием, императивом, обязательным для «правильных» действий людей. В его универсуме не существует морально нейтральных явлений, процессов, а тем более поступков людей. Перед нами универсум, организованный принципиально по-иному, чем мир Локка, Гоббса, а тем более Бентама. Естественный закон направлен на достижение блага, он отражает провидение Бога. Таким образом, перед нами высшее правило, которое указывает на то, что нужно делать, чтобы достичь блага. Как же понимается благо? Это стяжание Бога, созерцание Его в небесах, жизнь в Боге и с Богом. Как и в любом виде абсолютной этической теории, в учении Фомы Аквинского благо противопоставляется удовольствию и власти. Достижение блага связано с запретом на ряд действий. При этом Фома Аквинский не отнимает у человека свободы воли. Человек может направить свои помыслы и к другим целям, но это будет как раз ограничение его воли в чисто естественном и провиденциальном смысле. Зло порождается ущербностью воли. Морально обязательный поступок совпадает с высшим благом, ибо естественный закон «есть участие вечного закона в разумной твари»[28].

Е. Н. Калмычкова, Экономическое мышление: философские предпосылки. Учебное пособие, 2005

В синтетической концепции права положительное право органически сливается с религией и нравственностью и служит абсолютному началу – божественной правде. Один из ярких представителей синтетической теории права А.С. Ященко отмечал: «Право есть совокупность действующих в обществе, вследствие коллективно-психологического переживания членами общества и принудительного осуществления органами власти, норм поведения, устанавливающих равновесие между интересами личной свободы и общественного блага. Право свою основу имеет как в природе человека и общества, неразрывно соединенных в одну общую жизнь, так и в высшем, нравственном принципе, по которому высшая нравственная задача, создание совершенного общежития, Царства Божия, должно достигаться через последовательную историческую работу. Право и сливается с религией, нравственностью, на них обосновываясь, и отличается от них, реализуя принудительно лишь этический минимум и тем обеспечивая условия для дальнейшего существования и развития религиозно-нравственных целей»[105].

А. А. Васильев, Охранительная концепция права в России, 2013

К наиболее четким и жестким декларациям социального либерализма по поводу равенства возможностей и позитивных прав я бы отнес следующее высказывание Дж. Дюи: «Улиберализма… есть единственный шанс: это отказ – в теории и на практике – от учения, согласно которому свобода есть полновесная и готовая принадлежность индивидов, независимо от социальных институтов и порядков, и осознание того, что социальный контроль, особенно над экономическими силами, необходим для обеспечения гарантий свободам индивидов, в том числе свободам гражданским… Любая система, не способная обеспечить элементарную уверенность для миллионов, не может притязать на звание системы, созданной во имя свободы и развития индивидов. Всякий человек, всякое движение, искренне заинтересованные в данных целях и не прикрывающие ими стремление к личной выгоде и власти, в мыслях и поступках обязаны делать главный акцент на средствах их достижения» [Дьюи, с. 229, 221].

Сборник статей, Социальный либерализм, 2016

Право призывать на помощь иностранное правительство с целью демократизации власти ставит под сомнение фундаментальные ценности цивилизации. Есть ли здесь место понятиям свободы и независимости национального сообщества? Если вы предаете свою свободу в чужие руки, это подтверждает старый этический тезис, утверждающий, что вы не можете рассчитывать на ответственность. Это самая ранимая точка ориентации на импорт демократии. Если вы неспособны самостоятельно бороться за демократические ценности и институты, то не можете быть свободными, и тем более не можете стать самостоятельными в политическом мышлении и поведении – их вам дарят чужие.

Зоран Аврамович, Демократия и бомбардировки. Есть ли будущее у демократии?, 2017

Свобода – кардинальная ценность. Она является самой сущностью истины. Вот почему ее следует вытащить из колеи универсализма и субъективизма. Наверное, неслучайно то, что права человека с такой настойчивостью провозглашаются в обществе, которое все больше дегуманизируются, где люди сами все больше становятся объектами, а коммерциализация социальных отношений постоянно создает новые формы отчуждения. Существует много способов засвидетельствовать людям уважение и солидарность. Вопрос свобод невозможно решить в терминах прав и морали. Прежде всего, это вопрос политический. И решаться он должен политически.

Ален де Бенуа, По ту сторону прав человека. В защиту свобод, 2004

Однако в понимании рационализма в область прав разума входят не только всеобщность и необходимость положений, которые можно толковать как формы опыта, но и утверждения, полностью выходящие за пределы опыта, поскольку они касаются либо абсолютного целого, либо абсолютного характера бытия, – тогда как опыт дает нам лишь несовершенное и относительное, – или вообще выходят за границу явления вещей. Кант показывает, что эти мнимые познания разума, как он называет их психологического носителя в отличие от образующего опыт рассудка, ввиду их невозможности наполниться чувственным содержанием, просто видимость; тем не менее и они вводятся в организм духа, продукт которого есть реальный для нас мир. Они, правда, ничего не говорят о вещах, но служат указующими точками направления к цели, к которой движется наше исследование лежащих за пределом опыта вещей, не будучи способным когда-либо достигнуть их. Так, например, цель природы мы не можем познать ни в отдельном случае, ни в целом; однако для понимания организмов наше исследование должно носить такой характер, будто цель их построения – совершенная жизнь; для понимания бытия вообще – будто моральная сущность разума составляет конечную цель природы; для понимания истории – будто мировое государство, обладающее совершенной культурой и свободой всех индивидов, служит намерением Провидения.

Георг Зиммель, Избранное. Философия культуры, -1

Первый из них, естественно-исторический подход, наследуя либеральную традицию, исходит из того, что фундаментальные права личности имеют внегосударственное и внеюридическое происхождение, объективный, независимый от государства и политики источник. При этом одни авторы видят источник прав человека в естественной человеческой природе, в конституирующих человеческий род основополагающих потребностях: в поддержании жизни, безопасности, свободе от насилия и социально неоправданных ограничений, уважении человеческого достоинства, духовном развитии и т. д.

В. П. Пугачёв, Политология, 2010

Итак, общество, по мнению В.С. Соловьева и его последователей, не есть заданный извне природный организм. Его существование определяется теми целями, которые люди сами ставят перед собой. В этом смысле человеческая свобода оказывается свободой ставить перед собой задачи и находить их решения. В человеческом обществе нет жесткой предзаданности ни его начал, ни итогов, и все является результатом живой творческой деятельности. Выражаясь современным языком, для общества характерны функции целеполагания и целедостижения. Этически-религиозный фактор играет немаловажную роль в общественной жизни. Определяя духовное содержание эпохи, он дает дальнейшее направление историческому развитию. Общество – это особый духовный, целостный организм и организованная нравственность.

О. А. Романов, Социальная философия, 2013

Но в человеке есть свобода воли; как творческая способность, она позволяет человеку начинать новый причинно-следственный ряд, не происходящий из прежних условий и обстоятельств, дает возможность мыслить и действовать так или иначе, поэтому человек является свободным устроителем реальности, он не есть просто передаточный механизм между первоначальной причиной и конечным результатом. Свобода является условием реализации объективного добра в жизни человека. Человек сам определяет свое участие в мировом процессе, причем делает это в соответствии с идеей достойного или недостойного, добра или зла, по идее, которая сама становится определяющим основанием или мотивом человеческой деятельности. Но из чего же человеку определить содержание добра?

Дмитрий Лушников, Основное богословие. Учебное пособие, 2015

Либерализм – это рационализм в политике: государство определяется как продукт рационального общественного договора, посредством которого планировалось достижение мира и счастья для максимального числа людей. Но сами «счастье» и «человечность» понимались как усредненные, а не уникальные характеристики. Таким образом, на передний план вместо политики, требующей самопожертвования, выдвигается экономика. Кроме экономики либерализм акцентирует этическое учение о свободе. Общество понимается как свободное объединение людей на основе рационального выбора. Орудиями свободы становятся рассуждения. Поскольку люди изначально добры, нет необходимости ни в авторитетах, ни в традициях, ни в запретах. Война, насилие, политика – все отходит на второй план, споры и конфликты решаются в судах, моральные вопросы обсуждаются в публичных дискуссиях. Если раньше воинственные народы побеждали торговые, то теперь все наоборот.

Б. В. Марков, Политическая антропология. Учебник для вузов, 2017

В театре, особенно в трагедии, конфликт, который разворачивается между человеческой свободой и разумной необходимостью космической гармонии, как ее понимали древние греки, приобретает особый драматизм. Именно в театре человек стремится стать «личностью», восстать против этого гармонического единства, подавляющего его своей моральной и логической необходимостью[17]. Здесь он воюет с богами и с собственной судьбой, грешит и переходит границу; но и здесь же, по стандартным законам античной трагедии, он постоянно убеждается в том, что в конечном итоге невозможно избегнуть судьбы, нельзя безнаказанно презирать волю богов и нельзя грешить без последствий. Так формируется взгляд, типичное выражение которого мы находим в «Законах» Платона: не мир существует ради человека, но человек ради мира[18]. Его свободе положены строгие границы, у него попросту нет никакой свободы, поскольку «ограниченная свобода» – это противоречие в понятиях. Поэтому «личность» человека есть не что иное, как «маска» – нечто, лишенное свойства «ипостаси», т. е. онтологического содержания.

Иоанн Зизиулас, Бытие как общение. Очерки о личности и Церкви, 1985

Говоря иначе, свобода (впрочем, также как и необходимость), – не некая самостоятельная субстанция, но особое качественное состояние духа сущего, благодаря которому оно способно в той или иной мере самостоятельно определяться к жизнедеятельности и вести ее. В каком-то смысле свободу можно рассматривать как особый способ побуждения, мотивации к деятельности. Ее, замечал А. Бергсон, «следует искать в особом оттенке или качестве самого действия» [2, с. 129]. Она не вне этого мира, не выше его, но момент его бытия, один из аналитически выделяемых полюсов в единой жизнедеятельности сущего, противоположный принудительной, навязываемой как бы извне необходимости. При этом и свобода, и необходимость развиваются как дополняющие друг друга начала единой жизнедеятельности сущего. Правило их соотношения таково: чем совершеннее форма духовно-материальной организации сущего, тем выше потенциальная степень его свободы, и наоборот. Именно поэтому последняя проявляет себя постепенно, по мере восходящей эволюции мироздания.

А. А. Вальков, Философское постижение идеи нации, 2014

С философской критики Канта начался, однако, поворот в отношении философии к мирским чаяниям. Между неискоренимой, по собственному признанию Канта, жаждой человека усмотреть суть вещей и найти критерий должного поведения и сферой умозрительного (то есть вещью в себе, Богом) Кант поставил завесу чувственного мира, сконструированного по незыблемым законам теоретического разума. Свобода индивидуума была провозглашена им абсолютной, но свобода эта состояла только лишь в том, что индивидууму было известно, что он ею обладает и, следовательно, может быть подвергнут моральному осуждению как подлинный виновник происходящих с ним событий. Вместе с тем признавалось, что события эти, будучи составной частью чувственного мира в целом, происходят исключительно по законам теоретического разума, то есть по законам причинно-следственной связи, не могущей быть нарушенной каким-либо вторжением извне. Принадлежность человека умозрительному миру открывалась, таким образом, исключительно в субъективно переживаемом им чувстве виновности, не порождаемом, однако, какой-то его индивидуальной склонностью к раскаянию, а базирующемся на объективном принципе. Здесь мы наблюдаем – едва ли не впервые в европейской философии – обнаружение абстрактно-логического принципа в форме истинного душевного переживания, хотя, разумеется, такое обнаружение имеет весьма долгую историю в христианской и, в частности, в протестантской мысли.

Борис Гройс, Ранние тексты. 1976–1990, 2017

Читатель сам найдет, прочтет, поймет и примет все рубинштейновские решения, которые он предлагает для преодоления отчуждения от человека его сущности – и связь с Природой, и связь со Вселенной, и любовь к другому Человеку. Достижение этой сущности есть достижение свободы, которой уделила столько внимания современная Рубинштейну европейская философская мысль (Роже Гароди, Дьорд Лукач, Эрих Фромм, весь экзистенциализм, марксизм и др.). Его трактовка свободы учитывает и интегрирует все эти постановки проблемы, дискуссии, поиски. Он раскрывает ее сущность и в социально-философском ключе – как преодоление отчуждения, неподлинности жизни, и в социально-этическом, и в этико-философском, и в психолого-этическом планах. Свобода не как уход, не как голое отрицание, не как альтернатива необходимости, а как достижение человека, как итог его борьбы, ответственности, взятой им на себя добровольно за свою жизнь, за судьбы общества, науки, других людей.

С. Л. Рубинштейн, Бытие и сознание, 1957