Неточные совпадения
Положение это продолжалось уже третий
день и мучительно чувствовалось
и самими супругами,
и всеми членами семьи,
и домочадцами.
Ответа не было, кроме того общего ответа, который дает жизнь на
все самые сложные
и неразрешимые вопросы. Ответ этот: надо жить потребностями
дня, то есть забыться. Забыться сном уже нельзя, по крайней мере, до ночи, нельзя уже вернуться к той музыке, которую пели графинчики-женщины; стало быть, надо забыться сном жизни.
Он прочел письма. Одно было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до примирения с женой, не могло быть о том речи.
Всего же неприятнее тут было то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее
дело его примирения с женою.
И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса будет искать примирения с женой, — эта мысль оскорбляла его.
Если
и случалось иногда, что после разговора с ним оказывалось, что ничего особенно радостного не случилось, — на другой
день, на третий, опять точно так же
все радовались при встрече с ним.
Занимая третий год место начальника одного из присутственных мест в Москве, Степан Аркадьич приобрел, кроме любви,
и уважение сослуживцев, подчиненных, начальников
и всех, кто имел до него
дело.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в крови
и с которою он совершенно равно
и одинаково относился ко
всем людям, какого бы состояния
и звания они ни были,
и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому
делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался
и не делал ошибок.
Вошел секретарь, с фамильярною почтительностью
и некоторым, общим
всем секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником в знании
дел, подошел с бумагами к Облонскому
и стал, под видом вопроса, объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил ласково свою руку на рукав секретаря.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через
день по-французски
и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы
все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на
всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, —
всего этого
и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что
всё, что там делалось, было прекрасно,
и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде
всего, для того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было решить то
дело, для которого он приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского
и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
Был ясный морозный
день. У подъезда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа
и по расчищенным дорожкам, между русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие
всеми ветвями от снега, казалось, были разубраны в новые торжественные ризы.
На льду собирались в этот
день недели
и в эту пору
дня люди одного кружка,
все знакомые между собою.
— Приеду когда-нибудь, — сказал он. — Да, брат, женщины, — это винт, на котором
всё вертится. Вот
и мое
дело плохо, очень плохо.
И всё от женщин. Ты мне скажи откровенно, — продолжал он, достав сигару
и держась одною рукой зa бокал, — ты мне дай совет.
— Да, но без шуток, — продолжал Облонский. — Ты пойми, что женщина, милое, кроткое, любящее существо, бедная, одинокая
и всем пожертвовала. Теперь, когда уже
дело сделано, — ты пойми, — неужели бросить ее? Положим: расстаться, чтобы не разрушить семейную жизнь; но неужели не пожалеть ее, не устроить, не смягчить?
Жених, о котором было
всё уже вперед известно, приехал, увидал невесту,
и его увидали; сваха тетка узнала
и передала взаимно произведенное впечатление; впечатление было хорошее; потом в назначенный
день было сделано родителям
и принято ожидаемое предложение.
Она видела, что сверстницы Кити составляли какие-то общества, отправлялись на какие-то курсы, свободно обращались с мужчинами, ездили одни по улицам, многие не приседали
и, главное, были
все твердо уверены, что выбрать себе мужа есть их
дело, а не родителей.
Она знала, что старуху ждут со
дня на
день, знала, что старуха будет рада выбору сына,
и ей странно было, что он, боясь оскорбить мать, не делает предложения; однако ей так хотелось
и самого брака
и, более
всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому.
Взойдя наверх одеться для вечера
и взглянув в зеркало, она с радостью заметила, что она в одном из своих хороших
дней и в полном обладании
всеми своими силами, а это ей так нужно было для предстоящего: она чувствовала в себе внешнюю тишину
и свободную грацию движений.
Теперь она верно знала, что он затем
и приехал раньше, чтобы застать ее одну
и сделать предложение.
И тут только в первый раз
всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива
и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит.
И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она
и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты,
и теперь вязала нервно, закидывая пальцем
и считая петли. Хотя она
и велела вчера сказать мужу, что ей
дела нет до того, приедет или не приедет его сестра, она
всё приготовила к ее приезду
и с волнением ждала золовку.
Все эти
дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет
всё,
и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой,
и слышать от нее готовые фразы увещания
и утешения.
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских,
и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же
день. Анна
всё утро провела с Долли
и с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
—
Всё зависит от того, насколько разумно
и сознательно поведется
дело.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, —
и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее
и уважаю
и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос
и хмурясь, — прошу любить
и уважать ее. Она
всё равно что моя жена,
всё равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь
дело.
И если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
Константин Левин слушал его,
и то отрицание смысла во
всех общественных учреждениях, которое он
разделял с ним
и часто высказывал, было ему неприятно теперь из уст брата.
Любовь к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских
дел; для Левина это было главным
делом жизни, от которогo зависело
всё ее счастье.
И теперь от этого нужно было отказаться!
Всё в том же духе озабоченности, в котором она находилась
весь этот
день, Анна с удовольствием
и отчетливостью устроилась в дорогу; своими маленькими ловкими руками она отперла
и заперла красный мешочек, достала подушечку, положила себе на колени
и, аккуратно закутав ноги, спокойно уселась.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень
и… я должен тебя огорчить… не скучал о тебе, не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне
день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то что она всегда
и обо
всем волновалась
и горячилась.) Она о тебе спрашивала.
И знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо
всем болит сердце. Теперь она, кроме
всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
«Ведь
всё это было
и прежде; но отчего я не замечала этого прежде?» — сказала себе Анна. — Или она очень раздражена нынче? А в самом
деле, смешно: ее цель добродетель, она христианка, а она
всё сердится,
и всё у нее враги
и всё враги по христианству
и добродетели».
— Он
всё не хочет давать мне развода! Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите, я занята
делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, —
и от этого он хочет пользоваться моим имением.
Опять я пускаю в ход дипломацию,
и опять, как только надо заключить
всё дело, мой титулярный советник горячится, краснеет, колбасики поднимаются,
и опять я разливаюсь в дипломатических тонкостях.
Вронский видел
всю неблаговидность этого
дела и что тут дуэли быть не может, что надо
всё сделать, чтобы смягчить этого титулярного советника
и замять
дело.
Обдумав
всё, полковой командир решил оставить
дело без последствий, но потом ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях его свиданья
и долго не мог удержаться от смеха, слушая рассказ Вронского о том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался, вспоминая подробности
дела,
и как Вронский, лавируя при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. — Но
дело в том, что Анну я вам не отдам. Она такая славная, милая. Что же ей делать, если
все влюблены в нее
и как тени ходят за ней?
Вронский был не только знаком со
всеми, но видал каждый
день всех, кого он тут встретил,
и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к людям, от которых только что вышли.
Всю жизнь свою Алексей Александрович прожил
и проработал в сферах служебных, имеющих
дело с отражениями жизни.
«
И ужаснее
всего то, — думал он, — что теперь именно, когда подходит к концу мое
дело (он думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно
всё спокойствие
и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я не из таких людей, которые переносят беспокойство
и тревоги
и не имеют силы взглянуть им в лицо».
— Входить во
все подробности твоих чувств я не имею права
и вообще считаю это бесполезным
и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это
дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой
и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана,
и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление,
и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
Но
и после,
и на другой
и на третий
день, она не только не нашла слов, которыми бы она могла выразить
всю сложность этих чувств, но не находила
и мыслей, которыми бы она сама с собой могла обдумать
всё, что было в ее душе.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал
и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел
и вздрагивал я, считая
всё погибшим, когда получил единицу за физику
и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне
дело сестры.
И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю
и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет
и с этим горем. Пройдет время,
и я буду к этому равнодушен».
Приказчик, сияя так же, как
и всё в этот
день, в обшитом мерлушкой тулупчике шел с гумна, ломая в руках соломинку.
— Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой дом, как славно
всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна
и ясные
дни, как нынче. —
И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством
и строгим стилем — это очень хорошо.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как
дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я
всё расчел, — сказал он, —
и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше.
И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
— Оттого, что у него стачки с купцами; он дал отступного. Я со
всеми ими имел
дела, я их знаю. Ведь это не купцы, а барышники. Он
и не пойдет на
дело, где ему предстоит десять, пятнадцать процентов, а он ждет, чтобы купить за двадцать копеек рубль.
Вронский взял письмо
и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал,
и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это
всё о том же. «Что им за
делo!» подумал Вронский
и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
— С препятствиями
всё дело в езде
и в pluck, — сказал Англичанин.
В этот
день было несколько скачек: скачка конвойных, потом двухверстная офицерская, четырехверстная
и та скачка, в которой он скакал. К своей скачке он мог поспеть, но если он поедет к Брянскому, то он только так приедет,
и приедет, когда уже будет
весь Двор. Это было нехорошо. Но он дал Брянскому слово быть у него
и потому решил ехать дальше, приказав кучеру не жалеть тройки.
Он, этот умный
и тонкий в служебных
делах человек, не понимал
всего безумия такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение,
и он в душе своей закрыл, запер
и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене
и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну
и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как
и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
День скачек был очень занятой
день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье
дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене
и оттуда на скачки, на которых будет
весь Двор
и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в этот
день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Был ненастный
день, дождь шел
всё утро,
и больные с зонтиками толпились в галлерее.
Познакомившись с Варенькой, Кити
всё более
и более прельщалась своим другом
и с каждым
днем находила в ней новые достоинства.