Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену.
Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Слуга. Вы изволили в первый
день спросить обед, а на другой
день только закусили семги
и потом пошли
всё в долг брать.
О! я шутить не люблю. Я им
всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом
деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю
всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий
день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается
и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Вчерашнего
дни я…» Ну, тут уж пошли
дела семейные: «…сестра Анна Кириловна приехала к нам с своим мужем; Иван Кирилович очень потолстел
и всё играет на скрипке…» —
и прочее,
и прочее.
В конце села под ивою,
Свидетельницей скромною
Всей жизни вахлаков,
Где праздники справляются,
Где сходки собираются,
Где
днем секут, а вечером
Цалуются, милуются, —
Всю ночь огни
и шум.
Глеб — он жаден был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних
днейВосемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин грех
Не прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее
всех,
И за то тебе вечно маяться!
Чуть
дело не разладилось.
Да Климка Лавин выручил:
«А вы бурмистром сделайте
Меня! Я удовольствую
И старика,
и вас.
Бог приберет Последыша
Скоренько, а у вотчины
Останутся луга.
Так будем мы начальствовать,
Такие мы строжайшие
Порядки заведем,
Что надорвет животики
Вся вотчина… Увидите...
Великие сподвижники
И по сей
день стараются —
На
дно морей спускаются,
Под небо подымаются, —
Всё нет
и нет ключей!
Простаков. Странное
дело, братец, как родня на родню походить может. Митрофанушка наш
весь в дядю.
И он до свиней сызмала такой же охотник, как
и ты. Как был еще трех лет, так, бывало, увидя свинку, задрожит от радости.
Стародум. А того не знают, что у двора всякая тварь что-нибудь да значит
и чего-нибудь да ищет; того не знают, что у двора
все придворные
и у
всех придворные. Нет, тут завидовать нечему: без знатных
дел знатное состояние ничто.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют.
Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому
и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель
все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
Вот в чем
дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б
и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы
все делали, чтоб он у нас стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять на себя труд
и посмотреть, как он у нас выучен?
Таким образом оказывалось, что Бородавкин поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"была доведена в нем почти до исступления.
Дни и ночи он
все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось
и наполнило вселенную пылью
и мусором.
И так думал
и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
Среди
всех этих толков
и пересудов вдруг как с неба упала повестка, приглашавшая именитейших представителей глуповской интеллигенции в такой-то
день и час прибыть к градоначальнику для внушения. Именитые смутились, но стали готовиться.
Был, после начала возмущения,
день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены
и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так как о новом градоначальнике
все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи,
и не смели ни за какое
дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Проходит
и еще один
день, а градоначальниково тело
все сидит в кабинете
и даже начинает портиться.
«Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ширять под облакы, ни, подобно Пыпину, растекаться мыслью по древу, но хочу ущекотать прелюбезных мне глуповцев, показав миру их славные
дела и предобрый тот корень, от которого знаменитое сие древо произросло
и ветвями своими
всю землю покрыло».
Уподобив себя вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов, они рассудили, что на свете бывают всякие кредиторы:
и разумные
и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств
и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет его
и в вознаграждение не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы стали ждать, не сделаются ли
все кредиторы разумными?
И ждут до сего
дня.
И началась тут промеж глуповцев радость
и бодренье великое.
Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец
и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов
и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой
день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Разговор этот происходил утром в праздничный
день, а в полдень вывели Ионку на базар
и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник
и прелюбодей. В довершение
всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что
и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на
дне которой метались черти. Были тут
и кокотки,
и кокодессы,
и даже тетерева —
и всё огненные. Один из чертей вылез из бездны
и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что
всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз
и весь Глупов.
—
И тех из вас, которым ни до чего
дела нет, я буду миловать; прочих же
всех — казнить.
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение,
и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался
делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый
и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя.
И тогда
все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит».
Тут тоже в тазы звонили
и дары дарили, но время пошло поживее, потому что допрашивали пастуха,
и в него, грешным
делом, из малой пушечки стреляли. Вечером опять зажгли плошку
и начадили так, что у
всех разболелись головы.
Весь этот
день Бородавкин скорбел. Молча расхаживал он по залам градоначальнического дома
и только изредка тихо произносил:"Подлецы!"
Больной, озлобленный,
всеми забытый, доживал Козырь свой век
и на закате
дней вдруг почувствовал прилив"дурных страстей"
и"неблагонадежных элементов". Стал проповедовать, что собственность есть мечтание, что только нищие да постники взойдут в царство небесное, а богатые да бражники будут лизать раскаленные сковороды
и кипеть в смоле. Причем, обращаясь к Фердыщенке (тогда было на этот счет просто: грабили, но правду выслушивали благодушно), прибавлял...
В этот
день весь Глупов был пьян, а больше
всех пятый Ивашко. Беспутную оную Клемантинку посадили в клетку
и вывезли на площадь; атаманы-молодцы подходили
и дразнили ее. Некоторые, более добродушные, потчевали водкой, но требовали, чтобы она за это откинула какое-нибудь коленце.
Стало быть,
все дело заключалось в недоразумении,
и это оказывается тем достовернее, что глуповцы даже
и до сего
дня не могут разъяснить значение слова"академия", хотя его-то именно
и напечатал Бородавкин крупным шрифтом (см. в полном собрании прокламаций № 1089).
Шли они по ровному месту три года
и три
дня,
и всё никуда прийти не могли. Наконец, однако, дошли до болота. Видят, стоит на краю болота чухломец-рукосуй, рукавицы торчат за поясом, а он других ищет.
Надежды росли
и с каждым новым
днем приобретали
всё больше
и больше вероятия.
Между тем
дела в Глупове запутывались
все больше
и больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том, что она два месяца жила у какого-то градоначальника в помпадуршах. Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку
и только что хотели спустить туда же пятого Ивашку, как были остановлены именитым гражданином Силой Терентьевым Пузановым.
И вдруг
всем сделалось известным, что градоначальника секретно посещает часовых
и органных
дел мастер Байбаков.
За десять лет до прибытия в Глупов он начал писать проект"о вящем [Вящий (церковно-славянск.) — большой, высший.] армии
и флотов по
всему лицу распространении, дабы через то возвращение (sic) древней Византии под сень российския державы уповательным учинить",
и каждый
день прибавлял к нему по одной строчке.
—
Все вы так на досуге говорите, — настаивал на своем начальник, — а дойди до
дела, так никто
и пальцем для меня не пожертвует.
Убеждение, что это не злодей, а простой идиот, который шагает
все прямо
и ничего не видит, что делается по сторонам, с каждым
днем приобретало
все больший
и больший авторитет.
Как ни избалованы были глуповцы двумя последними градоначальниками, но либерализм столь беспредельный заставил их призадуматься: нет ли тут подвоха? Поэтому некоторое время они осматривались, разузнавали, говорили шепотом
и вообще"опасно ходили". Казалось несколько странным, что градоначальник не только отказывается от вмешательства в обывательские
дела, но даже утверждает, что в этом-то невмешательстве
и заключается
вся сущность администрации.
Несмотря на то что он не присутствовал на собраниях лично, он зорко следил за
всем, что там происходило. Скакание, кружение, чтение статей Страхова — ничто не укрылось от его проницательности. Но он ни словом, ни
делом не выразил ни порицания, ни одобрения
всем этим действиям, а хладнокровно выжидал, покуда нарыв созреет.
И вот эта вожделенная минута наконец наступила: ему попался в руки экземпляр сочиненной Грустиловым книги:"О восхищениях благочестивой души"…
Словом сказать, в полчаса, да
и то без нужды,
весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой
день),
и зачал тужить
и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного
и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
Присутственные места запустели; недоимок накопилось такое множество, что местный казначей, заглянув в казенный ящик, разинул рот, да так на
всю жизнь с разинутым ртом
и остался; квартальные отбились от рук
и нагло бездействовали: официальные
дни исчезли.
В сей крайности вознамерились они сгоряча меня на
всю жизнь несчастным сделать, но я тот удар отклонил, предложивши господину градоначальнику обратиться за помощью в Санкт-Петербург, к часовых
и органных
дел мастеру Винтергальтеру, что
и было ими выполнено в точности.
Все это обнаруживало нечто таинственное,
и хотя никто не спросил себя, какое кому
дело до того, что градоначальник спит на леднике, а не в обыкновенной спальной, но всякий тревожился.
Осматривание достопримечательностей, не говоря о том, что
всё уже было видено, не имело для него, как для Русского
и умного человека, той необъяснимой значительности, которую умеют приписывать этому
делу Англичане.
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу,
и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к
делу, — наши земские учреждения
и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын
день, для того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе,
и не могу я от души поливать
и верить в эти березки!
Одни, к которым принадлежал Катавасов, видели в противной стороне подлый донос
и обман; другие ― мальчишество
и неуважение к авторитетам. Левин, хотя
и не принадлежавший к университету, несколько раз уже в свою бытность в Москве слышал
и говорил об этом
деле и имел свое составленное на этот счет мнение; он принял участие в разговоре, продолжавшемся
и на улице, пока
все трое дошли до здания Старого Университета.
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека.
Весь большой луг, который кашивали два
дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот
день,
и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще
и еще поскорее
и как можно больше сработать.
Константин Левин уже отвлекся, стал представлять председателя
и Алешку-дурачка; ему казалось, что это
всё идет к
делу.
— По
делом за то, что
всё это было притворство, потому что это
всё выдуманное, а не от сердца. Какое мне
дело было до чужого человека?
И вот вышло, что я причиной ссоры
и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что
всё притворство! притворство! притворство!…
Она тотчас же сошлась с приказчицей
и в первый же
день пила с нею
и с приказчиком чай под акациями
и обсуждала
все дела.
Прежде (это началось почти с детства
и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для
всех, для человечества, для России, для
всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что
дело необходимо нужно,
и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою,
всё уменьшаясь
и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более
и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что
дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде,
и что оно
всё становится больше
и больше.
Это выражение в лице предводителя было особенно трогательно Левину, потому что вчера только он по
делу опеки был у него дома
и видел его во
всем величии доброго
и семейного человека.