Ревность 2

Кристина Французова, 2023

2-ой заключительный том.Семейные ценности – вот что отстаивала Мирослава, когда любимый муж превратился в тирана. Она сбежала в ночь, в никуда, чтобы спасти собственную жизнь и остатки самоуважения. Не имея денег, жилья, работы, в руках один чемодан и диплом экономиста. Когда тебе 27, сложно начинать с нуля. Но судьбу не интересуют наши планы.Любовь обернулась разочарованием. Надежды испарились. Мечты остались в доме, из которого сбежала.Мирослава решительно/безрассудно перевернёт свою жизнь, но что ей это принесёт…Старые знакомые + новые роли = кто получит итоговый приз…ХЭ для героини есть (не путать с ХЭ для читателя).

Глава 21

Марина Александровна Богданова. До открытия Центра три недели.

Сижу на опостылевшей работе и не могу взять в толк, что я здесь делаю. Мне скоро двадцать девять, а я до сих пор девочка на побегушках. Пусть у главного босса, но разве это что-то меняет. «Поздравляю, Маринка, ты форменная неудачница». Следовало давным-давно взяться за поиски работы, но я по неизвестной причине оттягиваю неприятный момент. Последний месяц шеф словно не в себе, орёт на всех и меня в том числе. Нет, на меня в первых рядах. Хотя раньше было точно наоборот, он орал на всех, кроме меня. Только когда это было? Мы разбежались больше года назад, а я так и не решаюсь сменить место работы. Тоже мне отговоркой прикрылась — некогда бегать по собеседованиям. Ну так увольняйся к собачьему хрену и дело с концом, времени появится вагон с тележкой. Можно с таким же успехом устроиться к Мирке. Поди Загородневы, что старший, а младший особенно, возражать не станут. Уж лучше пусть Мирка мной командует, чем лысеющий, пузатый самодур. И на что я когда-то польстилась? Наверно после всяких недоумков, включая одного психа, примерный семьянин (хм, по крайней мере Сергей Саныч был таковым до встречи со мной) показался самым безопасным. Пивной живот не нависал, лысина едва намечалась. Сейчас мужик безобразно обрюзг и постепенно в день по шажку преображается всё больше и больше. Импозантного мужчину слегка в годах постепенно замещает сварливый, всем недовольный ворчун предпенсионного возраста. Хорошо, что мы давно поставили точку в отношениях. Ха, секс называть отношениями — смешно. Меня кондрашка хватит если придётся спать с таким, как он. Вслед за раскрытой дверью, показывается краснеющая, лоснящаяся морда и бурчит:

— Богданова, где отчёт из бухгалтерии?

— Сейчас занесу, Сергей Саныч.

— Надо не сейчас, а немедленно, когда к тебе попали важные документы, Богданова! — ярится шеф. — Столько времени работаешь, а толку от тебя ноль.

Оглушительно хлопнув дверью, он скрывается в своём кабинете. Ну и чёрт с ним. Мало ли, что у него происходит. Может кризис в семье или дети взрослеют, а мужик только начинает осознавать, что требования из детских превращаются во взрослые, безжалостно опустошая его кредитку, а может климаксом от жены заразился. Кто этих семьянинов поймёт. Хватаю отчёт, заодно включив кофеварку, так на всякий случай, и шествую в кабинет Великого и Ужасного (первое — ложь, второе — святая истина), громко цокая шпильками. Он этого терпеть не может, а я рада угодить «любимому» шефу. Кладу бумаги аккуратно в многоуровневый лоток на краю стола, разворачиваюсь в сторону выхода, но не успеваю сделать шаг, как в спину прилетает:

— Когда ты научишься одеваться как порядочная женщина, а не проститутка подзаборная в поисках клиента?

Моя голова невольно опускается вниз, и я смотрю на свою скромную юбку ниже колена, жакет на двух пуговицах, под которым самая обычная белая блузка с расстёгнутой пуговицей в количестве — одна штука. Туфли на шпильке — самая неприличная вещь из моего сегодняшнего гардероба, ну и, пожалуй, бельё, хотя тот сюрприз для Савы, если он заглянет после работы. Коротко улыбаюсь, предвкушая жаркий вечер, и щурю глаза, вспоминая ненасытные губы своего темпераментного кавалера. Но разворачиваясь к шефу лицом, прячу улыбку за непроницаемой маской. Последнее время её приходится надевать ежедневно, не снимая до самого конца рабочего дня.

— Не понимаю ваших претензий, Сергей Саныч. Всё закрыто, скромно, — унылый серый цвет костюма вгоняет в тоску, поэтому бельё под ним вызывающе алое, но ему знать всех нюансов не положено… больше нет, — меня можно запросто перепутать с учительницей.

Волосы собраны в низкий хвост на затылке, алая помада в сумочке, а не на губах. Так что сегодня я в полном всеоружии против придирок сбрендившего шефа. После Самохина я буквально вышколила себя следовать простейшему правилу, что красота женщины совсем не в одежде, надетой на неё. Самый роскошный наряд, который женщина может продемонстрировать — это её внутренняя уверенность. В моём случае алое бельё лишь огранка, но никак не алмаз.

— Вот в этом и суть Богданова, что ты не понимаешь! Высшее образование есть, и вроде баба ты не глупая. — Морщусь от нарочитой фамильярности, слово-то выбрал какое, базарное — баба. Он бы ещё тёлкой меня окрестил. — Но дура дурой.

На дуре меня окончательно перекашивает и недавние мысли об увольнении достигают пика вызревания. А почему, собственно, не воспользоваться подходящим моментом. Так и тянет посмотреть на его перекошенную морду, когда я сообщу об уходе. Ради нескольких мгновений, преисполненных триумфа, стоит рискнуть и уволиться в никуда. Особенно учитывая, что моё терпение практически на исходе. Я почти уверена, что минута лицезрения эмоций красномордого с лихвой компенсирует израсходованные на него же нервные клетки.

— А знаете, что, Сергей А-лек-сан-дро-вич… — чеканю, глядя в недовольные, суженные глазки, — вот смотрю я на вас и диву даюсь. Вроде и образование высшее есть, и фирму свою успешно развиваете, и мужик вы, на первый взгляд, не глупый, но дурак дураком.

Красная морда постепенно меняет оттенок на бордовый, и я в ожидании, что из ушей шефа вот-вот повалит пар, благодаря крайней степени закипания. Поскольку всё культурное и цензурное сварилось в его котелке под воздействием высоких температур, тороплюсь упредить возможный поток разухабистой брани:

— Можете не трудиться орать, Сергей Александрович. Лучше бы вам поберечь немолодое здоровье. Ещё приступ схватите сердечный, а у вас жена, дети. О фирме опять же позаботиться некому будет. Так что вы дышите поглубже, Сергей Александрович. А я, пожалуй, пойду. Заявление по собственному сегодня ляжет к вам на стол. Думаю, пришло время избавить вас и вашу компанию от дуры вроде меня. У вас ведь и подходящие кандидатуры умниц-разумниц уже на подходе. Которые с готовностью нырнут под стол и обслужат вас со всем профессионализмом. А у меня, знаете ли, тоже возраст не тот, чтобы выслушивать необоснованные претензии, высказанные криком да под аккомпанемент брызжущих слюней. Я с некоторых пор что-то брезглива. Не терплю посторонние жидкости на своём теле.

Разворачиваюсь и гордо несу себя в сторону выхода.

— Ты что удумала, болезная. Какое увольнение? Совсем свихнулась?

Он вдруг настигает меня и больно хватает за руку выше локтя. Я рефлекторно морщусь, но усилием воли или злости, пока неизвестно, быстро возвращаю на лицо невозмутимую маску. Ни при каких обстоятельствах он не получит удовольствие от моих слёз.

— Любому терпению приходит конец. А за последние месяцы вы моё терпение сношали без устали в самых разных позах и всё без вазелина, вот оно издохло, не вытерпев издевательств и скотского отношения.

— Ах ты неблагодарная дрянь! Значит это я к тебе по-скотски отношусь? Я?! — багровая морда орёт мне в лицо.

Нет, ну не я же, обзываю свою сотрудницу проституткой. Это ещё хорошо, что мы в кабинете одни, и остальные коллеги не ведают, что позволяет себе шеф в мой адрес. Если местные, охочие до сплетен кумушки прознают, то мне век не избавиться от позорного ярлыка продажной девки.

Пока я думаю над ответом, он с невиданной прытью и силой толкает меня, что с трудом удержав равновесие на каблуках, я буквально влетаю в запертую дверь, ударяясь плечом. Само собой я тут же тянусь к ручке, но в следующую секунду грубым хватом мужские руки меня разворачивают и вжимают уже спиной. Косточки и позвонки от жёсткого обращения похрустывают, затылок встретившись с дверью отзывается болью.

Что за беспредел? Трясу головой, пытаясь собрать мысли в кучу. Но тут на моё лицо обрушились жадные, липкие поцелуи. Я начинаю вертеть головой из стороны в сторону, чтобы избавиться от мокрых, слюнявых губ.

— Серёжа, ты что творишь? Ты пьян? — взываю к разуму хотя бы одного из нас. Если я не понимаю, что происходит, может шеф в курсе.

— Да я пьян! — кричит спятивший мужик, не переставая осыпать меня гадкими поцелуями, — я давно пьян, Мариночка. Это ведь ты отравила меня свои ядом. Ты опьянила похотью, околдовала роскошным телом, привязала к себе как последнего алкоголика. Я пытался, Мариночка, честно пытался тебя забыть, но не смог. Веришь? Я ведь люблю тебя, стерву, действительно люблю. Всё готов бросить ради тебя: семью, детей, работу, всё. Понимаешь ты или нет жестокая женщина?!

Но я не понимаю. Ни черта не понимаю и не собираюсь понимать.

— Серёжа, ты меня пугаешь. Мы ведь расстались. Возможно, было непросто, но мы решили жить дальше, без оглядки на прошлое. Я не лезу в твою семью, не рушу то, что не я создавала. Так почему ты не даёшь мне спокойной жизни?

— А ты меня спросила? Спросила чего хочу я? Нет же, дрянь ты этакая. Ты просто объявила о конце и всё. А я не хочу расставаться! Я тебя, ведьму, хочу. С женой спать не могу, потому что она не ты. Не встаёт у меня хрен на неё, понимаешь? Подлая ты сука, Маринка! Вот ты кто. Поиграла и бросила. Но я не согласен. Я хочу тебя, и я получу тебя. А ты вспомнишь, как нам было хорошо вместе, и вернёшься. Я ведь всё для тебя делал. Всё. Что тебе не хватает? Все твои закидоны сношу, как телок слабовольный, лишь бы моя Мариночка была довольна и счастлива.

Вдавив меня плечом сильнее в дверь, он лезет мне под юбку, довольно шустро добравшись до кромки белья, опыт как говориться не пропьёшь, и уже пробирается пальцами в мою сердцевину, чего я стерпеть никак не могу.

Пытаюсь отбиться от него руками, но одна из них крепко зажата между нашими телами, я едва вяло дёргаю кистью. Кое-как вытащив на свободу вторую руку, молочу его по спине, да что толку. Удары для него, что слону дробина.

— Ты что творишь, гадёныш? А ну убрал от меня свои грязные лапы, ирод. Иначе заору так, что стёкла оконные повылетают. Замучаешься от клейма насильника отмываться.

Одна паршивая длань выныривает из-под юбки обратно, а вторая замирает на резинке чулок, поглаживая границу кожи. Сергей похабно с превосходством улыбается и оглаживает мне щёку костяшками пальцев, сильнее наваливаясь своим телом, не позволяя вырваться. Резко дёргаю головой, но его свободная рука прихватывает меня за подбородок, пресекая возможное неповиновение. Требовательный взгляд горит, полыхает. Мне неожиданно трудно выдерживать его, столько в нём намешано. Я ни разу за долгий срок нашего знакомства не задумывалась и не строила предположений, что Сергей мог быть таким… одержимым, непреклонным в своих желаниях. Глаза, некогда светившиеся добротой и преданным, даже щенячьим обожанием, горели оголённой похотью, подлинным мужским желанием, когда объект страсти слишком долго упирался, но терпение неудовлетворённого мужчины вдруг иссякло, и он больше не отдаёт себе отчёт, а просто берёт то, что хочет. То, что считает вправе взять. И я отлично понимаю, что, если не предприму хоть что-нибудь, он меня поимеет здесь и сейчас у двери своего кабинета. Поэтому мозги принимаются за усиленную работу, а я всерьёз раздумываю над возможностью заорать, но, как назло, Сергей меня опережает, каким-то нереальным чутьём предугадав мои намерения. И едва прикасаясь своими губами к моим, шепчет, опаляя горячим дыханием:

— Кричи, Мариночка, кричи. Ты же знаешь, что я люблю, когда ты громко кончаешь.

Мои глаза должно быть круглыми плошками вылупляются на него, а его наглая вторая длань вновь бесцеремонно оглаживает мою промежность поверх трусиков.

— Что же ты молчишь, моя ненасытная ведьма. Можешь кричать, я разрешаю. Пусть все узнают какая ты страстная, когда мои пальцы в тебе.

Он прижимается грубым, неприятным поцелуем, сминая мой рот, пальцы тем временем, отодвинув бельё в сторону, без предупреждения и предварительной ласки сразу тремя сардельками ввинчиваются во влагалище, вышибая из меня воздух и невольные брызги слёз.

Чёрт, почему же так больно, пытаюсь глотнуть воздуха, но ненавистные губы пожирают мои и лишают меня этой возможности. Дышу носом, но голова идёт кругом.

— Мариночка, — ирод наконец отстраняется, не вынимая из меня пальцев, но хотя бы движения становятся не такими резкими, а более нежными что ли, — любимая моя, пылкая моя, страстная моя тигрица. Позволь я приласкаю тебя, сделаю всё как ты любишь. На колени встану, чтобы ты кончила на мои губы. Как раньше, помнишь?

Я помню. Всё-всё помню. И как нам могло быть хорошо помню. И прежнего Серёжу помню: нежного, нетерпеливого, восхищённого, настойчивого, весёлого, страстного и даже капельку влюблённого. Но былого не вернуть. У меня новые отношения и я хочу только одного мужчину.

Мужики годятся лишь для одной функции — доставлять удовольствие, ну и… осеменять, если кому вдруг понадобится. Так я думала раньше… Собственные слова превращаются в далёкую, иллюзорную дымку. Теперь мечтается о большем, гораздо большем, чем простое удовлетворение. Ужас в том, что я, кажется, умудрилась влюбиться вопреки всем своим личным установкам. Пресловутое самовнушение в который раз пальнуло холостыми.

— Серёжа, перестань. Прошу. Я не хочу. Не надо так. Это неправильно, — взываю к остаткам его разума, но в глазах напротив лишь голодная страсть на грани помешательства.

— Мариночка, милая, родная. — В перерывах между бормотаньем, он продолжает навязчиво слюнявить моё лицо толстыми губами. Я уже не верчу головой, его пальцы до сих пор крепко удерживают мой подбородок, но изо всех сил напрягаю остатки не застывших от шока извилин головного мозга, чтобы найти выход из аховой ситуации. — Расслабься, я сделаю тебе хорошо, обещаю. Скажи, что хочешь меня. Ну же, Марин, не упрямься. Раньше ты всегда хотела меня. Несколько раз в день хотела. Забыла, ненасытная моя?

Не забыла. Я и сейчас хочу два раза в день, но не тебя Серёжа, давно уже не тебя…

— Мне больно, Серёж. Отпусти. Пожалуйста.

— Не отпущу Мариночка, не могу. Я так долго терпел, что больше не могу и не хочу. Только ты нужна мне, любимая. Завтра же подам на развод, а ты переедешь в мою квартиру. К чёрту всё. Если хочешь уедем из города, чтобы нам никто не мешал. Куда скажешь туда и рванём. Можем в столицу махнуть. Денег хватит, не беспокойся. А можем за границу. Как развод получу, тут же распишемся. Я чуть не свихнулся без тебя. Веришь? Ты должна мне верить, Марина. Я твой и всегда буду твоим. Верь мне, любимая моя.

— Верю, Серёжа, конечно, верю. — Особенно в то, что ты окончательно спятил. — Но сейчас не хочу. Давай не здесь и не так. Мне неприятно здесь.

— Почему же не здесь? А, Марин? Когда ты сидела под столом с моим членом во рту тебе было очень приятно здесь. Что же изменилось, мм?

Хватка на подбородке усиливается вслед за его раздражением, сардельки выскакивают из влагалища и пытаются добиться моего отклика внешними ласками. Но я мечтаю лишь об одном, чтобы вся эта жуткая нелепица поскорее закончилась.

Не получив отдачи, подтверждённой моей сухостью, а также встречное равнодушие во взгляде, он набрасывается с новым поцелуями, вгрызаясь не только в губы, но и переходя на шею. Зубы больно ранят. Я ворочаю руками, пытаясь его отпихнуть, чтобы успеть развернуться, открыть дверь и выскочить из кабинета, но в Сергея словно бес вселился, он стоит не шелохнувшись, даром что живот отрастил.

— Перестань, ты же чувствуешь, что я не хочу.

— А ты перестань сопротивляться мне. И тогда я сделаю так, что ты захочешь, а после криками попросишь добавки. Ты всегда просишь больше, я помню, Мариночка.

Но видя мою неуступчивость и сопротивление, он выдёргивает конечность из-под юбки, чтобы двумя руками разорвать на мне блузку, а через секунду его губы смыкаются на нежной груди, впиваясь болезненным засосом.

Ну ты ирод проклятущий!

Пока моё лоно получает отдых от терзающих движений, я старательно прицеливаюсь и заряжаю концом туфельки точно ему по голени. Вот же засада… В последний момент нога неудачно соскальзывает, и вред, причинённый шефу, вряд ли ощутимый.

— Ах ты сука! — Зато мне удаётся сильнее разозлить ирода, что в следующее мгновение мою щёку обжигает звонкая пощёчина. В левом ухе звенит, из глаз струятся слёзы. Но Сергей больше не вжимает меня в дверь своей тушей. Не раздумывая, не прицеливаясь, не просчитывая траекторию, но вкладывая всю обиду и на голых защитных рефлексах размахнувшись я заряжаю коленом аккурат по его переполненным яйцам. Ирод сгибается пополам и голосит дурниной:

— Су-ка, а-а-а, чёртова су-ка! Ты что натворила, ведьма проклятая! — он щедро изрыгает проклятия в мой адрес, но меня нет нужды уговаривать. Мне удалось попасть по цели чистым фартом, ибо я ни черта не видела поплывшим зрением. Поэтому торопливо, кое-как запахнув на груди блузку с выставленным на всеобщее обозрение провокационным бельём, я выскакиваю в приёмную, хватаю плащ, сумочку и, будто ошпаренная, выбегаю из офиса.