Ревность 2

Кристина Французова, 2023

2-ой заключительный том.Семейные ценности – вот что отстаивала Мирослава, когда любимый муж превратился в тирана. Она сбежала в ночь, в никуда, чтобы спасти собственную жизнь и остатки самоуважения. Не имея денег, жилья, работы, в руках один чемодан и диплом экономиста. Когда тебе 27, сложно начинать с нуля. Но судьбу не интересуют наши планы.Любовь обернулась разочарованием. Надежды испарились. Мечты остались в доме, из которого сбежала.Мирослава решительно/безрассудно перевернёт свою жизнь, но что ей это принесёт…Старые знакомые + новые роли = кто получит итоговый приз…ХЭ для героини есть (не путать с ХЭ для читателя).

Глава 36

Божья коровка что-то потеряла. Вот она ползла, ползла, огибая преграды терпеливо, иногда сворачивала в одну, затем в другую сторону, или кружилась на месте, тогда встопорщив крылышки и недовольно прожужжав на своём коровьем, она разворачивалась обратно и вновь принималась за поиски. Ползая по моей руке туда-сюда, мелкая красная букашка тщательно исследовала одно и то же место несколько раз. Что она искала? По-моему, в природе красивые жучки питались тлей и мелкими клещиками. «Поздравляю Мира, ты докатилась до того, что божья тварь выискивает в тебе насекомых. Самое время завести шимпанзе вместо котика».

После визита к Бывшему я стояла на лужайке перед главным входом в детский центр. Небо синее, солнце жёлтое, трава под ногами зелёная, я вроде дышала — и судя по собранным материальным признакам, жизнь продолжалась. По крайней мере хотелось в это верить. И я верила назло всему и всем.

Взгляд зацепился за путаную вывеску «Ангелы Миры». С момента открытия Центра прошло совсем немного времени, а я будто прожила столетнюю жизнь… Чувство долга сурово тыкало в спину, но угнетение побеждало. Я думала, что если постою ещё чуть-чуть, несколько минут под тёплыми лучами солнца, засматриваясь сначала на слепящее синее небо, а когда глазам становилось больно, то на изумрудную траву под ногами, может тогда найду в себе силы заставить руки-ноги шевелиться.

— Тётя Мира. — Доносилось издалека, но я не оборачивалась. Измождённый разум, отказывался осмысливать даже такую смехотворную информацию вроде собственного имени.

— Тётя Мира, тёть Ми-ра, — детский голос раздавался всё ближе.

Вскоре за ноги меня обняли маленькие ручки. Я посмотрела вниз и встретилась со смеющимися глазами, которые поднимали столько со дна…

Я покачнулась… хотелось перестать дышать и не могла надышаться. Хотела остановить, уничтожить воспоминания, но не могла отвести взгляд. Если бы мой малыш не погиб, у него были бы точно такие глаза глубокого синего оттенка, один в один как у его отца… Вот как Бывший умудрялся, я диву давалась, всплывать в ситуациях, когда ничто не предвещало…

— Тётя Мира, я тебя поймала, а-ха-ха.

— Полинка, не урони нас, — я тоже рассмеялась. Маленькие человечки способны на самую большу́ю искренность. — Ты была на занятиях?

— Нет, Павлик на лепку пришёл. Он будет скуль-пто-ром, — она с трудом выговорила сложное для неё слово, но проявила заметное усердие.

— А ты с кем?

— А я была с ними. — Полина махнула рукой на стайку девочек под присмотром Виктории — одной из воспитательниц. — Но увидела тебя и убежала.

Маленькая тёплая ладошка незаметно оказалась в моей руке. Полина свободно перешла на «ты» и я, к собственному удивлению, не стала её поправлять. Странное чувство разливалось в груди. Было так тепло, намного лучше, чем просто греться под лучами майского солнца, что я не рискнула разрушить момент.

— Убегать запрещено. Помнишь?

— Я же к тебе.

— Ко мне можно. Но больше ни к кому и никогда. Договорились? Я жду твоего обещания, Поля.

— А я хочу только к тебе. Больше никого не хочу. — Странные слова запальчиво, скороговоркой выкрикнула девочка. Я нахмурилась, но разобраться в причинах не успела.

— Полинка! Я тебя обыскался. Здрасьте, Мира Андреевна. Ты почему хулиганишь?

— Здравствуй, Паша. Она с группой Виктории была. Поля дала слово больше не убегать. Так?

Хитрая девочка часто закивала головой, но я не обольщалась её наигранной покладистости. И как в подтверждение:

— Паш, а ты бы хотел, чтобы Мира стала нашей мамой?

Полина-провокаторша, игнорируя слово «тётя», назвала меня по имени, стирая последние границы. Паша вытаращил испуганные глазищи, словно я способна здесь и сейчас совершить страшное… Я не собиралась угадывать, что он успел вообразить. Ещё не хватало отчитывать ребятишек за мечты.

— Эх, Полина-Полина, — я укоризненно покачала головой, — ты глянь до чего брата довела. Разве так можно? Смотри-смотри он аж весь побледнел.

Паша наконец отмер, потряс вихрастой головой и взял сестру за свободную руку, на всякий случай видимо, если предстоит спасаться бегством. Втроём мы пошли ко входу в здание, Полина посередине нашей странной компании.

— Паш… не паникуй. Я не собираюсь никого наказывать. Твоя сестра ляпнула не подумав, только и всего.

— И ничего я не ляпнула, — неожиданно обиделась Полина и встала как вкопанная, притопнув ногой для усиления эффекта. — У тебя дети есть, тёть Мир?

— Нет, — застигнутая врасплох, я ответила честно.

— А ты бы хотела?

–Ох… Полин, а тебе не кажется, что ты забрела туда, куда маленьким девочкам вход закрыт?

— Я же просто спросила.

— Полина! — Паша сердито одёрнул сестру, — перестань. Ты ведёшь себя недопустимо. В следующий раз не возьму тебя с собой.

В итоге Полина не придумала ничего лучше кроме как скорчить страдальческое личико, выдернуть обе руки, потереть сжатыми кулачками глаза и… вполне ожидаемо заплакать. Пашка снова испуганно воззрился за меня, я же философски и про себя махнула рукой.

— Паш, сегодня у Поли плохое настроение. Путь пока постоит на крыльце у входа, проветрится, а мы с тобой сходим в кафетерий и попьём чаю с пирожными. Что скажешь? — Подмигнула ошалевшему подростку. Мне повезло, что Павлик раскусил мою затею и включился в игру.

— Спасибо, Мира Андреевна. Давно не пил чай с пирожными.

Мы обошли с двух сторон девочку, которая резко оборвала плачь и переводила взгляды попеременно с меня на брата и обратно. Всё это я подметила боковым зрением, а сама взяла Пашу за руку и повела в здание. Он было дёрнулся. Но я сжала покрепче его ладонь, и надеялась, что он не подумал, будто это обычный порядок вещей, если я взрослого мальчишку веду за руку.

Минуты не прошло, как повеселевшая Полина влезла между мной и Пашей, расцепила наши ладони, чтобы снова занять место посередине.

*****

Случай с братом и сестрой надолго отложился в памяти. Неожиданный вопрос: «хотела бы я детей», изо дня в день звенел в голове. Я отмахивалась от него, как от назойливого кровожадного комара, пока сама жизнь не ткнула меня носом.

Загадочным образом несколько раз в неделю я неизменно сталкивалась лицом к лицу с Пашей и Полиной, которые сами того не подозревая, прочно обосновались в моих мыслях. Или виной всему подсознание, я, сама не понимая собственных желаний, искала встреч с детьми, и невольно приходила в нужные коридоры и к нужным дверям. «Мира, притормози! Ты ещё “магию синих глаз” приплети», — интересная, кстати, идея.

Наши встречи обзавелись регулярностью. Полина непринуждённо называла меня Мирой и на ты, я отчего-то в эти моменты чувствовала себя самой счастливой, Паша смущался и краснел. Пока однажды я его не попросила:

— Не находишь странным, что твоя младшая сестра зовёт меня по имени, а ты нет. Не вижу ничего плохого в том, что ты станешь обращаться ко мне так же.

— Так нам не положено.

— Если я сама даю разрешение, то очень положено.

— Ну-у… неудобно. Это же вроде неуважение, — Паша упрямился, но меня его характер лишь подстёгивал. По-моему, я постепенно превращалась в ненормальную тётку, которая вечно улыбалась и водила странную дружбу с детьми. «Заткнись, Мирка. Тебя никто не поймёт».

— Хотя бы наедине, Паш, пожалуйста.

Мальчишка комично хмурил русые брови и жевал губу пока о чём-то сосредоточенно размышлял.

— Хорошо, я попробую, — озвучил он вердикт, а я рассмеялась по примеру Полины. Мне самой заметно, что я стала перенимать привычки своевольной девочки, но не уверена, что знала способ, как это остановить.

Полина ходила за добавкой пирожных, пока мы с её братом заключали сделку. С осторожностью передав Паше тарелку, она забралась на стул и, повернувшись ко мне, долбанула вопросом:

— Мира, а ты можешь стать нашей мамой? — после роковых слов она стрельнула взглядом в шокированного брата, а после уточнила, глядя на меня: — Моей и Павлика?

— А почему ты думаешь, что из меня получится хорошая мама? У меня нет детей, и я понятия не имею, что с ними делать. Жить вместе на одной территории очень и очень непросто, — спросила я у девочки, когда пауза растянулась до предельных величин. Паша, судя по его заторможенности, не мог выбраться из ступора.

— Не знаю. Ты напоминаешь мне маму. Ты похожа на неё и пахнешь как она… И с тобой весело.

Последний довод более всего укладывался в правдивую картину.

— М-да. Ну и вопросы у тебя, Поля.

— Ну ты даёшь, мелкая, — ожил Пашка, — тебе нельзя есть пирожные, а то мозги сахарятся.

— А я люблю пирожные, — зло огрызнулась сестра.

— Не всегда получаешь то, что любишь.

— А я всё равно получу.

Разгорался конфликт, который никому из нас был не нужен.

— Ребят, глупо ссориться из-за сахара или пирожных.

На этот раз дети решили, что каждый в своём упрямстве пойдёт до конца. Павлик насупился и не смотрел на нас. А Поля показательно сюсюкала со мной, будто я её маленькая дочка, а она взрослая тётя, объясняющая прописные истины своему неразумному чаду.

*****

Глубокий синеющий взгляд не отпускал. Я помнила те дни, когда он боготворил и обожал, пока не застыл во льдах, облитых ненавистью. Сейчас две пары синих глаз кричали мне об одиночестве, тоске и разочаровании.

Затея, похлеще авантюры с детским центром и благотворительностью, в которую я решительно настраивалась влезть и которая перевернёт мою жизнь раз и навсегда, набирала полный ход.

Неожиданно для самой себя обострилось моё противостояние с внешним миром. Испытывать одиночество сильнее, чем сейчас, даже после расставания с Бывшим, мне не доводилось. Посоветоваться на животрепещущую тему оказалось не с кем. Даже от Маринки я таилась. Мои рассуждения зиждились на шаткой платформе, но другой у меня не было.

Раз уж я вознамерилась стать матерью-одиночкой двум детям, один из которых почти подросток, 10-летний пацан, вступающий в самый непростой для себя и окружающих период, то принимать окончательное решение следовало самой. Во-первых, чтобы не винить других в собственных неудачах, а во-вторых, и главных, воспитывать предстояло мне, помогать некому, значит сейчас я должна действовать также — опираться на свой дальнейший образ жизни. Если я не в состоянии принять первое решение, то как я смогу воспитывать детей, двоих… Чему я их научу? Нерешительности или безответственности? Так дело не подойдёт. Поэтому я изводила себя сомнениями, задавала миллион вопросов, не находила ни одного ответа, пока, едва не свихнувшись от внутренних метаний и терзаний, не поняла главное. Они мои!

Откуда мне было знать, как сложится жизнь. Однажды выходя замуж за любимого мужчину, я думала — вот оно счастье, один раз и на всю жизнь. Я думала, что состарюсь рядом с ним, воспитывая наших внуков и возможно правнуков.

Мне почти 29, я пережила выкидыш, развелась с мужем, разочаровалась в мужчинах как виде, и стояла перед распахнутой настежь дверью, за которой меня ждал удивительный подарок, дарованный судьбой — стать мамой двум одиночествам.

«Какая дура от подобного откажется? Ха. Ты хотела сказать, какая дура на это согласится?» — перебивала сама себя вопросами.

Постепенно на меня сходило озарение, что я напрасно мучила себя, истязала вечным — что хорошо, что плохо. Достаточно было вовремя заткнуться и прислушаться. Отключить шумовой мыслительный поток, который сводил с ума, путал, но не давал советов — оказалось самым сложным. «Как воспримет новость мама, что скажет Марина, дадут ли мне разрешение органы опеки, сдюжу ли я, Павлик уже большой и через год-другой, жди Мира новых проблем; вдруг через десять лет они оба скажут “ты не наша мать и ты нам не указ”, что мне делать, если над ними станут издеваться сверстники из-за нашей непохожести, на какие средства мы будем жить, я представляю процесс воспитания 5-летней девочки, но что мне делать с 10-летним мальчиком, я никогда не выйду замуж и не рожу сама»…

Понадобилось прилично времени, чтобы я осознала простую истину. На миллион вопросов существовал один единственный ответ, верный для всех непонятностей разом.

Я — мать! Я та, кто станет мамой двум сиротливым человечкам. Возможно, Дура. Пусть так. Но это моя жизнь и мои дети!

Единственным человеком с кем я рискнула посоветоваться — это Людмила Геннадьевна. Пожалуй, она одна из немногих кому я хоть сколько-нибудь доверяла в вопросах, касающихся детей из приютов. Правда телефонный разговор в итоге случился совсем не таким, на какой я опрометчиво рассчитывала:

— Ты жалость свою прибери! — без стеснения орала на меня женщина, всю свою жизнь посвятившая ребятишкам с инвалидностью. — Домой придёшь, сядешь на унитаз и можешь начинать себя жалеть хоть до усрачки или до тех пор, пока геморрой из задницы не вылезет. Наглая девчонка мастерски тобой манипулирует, а ты сопли развесила. — Да, Людмила Геннадьевна выбирала выражения только на работе, вокруг детей.

— Думаешь я не понимаю?

— Тогда, о чём вообще говорить. Коли ты всё понимаешь. Мой ответ — нет и ещё раз нет. Подумай, что ты скажешь остальным деткам, когда они прознают. Кем ты станешь в глазах остальных? Остальные выходит рожей не вышли для тебя. А то, что Павлику уже десять, ты в расчёт берёшь?

— Люда, ни один из остальных не называет меня мамой, и я знаю сколько лет Паше. — За стенами работы мы с Людмилой Геннадьевной перевели наше общение в приятельский формат, и я сполна прочувствовала хлёсткие манеры старшей наставницы.

— В том и суть. Малявка знает, на что давить.

— Или она действительно видит во мне ту, которая станет её мамой.

— Так ты для каждого ребёночка можешь стать мамой.

— Но все остальные дети приняли правила игры и зовут меня не иначе, как тётей Мирой. Никто не предпринял шагов по сближению и только эта девочка, даже при наличии старшего брата, сама без каких-либо намёков или поводов стала меня называть Мирой и мамой. Хоть что-то это значит?

— Если ты упёртый баран, для тебя это значит одно. Ты делаешь только то, что считаешь нужным. Зачем ты звонишь мне и спрашиваешь совета коли в нём не нуждаешься? А если тебе нужно моё одобрение, то ты его не получишь. Причины знаешь сама или догадаешься если не дура. Поэтому не трать ни моё, ни своё время. Только хорошенько подумай, Мира, на что обрекаешь себя, а значит и детей. На своей личной жизни ты уже считай поставила крест, как и на будущей беременности. Ты готова пожертвовать шансом завести мужа, родить своих детей в угоду прихоти девочки, которая если не сейчас, то очень скоро смирится с сиротской судьбой?

— Она может и смирится, Люд, но я не смогу.

— Чудачка ты, Мирка. Менять мужика с родным ребёнком на чужих детей. Один из которых через пару лет тебе такие кренделя выписывать начнёт, что враз поседеешь.

И тогда мне пришлось осознать и принять ещё одну страшную истину — меня никто не поймёт. Я правильно сделала, что скрывала ото всех свои планы. Даже от Марины. Как объяснить другим, что у тебя внутри? То, что было известно только одной тебе.

Мне казалось, я нащупала кончик нити — в чём крылось различие между мной, Людмилой Геннадьевной, той же Мариной или любым другим человеком. В отличие от меня, все остальные действительно считали ребят, попавших в приюты, чужими. Я же никогда не считала их таковыми. Они все для меня просто ДЕТИ. Не мои, соседки, дальних родственников, приёмные, брошенные, с отклонениями в развитии или вундеркинды — они дети. Без определений, уточнений, иносказаний и всякого словоблудия.

А Поле стоило сказать отдельное спасибо. Если бы не её решительность, я бы никогда не осмелилась даже помыслить о таком, чтобы усыновить кого-то. Да как бы я подумала, если исправно следовала совету Людмилы Геннадьевны: держалась поодаль и чутко следила за дистанцией между собой и ребятами, ибо помочь всем не в силах. Меня одной элементарно не хватит. Я просто делала то, что могла, старалась обеспечить работу Центра таким образом, чтобы предоставить разносторонние возможности именно тем, о ком больше некому позаботиться кроме государственной машины. А она, как известно, лишена чувств, а значит сострадания и теплоты дать не способна.

Я не видела поводов для гордости и не считала себя образцом для подражания, а наоборот готовилась к новым сложностям. Как любая женщина на моём месте, я не мечтала в 29 поставить крест на личной жизни. Мне хотелось встретить мужчину, которому смогу довериться. И я до чёртиков боялась остаться никому ненужной и всеми забытой тёткой. Но выяснилось, что опаска невостребованности, как женщины, меркла и рассыпа́лась перед гораздо бо́льшим страхом. Стать предательницей тех, кто уже хотел быть со мной, кто выбрал и надеялся на меня, и кто звал меня волшебным словом «мама».