Неточные совпадения
— Да
о чем же горевать, Хиония Алексеевна? — спрашивала Верочка, звонко целуя гостью. Верочка ничего не умела делать тихо и «всех лизала»,
как отзывалась об ее поцелуях Надежда Васильевна.
— Вот он, — проговорил Лука, показывая глазами на молодого красивого лакея с английским пробором. — Ишь, челку-то расчесал! Только уж я сам доложу
о вас, Сергей Александрыч… Да
какой вы из себя-то молодец… а! Я живой ногой… Ах ты, владычица небесная!..
— Когда я получил телеграмму
о смерти Холостова, сейчас же отправился в министерство навести справки. У меня там есть несколько знакомых чиновников, которые и рассказали все, то есть, что решение по делу Холостова было получено
как раз в то время, когда Холостов лежал на столе, и что министерство перевело его долг на заводы.
Досифея поняла, что разговор идет
о ней, и мимикой объяснила, что Костеньки нет, что его не любит сам и что она помнит,
как маленький Привалов любил есть соты.
— Мама,
какая ты странная, — вступилась Надежда Васильевна. — Все равно мы с тобой не поймем, если Сергей Александрыч будет рассказывать нам
о своих делах по заводам.
— Решительно ничего не понимаю… Тебя сводит с ума глупое слово «жених», а ты думай
о Привалове просто
как о хорошем, умном и честном человеке.
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты и подумай теперь хоть
о положении Привалова: он приехал в Узел — все равно
как в чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило всех этих Приваловых? Бесхарактерность. Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не знали.
— Нет, Вася, умру… — слабым голосом шептал старик, когда Бахарев старался его успокоить. — Только вот тебя и ждал, Вася. Надо мне с тобой переговорить… Все, что у меня есть, все оставляю моему внучку Сергею… Не оставляй его…
О Варваре тоже позаботься: ей еще много горя будет,
как я умру…
Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и,
как говорили
о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.
Хиония Алексеевна в эти немногие дни не только не имела времени посетить свою приятельницу, но даже потеряла всякое представление
о переменах дня и ночи. У нее был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно было приготовить квартиру для Привалова в ее маленьком домике. Согласитесь, что это была самая трудная и сложная задача,
какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны сказать,
каким образом все это случилось.
—
О нет, зачем же!.. Не стоит говорить
о таких пустяках, Сергей Александрыч. Было бы только для вас удобно, а я все готова сделать. Конечно, я не имею возможности устроить с такой роскошью, к
какой вы привыкли…
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они
о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу»,
как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью
о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем не стесняю и выдавать силой замуж не буду, только мать все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим
о своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать
как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
Еще меньше можно было, глядя на эту цветущую мать семейства, заключить
о тех превратностях,
какими была преисполнена вся ее тревожная жизнь.
— Оскар?
О, это безнадежно глупый человек и больше ничего, — отвечала Агриппина Филипьевна. — Представьте себе только: человек из Петербурга тащится на Урал, и зачем?..
Как бы вы думали? Приехал удить рыбу. Ну, скажите ради бога, это ли не идиотство?
Привалов ожидал обещанного разговора
о своем деле и той «таинственной нити», на которую намекал Веревкин в свой первый визит, но вместо разговора
о нити Веревкин схватил теперь Привалова под руку и потащил уже в знакомую нам гостиную. Агриппина Филипьевна встретила Привалова с аристократической простотой,
как владетельная герцогиня, и с первых же слов подарила полдюжиной самых любезных улыбок,
какие только сохранились в ее репертуаре.
—
О, совершенно в природе! — согласился дядюшка, поглаживая свое круглое и пухлое,
как у танцовщицы, коленко. — Я знал одну очень почтенную даму, которая…
Привалов еще раз имел удовольствие выслушать историю
о том,
как необходимо молодым людям иметь известные удовольствия и что эти удовольствия можно получить только в Общественном клубе, а отнюдь не в Благородном собрании.
—
О да, — протянула Агриппина Филипьевна с приличной важностью. — Nadine Бахарева и Sophie Ляховская у нас первые красавицы… Да. Вы не видали Sophie Ляховской? Замечательно красивая девушка… Конечно, она не так умна,
как Nadine Бахарева, но в ней есть что-то такое, совершенно особенное. Да вот сами увидите.
От ручки звонка до последнего гвоздя все в доме было пригнано под русский вкус и только не кричало
о том,
как хорошо жить в этом деревянном уютном гнездышке.
— Мне не нравится в славянофильстве учение
о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек,
как мне кажется, по своей славянской природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами и к слепому подражанию чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
Половодов только посмотрел своим остановившимся взглядом на Привалова и беззвучно пожевал губами. «
О, да он не так глуп,
как говорил Ляховский», — подумал он, собираясь с мыслями и нетерпеливо барабаня длинными белыми пальцами по своей кружке.
Половодов опять взял гостя за локоть и осторожно,
как больного, провел в свой кабинет — потолковать
о деле.
—
О, это прекрасно, очень прекрасно, и, пожалуйста, обратите на это особенное внимание…
Как все великие открытия, все дело очень просто, просто даже до смешного: старший Привалов выдает на крупную сумму векселей, а затем объявляет себя несостоятельным. Опекунов побоку, назначается конкурс, а главным доверенным от конкурса являетесь вы… Тогда все наследники делаются пешками, и во всем вы будете зависеть от одной дворянской опеки.
Какой-нибудь экран перед камином, этажерка для книг, —
о, сколько можно сделать при помощи денег из таких ничтожных пустяков!
— Ну, к отцу не хочешь ехать, ко мне бы заглянул, а уж я тут надумалась
о тебе. Кабы ты чужой был, а то
о тебе же сердце болит… Вот отец-то
какой у нас: чуть что — и пошел…
За чайным столом скоро собралась вся семья. Надежда Васильевна показалась сегодня Привалову особенно веселой. Она рассказывала
о своей поездке в Шатровский завод,
о том,
как Костя ждет Привалова, и т. д. Виктор Васильич и Верочка по обыкновению дурачились, несмотря на самые строгие взгляды Марьи Степановны.
По наружному виду едва ли можно было определить сразу, сколько лет было Ляховскому, — он принадлежал к разряду тех одеревеневших и высохших,
как старая зубочистка, людей,
о которых вернее сказать, что они совсем не имеют определенного возраста, всесокрушающее колесо времени катится, точно минуя их.
— Вы приехали
как нельзя более кстати, — продолжал Ляховский, мотая головой,
как фарфоровый китаец. — Вы, конечно, уже слышали,
какой переполох устроил этот мальчик, ваш брат… Да, да Я удивляюсь. Профессор Тидеман — такой прекрасный человек… Я имею
о нем самые отличные рекомендации. Мы
как раз кончили с Альфонсом Богданычем кой-какие счеты и теперь можем приступить прямо к делу… Вот и Александр Павлыч здесь. Я, право, так рад, так рад вас видеть у себя, Сергей Александрыч… Мы сейчас же и займемся!..
Каждый предмет в этих комнатах напоминал Привалову
о тех ужасах,
какие в них творились.
Она принадлежала к тому редкому типу,
о котором можно сказать столько же, сколько
о тонком аромате какого-нибудь редкого растения или об оригинальной мелодии, — слово здесь бессильно,
как бессильны краски и пластика.
Ляховская хохотала над этой пословицей до слез, и ее смех напоминал почему-то Привалову рассказ Виктора Васильича
о том,
как он выучил Зосю ловить мух. Виктор Васильич и Давид успели подхватить Лепешкина «под крыльца» и без церемонии поволокли на лестницу.
— Я не буду говорить
о себе, а скажу только
о вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и вы… Он сам не может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть,
как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
О странностях Ляховского,
о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только,
как часто бывает в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
— Не могу знать!.. А где я тебе возьму денег?
Как ты об этом думаешь… а? Ведь ты думаешь же
о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду к барину и буду просить денег, а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
Никто ни слова не говорил
о Ляховских,
как ожидал Привалов, и ему оставалось только удивляться, что за странная фантазия была у Веревкина тащить его сюда смотреть,
как лакей внушительной наружности подает кушанья, а хозяин работает своими челюстями.
— Вы не рассказали мне еще
о своем визите к Ляховским, — заговорила хозяйка, вздрагивая и кутаясь в свой платок. — А впрочем, нет, не рассказывайте… Вперед знаю, что и там так же скучно,
как и везде!.. Не правда ли?
Мало-помалу Привалов вошел в тот мир, в
каком жила Верочка, и он часто думал
о ней: «
Какая она славная…» Надежда Васильевна редко показывалась в последнее время, и если выходила, то смотрела усталою и скучающею. Прежних разговоров не поднималось, и Привалов уносил с собой из бахаревского дома тяжелое, неприятное раздумье.
Старик, под рукой, навел кое-какие справки через Ипата и знал, что Привалов не болен, а просто заперся у себя в комнате, никого не принимает и сам никуда не идет. Вот уж третья неделя пошла,
как он и глаз не кажет в бахаревский дом, и Василий Назарыч несколько раз справлялся
о нем.
Звонок повторился с новой силой, и когда Лука приотворил дверь, чтобы посмотреть на своего неприятеля, он даже немного попятился назад: в дверях стоял низенький толстый седой старик с желтым калмыцким лицом, приплюснутым носом и узкими черными,
как агат, глазами. Облепленный грязью татарский азям и смятая войлочная шляпа свидетельствовали
о том, что гость заявился прямо с дороги.
— Может, и болесть, а может, и нет, — таинственно ответила Марья Степановна и, в свою очередь, оглядевшись кругом, рассказала Данилушке всю историю пребывания Привалова в Узле, причем, конечно, упомянула и
о контрах,
какие вышли у Василия Назарыча с Сережей, и закончила свой рассказ жалобами на старшую дочь, которая вся вышла в отца и, наверно, подвела какую-нибудь штуку Сереже.
— Я думаю, что ты сегодня сходишь к Сергею Александрычу, — сказала Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном,
как будто речь шла
о деле, давно решенном. — Это наконец невежливо, жилец живет у нас чуть не полгода, а ты и глаз к нему не кажешь. Это не принято. Все я да я: не идти же мне самой в комнаты холостого молодого человека!..
Заплатина узнала
о разорении Бахаревых, конечно, одна из первых и поспешила на месте проверить собранные новости, а главное — ей хотелось посмотреть,
как теперь чувствует себя Марья Степановна и Гордячка Nadine.
Ведь он не может объяснить всего Марье Степановне, тогда
как она просто не хочет поговорить с ним
о том, зачем он пришел.
Он теперь не думал
о себе,
о своем положении, его я отошло в сторону; всеми своими чувствами он видел ее, ту ее,
какой она сидела с ним…
А с другой стороны, Надежда Васильевна все-таки любила мать и сестру. Может быть, если бы они не были богаты, не существовало бы и этой розни, а в доме царствовали тот мир и тишина,
какие ютятся под самыми маленькими кровлями и весело выглядывают из крошечных окошечек. Приятным исключением и нравственной поддержкой для Надежды Васильевны теперь было только общество Павлы Ивановны, которая частенько появлялась в бахаревском доме и подолгу разговаривала с Надеждой Васильевной
о разных разностях.
— Ах, я, право, совсем не интересуюсь этим Приваловым, — отозвалась Хиония Алексеевна. — Не рада, что согласилась тогда взять его к себе на квартиру. Все это Марья Степановна… Сами знаете,
какой у меня характер: никак не могу отказать, когда меня
о чем-нибудь просят…
— А я так думаю, Хиония Алексеевна, что этот ваш Привалов выеденного яйца не стоит… Поживет здесь, получит наследство и преспокойнейшим образом уедет,
как приехал сюда. Очень уж много говорят
о нем — надоело слушать…
Заплатина приняла это известие так безучастно,
как будто Матрешка рассказывала ей
о какой-нибудь полярной экспедиции.
— Нет, они на заводе… — бойко ответила девушка и сейчас же принялась тащить с гостя тяжелую оленью доху. — А
как о вас доложить прикажете?