Ревность 2

Кристина Французова, 2023

2-ой заключительный том.Семейные ценности – вот что отстаивала Мирослава, когда любимый муж превратился в тирана. Она сбежала в ночь, в никуда, чтобы спасти собственную жизнь и остатки самоуважения. Не имея денег, жилья, работы, в руках один чемодан и диплом экономиста. Когда тебе 27, сложно начинать с нуля. Но судьбу не интересуют наши планы.Любовь обернулась разочарованием. Надежды испарились. Мечты остались в доме, из которого сбежала.Мирослава решительно/безрассудно перевернёт свою жизнь, но что ей это принесёт…Старые знакомые + новые роли = кто получит итоговый приз…ХЭ для героини есть (не путать с ХЭ для читателя).

Глава 12

Я вспомнила, что задолжала Маринке ответ:

— Возможно. Скорей всего да, боюсь.

— Я тоже.

— Знаю.

— Но не хочу позволять страху решать за меня.

— И ты права.

— А между тем, Пётр всё же неплохой мужик.

— Он тебе нравится больше Подольского?

— Намного больше.

А вот это сюрприз для меня, раньше у Марины никогда не было стычек с Герой. Они как-то сразу приняли друг друга, точнее смирились с присутствием в моей жизни подруги и возлюбленного. Тем поразительнее было слушать откровения.

— Вот ты меня удивила. Почему раньше не сознавалась?

— Да потому что ты больная своим Подольским, как и я Самохиным когда-то.

— Марин, только прошу, не равняй урода с Герой. Самохин — больной психопат. Таких, как он, нужно изолировать от общества, а лучше сразу на виселицу, чего зря землю топтать, в крайнем случае — на рудники, чтоб хоть какая польза обществу перепала.

— А Гера — значит пай-мальчик?

Я подошла к столу, чтобы прихватить початую бутылку вина, и обновила наши бокалы. Незапланированно вечер перестал быть томным, штормило нас обеих.

— Разумеется, нет. Но и на психа он не тянет.

— Откуда тебе знать, подруга, что в его голове? Может он давно выкопал яму метр на два в углу заднего двора особняка под одной из сосен. И уточняю специально для непонятливых — яма не для него, — она перешла на повышенный тон.

— Маринка! Совсем с ума сошла такое болтать! — я увеличила громкость больше неё.

— Ага, давай-давай, скажи. Ну! — уже вовсю орала она, зло подзуживая и откровенно провоцируя. — Скажи, черти тебя дери!

— Да! Подольский не такой! И никогда не был таким!

Последовавшая после моего запальчивого выкрика тишина почудилась зловещей.

— Мне жаль, Мира, — Марина за мгновение растеряла недавнюю злость. Она устало откинула голову на спинку дивана, — порой даже близкие люди открываются нам с тех сторон, о которых мы не подозревали и предпочли никогда не знать. Ты не можешь говорить какой он… больше нет. Он стал другим после того, как повёл себя по отношению к тебе. Почуяв единожды кровь, он не станет прежним, Мира… Можешь верить, можешь нет, но мне действительно жаль, подруга. Если хочешь проще, то просто прими как факт, что прошлого Геры, того, каким ты его знала когда-то, больше нет и никогда не будет. Оставь его в прошлом. Потому что настоящий тебе не нужен… При условии, что не хочешь оказаться там же, где я когда-то.

— Мариш, — глухо пробормотала я, на первом же слове, сглатывая перекрывший горло комок. Слушать исповедальные откровения о ней, о Бывшем, примеряя их на себя, мучительно. Адски… Я отказывалась верить её словам и вместе с тем понимала, что она намного ближе к истине. Но заглядывая внутрь себя, я верила, чувствовала, надеялась…, называйте, как угодно, но я просто знала — Гера не способен на абьюз. Не понимая, как объяснить, не в силах подобрать нужных слов, я твёрдо знала: он мог злиться на меня, за что-то ненавидеть, причинять мне боль, причём осознанно, видя в моих глазах страдание и упиваясь им. Да, я допускала всё это и соглашалась. Но то, что он психованный абьюзер, не соглашусь никогда. Возможно, это самонадеянно с моей стороны и фонило глупостью за версту, но я не верила, что мой бывший муж, человек с которым я прожила семь лет душа в душу — чёртов психопат. Не мог же он все годы скрывать тайные помыслы, а затем ни с того ни с сего сорваться и пойти в разнос. Как знать, возможно психологи сталкивались с подобным в своей практике, но я ни за что не поверю, что столько лет жила не с заботливым, любящим, способным на искренние чувства мужчиной, а замаскированным психом. Бред чистой воды.

— Будем считать, ты на стадии отрицания, Мирка. Посмотрим, когда доберёшься до гнева, хотя я поставлю на то, что ты перескочишь гнев и начнёшь торговаться.

— Мне одной кажется, что сеанс психоанализа затянулся? Может отложим разговор?

— Ты слишком любишь своего ненаглядного Герочку, чтобы обвинять его в чём-то плохом и непристойном. Да, Мира? Ведь это ты во всём виновата! Так? Ты долго не могла забеременеть, значит неполноценна, как женщина. Наконец-то у вас получилось, но произошёл выкидыш, и ты потеряла ребёнка. Ещё одно наглядное для всех, особенно его родни, подтверждение твоей неполноценности и ущербности. Тогда как сам Подольский ведь ни в чём не виноват. Его семя дало всходы, но ты не смогла эти всходы взрастить. И не смей говорить, что я вру!.. Вместо того, чтобы утешить вернувшуюся с того света жену, он после больницы начинает обращаться с ней, как с подзаборной бродягой. Насилует, бьёт, унижает. Воспоминание о фотографиях твоих пострадавших гениталий, прости подруга, до сих пор вызывают тошноту и желание отправить их в полицию.

— Марина! — злобно одёрнула взбесившуюся фурию.

— Что Марина! — она снова орала, а я потирала виски. Что же за вечер сегодня такой, экспрессивный… — Заметь, ты ушла только тогда, когда он привёл в ваш дом, в Ваш, Мира, Дом. Под крышей которого вы спали, ели, жили. А он привёл проституток с другом-похотливым-кобелём в придачу. И поймав на месте преступления, только тогда сподобилась порвать с уродом. Выходит, ты стойко сносила побои и скотское отношение, но не вытерпела соперницу. И попробуй только сказать, что я не права!

Марину не остановить: бешеный взгляд, злость на всех подряд, и поскольку я ближе всех, значит именно мне огребать.

— Когда он вытирает о тебя ноги, ревнует ко всем подряд без видимых причин, ты считаешь, что с этим можно мириться, с этим можно как-то жить. Он идёт дальше, и я подозреваю, что ты, прекрасно зная моё отношение к насилию в семье, рассказала далеко не все… хм, эпизоды. И можешь не утруждаться, убеждая меня в обратном. Я своего мнения не поменяю. Рядом с ним, ты стала считать себя никем. А он стал для тебя хозяином жизни, твоей личной вселенной, на которую надлежит денно и нощно молиться, воздавать хвалы, приносить жертвоприношения. На все твои действия, как пить дать, следовало заручиться его высочайшим разрешением, царским дозволением, чтоб ему пусто было. После всего, что ты пережила вместе со мной, когда выхаживала едва живую, ты позволяешь ублюдку себя избивать! Уму не постижимо! Мира! Как же так!

«Интересно, она когда-нибудь заткнётся?» Одним махом я допила остававшееся в бокале вино. На трезвую голову слушать пьяного психолога-самоучку способен далеко не каждый. И я точно не из числа счастливчиков.

— Хотя знаешь, я ему даже отчасти благодарна… Ублюдок почувствовал себя рядом с тобой, на всё согласной и покорной овцой, — мистером Богом. И неожиданно выдал осечку. Поверить не могу, он ведь наверняка был уверен в твоём полном и безоговорочном подчинении, ведь ты стерпела столько мерзостей. Но стоило ему вставить свой штепсель в чужую розетку, как ты из вечной страдалицы, приговорённой самой собой к пожизненному порицанию, превратилась в разъярённую ведьму… До ведьмы тебе, конечно, расти и расти, но лиха беда начало. Ты мне лучше другое объясни: как ты можешь сама к себе относиться, словно к половой тряпке, Мирка? — буквально несколько минут назад она захлёбывалась воплями, а сейчас была готова вот-вот расплакаться. — За что ему тебя уважать, если ты сама себя не уважаешь?

— Заткнись! — рявкнув, я подскочила с дивана и заметалась по комнате туда-сюда. Сдерживаемые титаническими усилиями эмоции последних месяцев грозили устроить мини-апокалипсис хотя бы в городских масштабах. — Я ведь держусь из последних сил. Я не знаю почему до сих пор просыпаюсь по утрам. Если перед сном мечтаю прекратить мучения любым возможным способом. Даже если понадобится ампутация сердца. — Слёзы, как бы я не сдерживалась проложили путь наружу и обильно текли по щекам. — Знаешь Марин, альтернативная реальность, где я бегу к нему и прошусь обратно не кажется мне такой уж фантастической. — Я не плакала, скорее смеялась. Но над кем? — Я тебе больше скажу. С каждым прожитым днём без него, мне нестерпимее хочется именно этого. И я не могу так больше… — остервенело сжимая кисти рук, я не понимала зачем всё это говорила. — Боюсь, я уже согласна на что угодно, лишь бы он был рядом. Я не умею жить без него и мне осточертело пытаться научиться.

Кого я пыталась разжалобить? Подругу, которая давно имела чёткую жизненную позицию в отношении рукоприкладства, или я просто пыталась найти оправдание. Жалкий повод, призрачную надежду, что разрушенное можно как-то восстановить, собрать осколки и склеить. Хотя бы клейкой лентой, да хоть бечёвкой обмотать, лишь бы соединить нас вместе, обиженных, покалеченных, неважно. Всё остальное превращалось в пыль, когда мы вместе…

— А на то, что он будет снова тебя унижать, бить, водить в ваш дом любовниц на твоих же глазах, ты тоже согласна?

Как будто я этого не знала. А-ха-ха… Как долго человек не сойдёт с ума, не по своей воле останавливаясь на заколдованном перекрёстке. Стоп-линия, выкрашенная на асфальте, не разрешала продолжить путь без осмысления. В одной стороне — ненависть и презрение, в противоположной — жгучая, невыносимая тоска. Третья — поиск компромисса, который помог бы всё исправить. Если повернуть назад — то передо мной невольно вставал унизительный вопрос: насколько я могла прогнуться, чтобы снова стать желанной. По какому пути я не шла, всегда незаметно для себя оказывалась в исходной точке. Я не гадала сколько продолжу барахтаться в личной трясине, лишь неопознанное внутреннее нечто заставляло вставать по утрам, проживать день и вечером ложиться спать, чтобы ночью снова очутиться на клятом распутье. Разве можно научиться жить без человека, который давно стал твоим близнецом. Только дыша единым воздухом с ним я чувствовала себя живой. И лишь его присутствие наполняло мою жизнь смыслом.

— Не говори чушь. Я всё прекрасно понимаю, Марин. Но я люблю его больше собственной жизни. И чтоб ты знала, с такой же силой ненавижу… За то, что он сделал и за то, что продолжаю любить. Но больше всего я ненавижу себя, когда понимаю на что готова ради своей любви.

После прозвучавшего признания оставаться рядом с кем-то, кроме собственного одиночества, тяжело. Я поставила опустевший фужер на стол и скрылась в кухне. Пришлось обнять себя руками, ибо пустота и холод заполняли изнутри. В памяти неожиданно всплыла Кейт Уинслет из «Титаника». Но я чувствовала себя совсем не Розой Бьюкейтер, которую, стоя сзади, нежно обнимал Джек Доусон с внешностью Леонардо Ди Каприо. Я — ростра. Незадачливая носовая фигура корабля, который, как назло, взял подработку вместо простаивающего в доках ледокола и отправился бороздить северный морской путь. Ветра Северного Ледовитого противопоказаны для беззащитного существа из плоти и крови. Меня трясло. Опёршись руками о столешницу, я старалась поглубже вдохнуть, но грудь сжимало от сдерживаемых тисками эмоций. Какого чёрта ей приспичило ворошить то, о чём я лишний раз думать боялась. А уж обсуждать с кем-либо и подавно.

— Извини, Мир, — в отличие от слов, голос подруги напрочь лишён раскаяния.

Я на её показательное извинение грустно усмехнулась: — Ты решила сегодня пленных не брать и меня не щадить. Отрываешься по полной. Я правильно тебя поняла?

— Когда-то всё равно пришлось бы поговорить. Почему не сегодня. Ещё вино есть?

— Посмотри в гостиной в серванте.

Через несколько глубоких вдохов-выдохов и прихватив штопор из выдвижного ящика вернулась следом за Маринкой. Она как раз исследовала мои скромные запасы вина.

— Я пас. Мне на сегодня достаточно. Если хочешь, наливай себе, — решила сразу уточнить, чтобы подруга не рассчитывала на длинные посиделки. С меня на сегодня хватит не только вина, но прежде всего задушевных бесед.

— Почему все сорта разные?

— Да откуда ж мне знать, что покупать. Закупками спиртного всегда занимался Подольский. Поэтому я беру в магазине то, на что падает глаз, потом пробую и, если понравилось куплю в следующий раз повторно, а если нет… значит не куплю.

— Хм, логично, мать.

— Может притормозишь? В холодильнике остались спагетти с мясным соусом, могу разогреть, если хочешь.

— Отвали Мирка. Я хочу напиться, не мешай.

— Я тоже хочу сменить тему нашей незапланированной беседы, но ты мне всячески мешаешь.

— Потому что я действую из лучших побуждений, — важно продекламировала подруга, задрав указательный палец выше головы.

Мой смех вышел натужным: — А я из каких, из худших что ли? Когда ты успела опьянеть?

— Тю, не смеши меня, с этого что ли? — она демонстративно подняла обновлённый вином фужер, — ты мне лучше ответь, как скоро перестанешь издеваться над Загородневым.

— Над которым? И я вроде не замечала за собой кровожадных привычек.

— Не прикидывайся. Я о Петре говорю. С младшим я без тебя разберусь.

— Командирша. Давай со старшим я тоже сама разберусь, особенно без твоих пьяных нравоучений.

— Я не пьяная.

— Ты это вон бокалу своему опустевшему будешь рассказывать, мне не надо.

— Дура ты, Мирка.

— Возможно. Но каждый мыслит сугубо индивидуальными категориями, Мариш. — Я не уверена, что она постигла смысл мною сказанного. Но моя месть её взбесившемуся внутреннему психологу искала выход. — Свои мозги другому не вложишь. Поэтому смирись с тем, что твоя подруга временами бестолкова.

— А куда деваться. Тебе повезло, что я люблю тебя даже такую.

— Бестолковую?

— Заметь, это не я сказала.

— А как у тебя обстоят дела с Савелием?

— Ну, что могу сказать. В постели его уровень «почти Бог», поэтому меня всё устраивает.

Я хихикнула: — Почти?

— Ну, кое-что ему предстоит освоить, но должна признать, схватывает он на лету. Поэтому уверена, что ему по силам максимальный уровень.

— Ладно, озабоченная моя, пошли лучше спать. Иначе моих скудных запасов на твой прожорливый алкогольный аппетит не хватит.

— Не боись, зато теперь я знаю, что дарить тебе в следующий раз.

— Отлично ты удумала. Сама подарила — сама выпила. Так что ли?

А утром на кухне я встречала похмельную подругу крепким кофе и даже почистила для неё апельсин.

— Выспалась?

— Вполне. Сейчас приму душ и поеду домой.

— Зачем? Оставайся сколько хочешь. За мной Пётр заедет.

— Куда едете?

— Не знаю. Он не уточнял. Знаю, что нужно обсудить вопросы касаемо Центра.

Она мечтательно закатила глаза и причмокнула; я почему-то решила, что ляпнет о Савелии, но её вчерашний запал неисчерпаем:

— Клад, а не мужик. Даже твой безумный проект взялся спонсировать. Разве Подольский делал что-то похожее для тебя, мм? Хотя бы отдалённо? Чего молчишь?.. Правильно, молчи. Потому что ублюдок думал всегда только о себе, заботился о своём личном удовольствии и комфорте, а не о тебе.

— Ма-ри-на, — я зарычала на неё несдержанно. Выслушивать по утру дифирамбы в пользу Загороднева-старшего и смешивание с грязью Бывшего — отвратительная, плохо перевариваемая затея, изжога на весь день обеспечена. — Только не с утра пораньше. Иногда тебе лучше помолчать.

— Ладно-ладно. Молчу. Лишь бы не пришлось жалеть после.

— За собой посмотри, а? Чего ты ко мне привязалась никак не пойму?

— Да потому что жалко мне тебя, идиотка! — не выдержала теперь Маринка и повысила голос.

— Мы как супруги, честное слово. Ругаемся с самого утра, — я озвучила вслух глупые мысли. Марина вызывающе хохотнула, но радовало одно — кричать она перестала.