Неточные совпадения
О финских песнях знаю мало. Мальчики-пастухи что-то поют, но тоскливое и всё на один и тот же мотив. Может быть, это такие же песни,
как у их соплеменников, вотяков, которые, увидев забор, поют (вотяки, по крайней мере, русским языком щеголяют): «Ах, забёр!», увидав корову — поют: «Ах корова!» Впрочем, одну финскую песнь мне перевели. Вот она...
Вот где нужно искать действительных космополитов: в среде Баттенбергов, Меренбергов и прочих штаб — и обер-офицеров прусской армии, которых обездолил князь Бисмарк. Рыщут по белу свету, теплых местечек подыскивают. Слушайте! ведь он, этот Баттенберг, так и говорит: «Болгария — любезное наше отечество!» — и язык у него не заплелся, выговаривая это слово. Отечество.
Каким родом очутилось оно для него в Болгарии,
о которой он и во сне не видал? Вот уж именно: не было ни гроша — и вдруг алтын.
И находятся еще антики, которые уверяют, что весь этот хлам история запишет на свои скрижали… Хороши будут скрижали! Нет, время такой истории уж прошло. Я уверен, что даже современные болгары скоро забудут
о Баттенберговых проказах и вспомнят
о них лишь тогда, когда его во второй раз увезут: «Ба! — скажут они, — да ведь это уж, кажется, во второй раз!
Как бы опять его к нам не привезли!»
Возьмем теперь другой пример: образование. Не
о высшей культуре идет здесь речь, а просто
о школе. Школа приготовляет человека к восприятию знания: она дает ему основные элементы его. Это достаточно указывает,
какая тесная связь существует между школой и знанием.
Я не знаю,
как отнесется читатель к написанному выше, но что касается до меня, то при одной мысли
о «мелочах жизни» сердце мое болит невыносимо.
Все это я не во сне видел, а воочию. Я слышал,
как провинция наполнялась криком, перекатывавшимся из края в край; я видел и улыбки, и нахмуренные брови; я ощущал их действие на самом себе. Я помню так называемые «столкновения», в которых один толкался, а другой думал единственно
о том,
как бы его не затолкали вконец. Я не только ничего не преувеличиваю, но, скорее, не нахожу настоящих красок.
Я не говорю уже
о том,
как мучительно жить под условием таких метаний, но спрашиваю:
какое горькое сознание унижения должно всплыть со дна души при виде одного этого неустанно угрожающего указательного перста?
— А вы припомните,
как вы мне ответили на мой запрос
о необходимости иметь в сердцах страх божий? Конечно, я вас лично не обвиняю, но письмоводитель ваш — шпилька!
Я помню,
как еще при первых слухах
о предстоящем наборе помещичьи гнезда наполнялись шушуканьем.
Правда, что массы безмолвны, и мы знаем очень мало
о том внутреннем жизненном процессе, который совершается в них. Быть может, что продлившееся их ярмо совсем не представлялось им мелочью; быть может, они выносили его далеко не так безучастно и тупо,
как это кажется по наружности… Прекрасно; но ежели это так, то
каким же образом они не вымирали сейчас же, немедленно,
как только сознание коснулось их? Одно сознание подобных мук должно убить, а они жили.
Ныне и платки и урны сданы в архивы, где они и хранится на полках, в ожидании, что когда-нибудь найдется любитель, который заглянет в них и напишет два-три анекдота
о том,
как утирание слез постепенно превращалось в наплевание в глаза.
Я слишком достаточно говорил выше (III)
о современной административной организации, чтобы возвращаться к этому предмету, но думаю, что она основана на тех же началах,
как и в былые времена, за исключением коллегий, платков и урн.
Но так
как закон упоминает
о татях, разбойниках, расхитителях, мздоимцах и проч., а неблагонадежные элементы игнорирует, то можно себе представить,
каким разнообразным и нежданным толкованиям подвергается это новоявленное выражение.
Известно ли читателю,
как поступает хозяйственный мужик, чтоб обеспечить сытость для себя и своего семейства?
О! это целая наука. Тут и хитрость змия, и изворотливость дипломата, и тщательное знакомство с окружающею средою, ее обычаями и преданиями, и, наконец, глубокое знание человеческого сердца.
В свое время он припасается, стараясь прежде всего вырвать то, что достается задаром, а потом уже думает
о том, чтобы
как можно дешевле приобрести то, чего нельзя достать иначе,
как за деньги.
Как видит читатель, никаких дум у хозяйственного мужика нет, кроме думы
о жизнестроительстве.
Да, это был действительно честный и разумный мужик. Он достиг своей цели: довел свой дом до полной чаши. Но спрашивается: с
какой стороны подойти к этому разумному мужику?
каким образом уверить его, что не
о хлебе едином жив бывает человек?
Дети заходят в деревни и видят крестьянских детей,
о которых им говорят: «Они такие же,
как и вы!» Но француженка-гувернантка никак не хочет с этим согласиться и восклицает: «C'est une race d'hommes tout-a-fait a part!» [Это порода людей совсем особая! (франц.)]
О равнодушном помещике в этом этюде не будет речи, по тем же соображениям,
как и
о крупном землевладельце: ни тот, ни другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна в доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во главе выморочного имущества не то управителя, не то сторожа (преимущественно из отставных солдат), уехал.
— Лучше бы ты
о себе думал, а другим предоставил бы жить,
как сами хотят. Никто на тебя не смотрит, никто примера с тебя не берет. Сам видишь! Стало быть, никому и не нужно!
С утра до ночи голова мироеда занята расчетами; с утра до ночи взор его вглядывается в деревенскую даль. Заручившись деревенской статистикой, он мало того, что знает хозяйственное положение каждого однообщественника,
как свое собственное, но может даже напомнить односельцу
о таких предметах,
о которых тот и сам позабыл.
О прочих наезжих мироедах распространяться я не буду. Они ведут свое дело с тою же наглостью и горячностью,
как и Иван Фомич, — только размах у них не так широк и перспективы уже. И чиновник и мещанин навсегда завекуют в деревне, без малейшей надежды попасть в члены суб-суб-комиссии для вывозки из города нечистот.
Собеседник меланхолически посматривает в окне,
как бы не желая продолжать разговора
о материи, набившей ему оскомину. Вся его фигура выражает одну мысль: наплевать! я, что приказано, сделал, — а там хоть черт родись… надоело!
А назавтра опять белый день, с новым повторением тех же подробностей и того же празднословия! И это не надоедает… напротив! Встречаешься с этим днем, точно с старым другом, с которым всегда есть
о чем поговорить, или
как с насиженным местом, где знаешь наверное, куда идти, и где всякая мелочь говорит
о каком-нибудь приятном воспоминании.
Люберцев быстро втягивался в службу, и по мере того,
как он проникал в ее сердце, идея государственности заменялась идеей
о бюрократии, а интерес государства превращался в интерес казны.
Она одна относилась к ребенку по-человечески, и к ней одной он питал нечто вроде привязанности. Она рассказывала ему про деревню, про бывших помещиков,
как им привольно жилось,
какая была сладкая еда. От нее он получил смутное представление
о поле,
о лесе,
о крестьянской избе.
Но не успевает надежда согреть его существование,
как рассудком его всецело овладевает представление
о смерти.
Для всякого убежденного и желающего убеждать писателя (а именно только такого я имею в виду) вопрос
о том, есть ли у него читатель, где он и
как к нему относится, есть вопрос далеко не праздный.
Ничто другое его не тревожит, хотя он читает сплошь все напечатанное. Газета говорит
о новом налоге, — он не знает,
какое действие этот налог произведет, на ком он преимущественно отразится и даже не затронет ли его самого. Газета говорит
о новых системах воспитания, — он и тут не знает, в чем заключается ее сущность и не составит ли она несчастие его детей.
— Читали? читали фельетон в"Помоях"? — радуется он, перебегая от одного знакомца к другому, — ведь этот"Прохожий наблюдатель" — это ведь вот кто. Ведь он жил три года учителем в семействе С — ских,
о котором пишется в фельетоне; кормили его, поили, ласкали — и посмотрите,
как он их теперь щелкает! Дочь-невесту, которая два месяца с офицером гражданским браком жила и потом опять домой воротилась, — и ту изобразил! так живьем всю процедуру и описал!
Кто знает, что такое les sentiments d'une mere, тот поймет,
как тревожилась Софья Михайловна, думая
о будущем своего ангелочка.
— Да, ежели в этом смысле… но я должна вам сказать, что очень часто это слово употребляется и в другом смысле… Во всяком случае, знаете что? попросите мосье Жасминова — от меня! — не задавать сочинений на темы, которые могут иметь два смысла! У меня живет немка, которая может…
о, вы не знаете,
как я несчастлива в своей семье! Муж мой… ох, если б не ангелочек!..
За обедом только и было разговору, что
о будущих выездах и балах. Будут ли носить талию с такими же глубокими вырезами сзади,
как в прошлый сезон? Будут ли сзади под юбку подкладывать подставки? Чем будут обшивать низ платья?
Она все чего-то ждала, все думала: вот пройдет месяц, другой, и она войдет в настоящую колею, устроится в новом гнезде так,
как мечтала
о том, покидая Москву, будет ходить в деревню, наберет учениц и проч.
— Нет, я все-таки пришлю. Может быть, и получше ему будет. И с доктором
о нем поговорю. Посмотрит, что-нибудь присоветует, скажет,
какая у него болезнь.
Но в то же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера ходили грузные облака; начинавшееся тепло,
как бы по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно шел мокрый снег,
о котором говорили: молодой снег за старым пришел. Но и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело идет к возрождению; тем или другим процессом, а природа берет свое.
— То есть вы поступите со мной,
как с тем влиятельным лицом,
о котором упоминали: будете подчинять меня себе, приводить на путь истинный! — пошутила Ольга.
Она не проронила ни слова жалобы, но побелела
как полотно. Затем положила письмо в конверт и спрятала его в шкатулку, где лежали вещи, почему-либо напоминавшие ей сравнительно хорошие минуты жизни. В числе этих минут та,
о которой говорилось в этом письме, все-таки была лучшая.
Рано утром, на следующий же день, Ольги уже не было в отцовской усадьбе. Завещание было вскрыто, и в нем оказалось, что капитал покойного Ладогина был разделен поровну; а
о недвижимом имении не упоминалось, так
как оно было родовое. Ольга в самое короткое время покончила с наследством: приняла свою долю завещанного капитала, а от четырнадцатой части в недвижимом имении отказалась. В распоряжении ее оказалось около четырех тысяч годового дохода.
—
Как с чего? — во-первых, я русская и вижу в распространении грамотности одно из условий благосостояния родной страны; а во-вторых, это дело доставляет мне удовольствие; я взялась за него, мне его доверили, и я не могу не хлопотать
о нем.
Она никогда не думала
о том, красива она или нет. В действительности, она не могла назваться красивою, но молодость и свежесть восполняли то, чего не давали черты лица. Сам волостной писарь заглядывался на нее; но так
как он был женат, то открыто объявлять
о своем пламени не решался и от времени до времени присылал стихи, в которых довольно недвусмысленно излагал свои вожделения. Дрозд тоже однажды мимоходом намекнул...
Все знали, что ее можно «раздавить», И, следовательно, если б она даже просила
о защите — хоть бы члена училищного совета, изредка навещавшего школу, — ей бы ответили:"С
какими вы все глупостями лезете —
какое нам дело!"
Роман ее был непродолжителен. Через неделю Аигин собрался так же внезапно,
как внезапно приехал. Он не был особенно нежен с нею, ничего не обещал, не говорил
о том, что они когда-нибудь встретятся, и только однажды спросил, не нуждается ли она. Разумеется, она ответила отрицательно. Даже собравшись совсем, он не зашел к ней проститься, а только, проезжая в коляске мимо школы, вышел из экипажа и очень тихо постучал указательным пальцем в окно.
Иногда, проглатывая куски сочного ростбифа, он уносится мыслию в далекое прошлое, припоминается Сундучный ряд в Москве —
какая там продавалась с лотков ветчина!
какие были квасы! А потом Московский трактир, куда он изредка захаживал полакомиться селянкой! Чего в этой селянке не было: и капуста, и обрывки телятины, дичины, ветчины, и маслины — почти то самое волшебное блюдо,
о котором он мечтает теперь в апогее своего величия!
Такие приветствия и прорицания известны под именем общественного чутья. Произнося их, читатель
как бы заявляет
о своей проницательности и своими изумлениями указывает на ту действительность, осуществление которой ни для кого не покажется неожиданностью.
Но на первых порах тысячи приходили туго, так
как в идею
о добыче впадала идея об адвокатской репутации.
Они упорно держались на реальной почве, но это доказывало их недальновидность и алчность (были, впрочем, и замечательные, в смысле успеха, исключения), так
как если б они не польстились на гроши, то вскоре бы убедились, что вопрос
о том, честно или нечестно, вовсе не так привязчив, чтобы нельзя было от него отделаться, в особенности ежели «репутация» уже составлена.
Он откровенно давал отчет всякому помещику
о своих действиях, подавал благие советы и вместе с прочими негодовал на неудачный выбор мировых посредников, из которых многие,
как он уверял, состояли в сношениях с заграничными агитаторами.
В главной больнице, бывшей до того времени в ведении приказа общественного призрения, умывальники горели
как жар. Краснов, по очереди с специалистом Вилковым, ежедневно посещали больницу, пробовали пищу, принимали старое белье, строили новое, пополняли аптеку и проч. Губернатор, узнав
о такой неутомимой их деятельности, призвал их и похвалил.
— Увы! подобные перерождения слишком редки. Раз человека коснулась гангрена вольномыслия, она вливается в него навсегда; поэтому надо спешить вырвать не только корень зла, но и его отпрыски. На вашем месте я поступил бы так: призвал бы девицу Петропавловскую и попросил бы ее оставить губернию. Поверьте, в ее же интересах говорю. Теперь, покуда дело не получило огласки, она может похлопотать
о себе в другой губернии и там получить место, тогда
как…