Неточные совпадения
Но печальнее этих мыслей — печальных потому, что они были болезненны,
как старая рана в непогоду, — явилось воспоминание многих подобных случаев,
о которых следовало сказать, что их по-настоящему не было.
Меж явью и сном встало воспоминание
о тех минутах в вагоне, когда я начал уже плохо сознавать свое положение. Я помню,
как закат махал красным платком в окно, проносящееся среди песчаных степей. Я сидел, полузакрыв глаза, и видел странно меняющиеся профили спутников, выступающие один из-за другого,
как на медали. Вдруг разговор стал громким, переходя, казалось мне, в крик; после того губы беседующих стали шевелиться беззвучно, глаза сверкали, но я перестал соображать. Вагон поплыл вверх и исчез.
Шагая в ногу,
как солдаты, мы обогнули в молчании несколько углов и вышли на площадь. Филатр пригласил зайти в кафе. Это было так странно для моего состояния, что я согласился. Мы заняли стол у эстрады и потребовали вина. На эстраде сменялись певицы и танцовщицы. Филатр стал снова развивать тему
о трещине на стекле, затем перешел к случаю с натуралистом Вайторном, который, сидя в саду, услышал разговор пчел. Я слушал довольно внимательно.
Никогда еще я не размышлял так упорно
о причуде сознания, имеющей относительный смысл — смысл шелеста за спиной, по звуку которого невозможно угадать,
какая шелестит ткань.
Я отметил уже, что воспоминание
о той девушке не уходило; оно напоминало всякое другое воспоминание, удержанное душой, но с верным, живым оттенком. Я время от времени взглядывал на него,
как на привлекательную картину. На этот раз оно возникло и отошло отчетливее, чем всегда. Наконец мысли переменились. Желая узнать название корабля, я обошел его, став против кормы, и, всмотревшись, прочел полукруг рельефных золотых букв...
О том говорили
как его внешний вид, так и внутренность салона.
—
Как вам будет угодно, — сказал Гез. — Я остаюсь при своем,
о чем говорил.
Будь я спокоен, я отнесся бы к своей идее
о сближении корабля с девушкой
как к дикому суеверию, но теперь было иначе — представления возникли с той убедительностью,
как бывает при горе или испуге.
— Я слышал
о нем, — сказал я, поддерживая разговор с целью узнать
как можно больше
о человеке, в обществе которого намеревался пробыть неопределенное время. — Но я не встречался с ним. Действительно ли он — изверг и негодяй?
Я ответил, что разговор был и что капитан Гез не согласился взять меня пассажиром на борт «Бегущей по волнам». Я прибавил, что говорю с ним, Брауном, единственно по указанию Геза
о принадлежности корабля ему. Это положение дела я представил без всех его странностей,
как обычный случай или естественную помеху.
—
О, не беспокойтесь об этом. Такие для других трудности — для Геза все равно что снять шляпу с гвоздя. Уверен, что он уже набил кубрик головорезами, которым только мигни,
как их явится легион.
Слугу звали Гораций, что развеселило меня,
как уместное напоминание
о Шекспире в одном из наиболее часто цитируемых его текстов.
— Я не приму участия в вашем веселье, — сказал я. — Но Гез может, конечно, развлекаться,
как ему нравится. — С этим я отослал мулата и запер дверь, размышляя
о слышанном.
Я был тронут. По молчаливому взаимному соглашению мы больше не говорили
о впечатлении случая с «Бегущей по волнам»,
как бы опасаясь повредить его странно наметившееся хрупкое очертание. Разговор был
о Гезе. После его свидания с Брауном Филатр говорил с ним в телефон, получив более полную характеристику капитана.
— Да, — сказал Гез, — были ухлопаны деньги.
Как вы, конечно, заметили, «Бегущая по волнам» — бригантина, но на особый лад. Она выстроена согласно личному вкусу одного… он потом разорился. Итак, — Гез повертел королеву, — с женщинами входят шум, трепет, крики; конечно — беспокойство. Что вы скажете
о путешествии с женщинами?
— Вы сильный игрок, — объявил Гез. — Истинное наслаждение было мне играть с вами. Теперь поговорим
о деле. Мы выходим утром в Дагон, там берем груз и плывем в Гель-Гью. Вы не были в Гель-Гью? Он лежит по курсу на Зурбаган, но в Зурбагане мы будем не раньше
как через двадцать — двадцать пять дней.
— Дрянь человек, — сказал Гез. Его несколько злобное утомление исчезло; он погасил окурок, стал вдруг улыбаться и тщательно расспросил меня,
как я себя чувствую — во всех отношениях жизни на корабле. Ответив
как надо, то есть бессмысленно по существу и прилично разумно по форме, — я встал, полагая, что Гез отправится завтракать. Но на мое
о том замечание Гез отрицательно покачал головой, выпрямился, хлопнул руками по коленям и вынул из нижнего ящика стола скрипку.
Рассчитывая, что на днях мы поговорим подробнее, я не стал больше спрашивать его
о корабле. Кто сказал «А», тот скажет и «Б», если его не мучить. Я перешел к Гезу, выразив сожаление, крайне смягченное по остроте своего существа, что капитан бездетен, так
как его жизнь, по-видимому, довольно беспутна; она лишена правильных семейных забот.
Я не ожидал решительных конфиденций, так
как чувствовал, что подошел вплотную к разгадке того обстоятельства,
о котором,
как о несомненно интимном, Бутлер навряд ли стал бы распространяться подробнее малознакомому человеку. После улыбки, которая начала возникать в лице Бутлера, я сам признал бы подобные разъяснения предательством.
Разговор с Бутлером
как бы подвел меня к запертой двери, но не дал ключа от замка; узнав кое-что, я,
как и раньше, знал очень немного
о том, почему фотография Биче Сениэль украшает стол Геза.
Не делая решительных выводов, то есть представляя их, но оставляя в сомнении, я заметил,
как мои размышления
о Биче Сениэль стали пристрастны и беспокойны.
Воспоминание
о ней вызывало тревогу; если мимолетное впечатление ее личности было так пристально, то прямое знакомство могло вызвать чувство еще более сильное и, вероятно, тяжелое,
как болезнь.
В каюте Геза стоял портрет неизвестной девушки. Участники оргии собрались в полном составе. Я плыл на корабле с темной историей и подозрительным капитаном, ожидая должных случиться событий, ради цели неясной и начинающей оборачиваться голосом чувства, так же странного при этих обстоятельствах,
как ревнивое желание разобрать,
о чем шепчутся за стеной.
— Капитан Гез, — сказал я, тщательно подбирая слова, чувствуя приступ ярости, не желая поддаваться гневу, но видя, что принужден положить конец дерзкому вторжению, оборвать сцену, начинающую делать меня дураком в моих собственных глазах, — капитан Гез, я прошу вас навсегда забыть обо мне
как о компаньоне по увеселениям.
— Играйте, — сказала Дэзи, упирая в стол белые локти с ямочками и положив меж ладоней лицо, — а я буду смотреть. — Так просидела она, затаив дыхание или разражаясь смехом при проигрыше одного из нас, все время.
Как прикованный, сидел Проктор, забывая
о своей трубке; лишь по его нервному дыханию можно было судить, что старая игрецкая жила ходит в нем подобно тугой лесе. Наконец он ушел, так
как били его вахтенные часы.
Должно быть, мой ответ был для нее очень забавен, так
как теперь она уже искренне и звонко расхохоталась. Шутливо, но так, что можно было понять,
о чем прошу, я сказал...
Тоббоган встретил меня немного сухо, но, так
как о происшествии с картами все молчаливо условились не поднимать разговора, то скоро отошел; лишь иногда взглядывал на меня задумчиво,
как бы говоря: «Она права, но от денег трудно отказаться, черт побери».
Проктор рассказал случай, когда пароход не остановился принять с шлюпки потерпевших крушение. Отсюда пошли рассказы
о разных происшествиях в океане. Создалось словоохотливое настроение,
как бывает в теплые вечера, при хорошей погоде и при сознании, что близок конец пути.
Но,
как ни искушены были эти моряки в историях
о плавающих бутылках, встречаемых ночью ледяных горах, бунтах экипажей и потрясающих шквалах, я увидел, что им неизвестна история «Марии Целесты», а также пятимесячное блуждание в шлюпке шести человек,
о котором писал М. Твен, положив тем начало своей известности.
Как только я кончил говорить
о «Целесте», богатое воображение Дэзи закружило меня и всех самыми неожиданными догадками. Она была чрезвычайно взволнована и обнаружила такую изобретательность сыска, что я не успевал придумать, что ей отвечать.
— Нет? — подхватила Дэзи тоном выше. — Давайте расскажем Гарвею
о Фрези Грант. Ну, Больт, — обратилась она к матросу, стоявшему у борта, — это по твоей специальности. Никто не умеет так рассказать,
как ты, историю Фрези Грант. Сколько раз ты ее рассказывал?
В то время
как на мостике собралась толпа и толковала с офицерами
о странном явлении, явилась Фрези Грант и стала просить капитана, чтобы он пристал к острову — посмотреть,
какая это земля.
Фрези Грант, хотя была доброй девушкой, — вот, скажем,
как наша Дэзи… Обратите внимание, джентльмены, на ее лицо при этих моих словах. Так я говорю
о Фрези. Ее все любили на корабле. Однако в ней сидел женский черт, и, если она что-нибудь задумывала, удержать ее являлось задачей.
— Вас испугало что-нибудь? — сказала Дэзи и, помолчав, прибавила: — Не сердитесь на меня. На меня иногда находит, так что все поражаются; я вот все время думаю
о вашей истории, и я не хочу, чтобы у вас осталась обо мне память,
как о любопытной девчонке.
В тишине вечера я начал различать звук, неопределенный,
как бормотание; звук с припевом, с гулом труб, и я вдруг понял, что это музыка. Лишь я открыл рот сказать
о догадке,
как послышались далекие выстрелы, на что все тотчас обратили внимание.
— Я никогда не видала таких вещей, — говорила она. —
Как бы это узнать? Впрочем…
О!
о!
о! Смотрите, еще ракета! И там; а вот — сразу две. Три! Четвертая! Ура! — вдруг закричала она, засмеялась, утерла влажные глаза и села с окаменелым лицом.
Я сам ожидал встречи с Гезом и не раз думал,
как это произойдет, но я знал также, что случай имеет теперь иное значение, чем простое уголовное преследование. Поэтому, благодаря Проктора за его сочувствие и за справедливый гнев, я не намеревался ни торопиться, ни заявлять
о своем рвении.
— Знаете ли вы, — сказал он, —
о Вильямсе Гобсе и его странной судьбе? Сто лет назад был здесь пустой,
как луна, берег, и Вильямс Гобс, в силу предания которому верит, кто хочет верить, плыл на корабле «Бегущая по волнам» из Европы в Бомбей.
Какие у него были дела с Бомбеем, есть указания в городском архиве.
—
О,
как же! — ответил Бавс. — Это была прихоть старика Сениэля. Я его знал. Он из Гель-Гью, но лет десять назад разорился и уехал в Сан-Риоль. Его родственники и посейчас живут здесь.
Еще лет пять назад часть городских дельцов требовала заменить изваяние какой-нибудь другой статуей или совсем очистить площадь от памятника, так
как с ним связывался вопрос
о расширении портовых складов.
Но меня удивили слова Бавса, сказавшего по этому поводу: «Нам всем пришлось так много думать
о мраморной Фрези Грант, что она стала
как бы наша знакомая.
— Вы знаете, есть примета. Надо ее попросить… — остальное прозвучало,
как «…а?!
О?! Неужели!»
«Есть связь,
о которой мне неизвестно, но я здесь, я слышал, и я должен идти!» Я был в том безрассудном, схватившем среди непонятного первый навернувшийся смысл состоянии, когда человек думает
о себе
как бы вне себя, с чувством душевной ощупи.
Я был очень благодарен Биче за внимание и спокойствие, с
каким слушала она рассказ
о сцене на набережной, то есть
о себе самой. Она улыбнулась лишь, когда я прибавил, что, звоня в «Дувр», вызвал Анну Макферсон.
Как только я рассказал
о набережной, стало возможным говорить
о сегодняшнем вечере.
— Здесь нет секрета, — ответила Биче, подумав. — Мы путаемся, но договоримся. Этот корабль наш, он принадлежал моему отцу. Гез присвоил его мошеннической проделкой. Да, что-то есть в нашей встрече,
как во сне, хотя я и не могу понять! Дело в том, что я в Гель-Гью только затем, чтобы заставить Геза вернуть нам «Бегущую». Вот почему я сразу назвала себя, когда вы упомянули
о Гезе. Я его жду и думала получить сведения.
После того
как Сениэль разорился и остался только один платеж, по которому заплатить было нечем, Гез предложил Сениэлю спасти тщательно хранимое,
как память
о жене, судно, которое она очень любила и не раз путешествовала на нем, — фиктивной передачей его в собственность капитану.
Он только и твердил что
о тюрьме, каторжных работах и двадцать раз за сутки учил всех, что и
как говорить, когда вы заявите на него.
В то время
как набившаяся толпа женщин и мужчин, часть которых стояла у двери, хором восклицала вокруг трупа, — Биче, отбросив с дивана газеты, села и слегка, стесненно вздохнула. Она держалась прямо и замкнуто. Она постукивала пальцами
о ручку дивана, потом, с выражением осторожно переходящей грязную улицу, взглянула на Геза и, поморщась, отвела взгляд.
Хотя и я не понимал его тревоги, так
как оговорил роль Бутлера благоприятным для него упоминанием
о, в сущности, пассивной, даже отчасти сдерживающей роли старшего помощника, — он, быть может, встревожился,
как виновный в недонесении.