Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова поговорить
о деле. Ну что, друг,
как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И
как начал говорить
о литературе, то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал,
как играл в вист с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
Городничий.
О, черт возьми! нужно еще повторять!
как будто оно там и без того не стоит.
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите
о злодеях или
о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты
какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
Потом свою вахлацкую,
Родную, хором грянули,
Протяжную, печальную,
Иных покамест нет.
Не диво ли? широкая
Сторонка Русь крещеная,
Народу в ней тьма тём,
А ни в одной-то душеньке
Спокон веков до нашего
Не загорелась песенка
Веселая и ясная,
Как вёдреный денек.
Не дивно ли? не страшно ли?
О время, время новое!
Ты тоже в песне скажешься,
Но
как?.. Душа народная!
Воссмейся ж наконец!
—
Как в стойле конь подкованный
Затопал;
о кленовый стол
Ударил кулаком:
«Молчать!
«Грехи, грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. — Еще прослушали
Два-три рассказа страшные
И горячо заспорили
О том, кто всех грешней?
Один сказал: кабатчики,
Другой сказал: помещики,
А третий — мужики.
То был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный и зажиточный...
Кто видывал,
как слушает
Своих захожих странников
Крестьянская семья,
Поймет, что ни работою
Ни вечною заботою,
Ни игом рабства долгого,
Ни кабаком самим
Еще народу русскому
Пределы не поставлены:
Пред ним широкий путь.
Когда изменят пахарю
Поля старозапашные,
Клочки в лесных окраинах
Он пробует пахать.
Работы тут достаточно.
Зато полоски новые
Дают без удобрения
Обильный урожай.
Такая почва добрая —
Душа народа русского…
О сеятель! приди!..
«Отцы! — сказал Клим Яковлич,
С каким-то визгом в голосе,
Как будто вся утроба в нем,
При мысли
о помещиках,
Заликовала вдруг.
Стародум.
О сударыня! До моих ушей уже дошло, что он теперь только и отучиться изволил. Я слышал об его учителях и вижу наперед,
какому грамотею ему быть надобно, учася у Кутейкина, и
какому математику, учася у Цыфиркина. (К Правдину.) Любопытен бы я был послушать, чему немец-то его выучил.
Стародум.
О! такого-то доброго, что я удивляюсь,
как на твоем месте можно выбирать жену из другого рода,
как из Скотининых?
Стародум. Оставя его, поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать себя. Раны мои доказывают, что я их и не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников и войска было лестною наградою службы моей,
как вдруг получил я известие, что граф, прежний мой знакомец,
о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас взял отставку.
Скотинин. Да с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться.
Как хватит себя лбом
о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел бы знать, есть ли на свете ученый лоб, который бы от такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Правдин. Мой друг! Не спрашивай
о том, что столько ей прискорбно… Ты узнаешь от меня,
какие грубости…
Противообщественные элементы всплывали наверх с ужасающею быстротой. Поговаривали
о самозванцах,
о каком-то Степке, который, предводительствуя вольницей, не далее
как вчера, в виду всех, свел двух купеческих жен.
Не забудем, что летописец преимущественно ведет речь
о так называемой черни, которая и доселе считается стоящею
как бы вне пределов истории. С одной стороны, его умственному взору представляется сила, подкравшаяся издалека и успевшая организоваться и окрепнуть, с другой — рассыпавшиеся по углам и всегда застигаемые врасплох людишки и сироты. Возможно ли какое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?
Как, например (см. прокламацию
о персидской ромашке...
"Сижу я, — пишет он, — в унылом моем уединении и всеминутно
о том мыслю,
какие законы к употреблению наиболее благопотребны суть.
Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы, и держит в правой руке сочиненный Бородавкиным"Устав
о неуклонном сечении", но, по-видимому, не читает его, а
как бы удивляется, что могут существовать на свете люди, которые даже эту неуклонность считают нужным обеспечивать какими-то уставами.
О бригадире все словно позабыли, хотя некоторые и уверяли, что видели,
как он слонялся с единственной пожарной трубой и порывался отстоять попов дом.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так
как о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за
какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
«Она была привлекательна на вид, — писалось в этом романе
о героине, — но хотя многие мужчины желали ее ласк, она оставалась холодною и
как бы загадочною.
Самая книга"
О водворении на земле добродетели"была не что иное,
как свод подобных афоризмов, не указывавших и даже не имевших целью указать на какие-либо практические применения.
Слава
о его путешествиях росла не по дням, а по часам, и так
как день был праздничный, то глуповцы решились ознаменовать его чем-нибудь особенным.
Вереницею прошли перед ним: и Клементий, и Великанов, и Ламврокакис, и Баклан, и маркиз де Санглот, и Фердыщенко, но что делали эти люди,
о чем они думали,
какие задачи преследовали — вот этого-то именно и нельзя было определить ни под
каким видом.
Но глуповцам приходилось не до бунтовства; собрались они, начали тихим манером сговариваться,
как бы им «
о себе промыслить», но никаких новых выдумок измыслить не могли, кроме того, что опять выбрали ходока.
— Слыхал, господа головотяпы! — усмехнулся князь («и таково ласково усмехнулся, словно солнышко просияло!» — замечает летописец), — весьма слыхал! И
о том знаю,
как вы рака с колокольным звоном встречали — довольно знаю! Об одном не знаю, зачем же ко мне-то вы пожаловали?
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов,
как говорится, во все лопатки (время было такое, что нельзя было терять ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона,
как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны воспоминаниями
о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Как они решены? — это загадка до того мучительная, что рискуешь перебрать всевозможные вопросы и решения и не напасть именно на те,
о которых идет речь.
8) Брудастый, Дементий Варламович. Назначен был впопыхах и имел в голове некоторое особливое устройство, за что и прозван был «Органчиком». Это не мешало ему, впрочем, привести в порядок недоимки, запущенные его предместником. Во время сего правления произошло пагубное безначалие, продолжавшееся семь дней,
как о том будет повествуемо ниже.
Понятно,
как должен был огорчиться бригадир, сведавши об таких похвальных словах. Но так
как это было время либеральное и в публике ходили толки
о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властию старик поопасился. Собравши излюбленных глуповцев, он вкратце изложил перед ними дело и потребовал немедленного наказания ослушников.
Из наук преподавать три: а) арифметику,
как необходимое пособие при взыскании недоимок; б) науку
о необходимости очищать улицы от навоза; и в) науку
о постепенности мероприятий.
И, главное, подавать нищим, потому что нищие не
о мамоне пекутся, а
о том,
как бы душу свою спасти", — присовокупляла она, протягивая при этом руку.
Из рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно подчиняются капризам истории и не представляют никаких данных, по которым можно было бы судить
о степени их зрелости, в смысле самоуправления; что, напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана,
как бы гонимые безотчетным страхом.
Бородавкин чувствовал,
как сердце его, капля по капле, переполняется горечью. Он не ел, не пил, а только произносил сквернословия,
как бы питая ими свою бодрость. Мысль
о горчице казалась до того простою и ясною, что непонимание ее нельзя было истолковать ничем иным, кроме злонамеренности. Сознание это было тем мучительнее, чем больше должен был употреблять Бородавкин усилий, чтобы обуздывать порывы страстной натуры своей.
Осматривание достопримечательностей, не говоря
о том, что всё уже было видено, не имело для него,
как для Русского и умного человека, той необъяснимой значительности, которую умеют приписывать этому делу Англичане.
Упоминалось
о том, что Бог сотворил жену из ребра Адама, и «сего ради оставит человек отца и матерь и прилепится к жене, будет два в плоть едину» и что «тайна сия велика есть»; просили, чтобы Бог дал им плодородие и благословение,
как Исааку и Ревекке, Иосифу, Моисею и Сепфоре, и чтоб они видели сыны сынов своих.
— Что?
о вчерашнем разговоре? — сказал Левин, блаженно щурясь и отдуваясь после оконченного обеда и решительно не в силах вспомнить,
какой это был вчерашний разговор.
На второй и третий день шли дела
о суммах дворянских и
о женской гимназии, не имевшие,
как объяснил Сергей Иванович, никакой важности, и Левин, занятый своим хождением по делам, не следил за ними.
— Да, да, прощай! — проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро пошел прочь к дому. При словах мужика
о том, что Фоканыч живет для души, по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою
как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом.
Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела на малину, от всей души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня, чувствуя, что на нее,
как на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид, что она занята другим и не интересуется малиной, говорила
о постороннем, но искоса поглядывала на жаровню.
— Через неделю. Ответ же ваш
о том, принимаете ли вы на себя ходатайство по этому делу и на
каких условиях, вы будете так добры, сообщите мне.
Другое было то, что, прочтя много книг, он убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего другого не подразумевали под ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали те вопросы, без ответа на которые он чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить совершенно другие, не могущие интересовать его вопросы,
как, например,
о развитии организмов,
о механическом объяснении души и т. п.
Воспоминание
о том,
как он принял, возвращаясь со скачек, ее признание в неверности (то в особенности, что он требовал от нее только внешнего приличия, а не вызвал на дуэль),
как раскаяние, мучало его.
Вронскому было сначала неловко за то, что он не знал и первой статьи
о Двух Началах, про которую ему говорил автор
как про что-то известное.
Левин перестал уже думать и только
как бы прислушивался к таинственным голосам,
о чем-то радостно и озабоченно переговаривавшимся между собой.
Не говоря уже
о том, что Кити интересовали наблюдения над отношениями этой девушки к г-же Шталь и к другим незнакомым ей лицам, Кити,
как это часто бывает, испытывала необъяснимую симпатию к этой М-llе Вареньке и чувствовала, по встречающимся взглядам, что и она нравится.
Он не видел ничего невозможного и несообразного в представлении
о том, что смерть, существующая для неверующих, для него не существует, и что так
как он обладает полнейшею верой, судьей меры которой он сам, то и греха уже нет в его душе, и он испытывает здесь на земле уже полное спасение.
Но третий ряд мыслей вертелся на вопросе
о том,
как сделать этот переход от старой жизни к новой.