Приваловские миллионы

Общественный клуб помещался в двухэтажном каменном доме, который выходил на Нагорную улицу, через квартал от старого приваловского дома. В длинной передней, где висели по стенам шубы гостей, посетителей обдавало той трактирной атмосферой, которая насквозь пропитана тепловатым ароматом кухни и табачным дымом. В нижнем этаже Общественного клуба помещалось несколько маленьких комнат, уставленных зелеными ломберными столиками; здесь процветал знаменитый сибирский вист с винтом, героями которого являлись Иван Яковлич, Ломтев и братия. Тут же, вероятно для очищения совести, приткнулись две комнаты — одна бильярдная, а другая — читальня; впрочем, эти две комнаты по большей части оставались пустыми и служили только для некоторых таинственных tete-a-tete, когда писались безденежные векселя, выпрашивались у хорошего человека взаймы деньги, чтобы отыграться; наконец, здесь же, на плетеных венских диванчиках, переводили свой многомятежный дух потерпевшие за зеленым полем полное крушение и отдыхали поклонники Бахуса.

Из передней довольно узкая лестница вела во второй этаж; перила были задрапированы покрытыми пылью олеандрами и еще какой-то зеленью, которая цеплялась своими иглами за бальные шлейфы и трены, точно когтями. В первое свое посещение клуба Привалов долго бродил по комнаткам в нижнем этаже, где за столами сидели большей частью совершенно незнакомые ему люди. Он прислушивался к шуму подъезжавших саней и к сдержанному говору в передней; он слышал женские голоса, шелест платьев и осторожные легкие шаги по лестнице. Скоро из передней потянуло струей самых разнообразных духов, какие употребляет далекая провинция, — пахло даже камфарой, которой на лето были переложены шубы от моли.

Наконец Привалов решил подняться во второй этаж, в царство дам. На лестнице его встретила Хиония Алексеевна дружеским восклицанием:

— А, наконец-то и вы, Сергей Александрыч!.. Я думала, что вы сегодня не приедете.

— Нет, я уже давно здесь.

— У нас в клубе смешанное общество, — объяснила Хиония Алексеевна по дороге в танцевальный зал, где пиликал очень плохой оркестр самую ветхозаветную польку. — Можно сказать, мы устроились совсем на демократическую ногу; есть здесь приказчики, мелкие чиновники, маленькие купчики, учителя… Но есть и представители нашего beau mond'a: горные инженеры, адвокаты, прокурор, золотопромышленники, заводчики, доктора… А какой богатый выбор красивых дам!..

Плохонький зал, переделанный из какой-то оранжереи, был скупо освещен десятком ламп; по стенам висели безобразные гирлянды из еловой хвои, пересыпанной бумажными цветами. Эти гирлянды придавали всему залу похоронный характер. Около стен, на вытертых диванчиках, цветной шпалерой разместились дамы; в глубине, в маленькой эстраде, заменявшей сцену, помещался оркестр; мужчины жались около дверей. Десятка два пар кружились по залу, подымая облако едкой пыли.

Остальное помещение клуба состояло из шести довольно больших комнат, отличавшихся большей роскошью сравнительно с обстановкой нижнего этажа и танцевального зала; в средней руки столичных трактирах можно встретить такую же вычурную мебель, такие же трюмо под орех, выцветшие драпировки на окнах и дверях. Одна комната была отделана в красный цвет, другая — в голубой, третья — в зеленый и т. д. На диванчиках сидели дамы и мужчины, провожавшие Привалова любопытными взглядами.

— Вот эта дама с розой в волосах, — объясняла Заплатина, — переменяет каждый сезон по любовнику, а вот та, в сером платье… Здравствуйте, Пелагея Семеновна!.. Обратите, пожалуйста, внимание на эту девушку: очень богатая невеста и какая красавица, а отец был мясником. И держит себя как хорошо, никак не подумаешь, что из крестьяночек. Да… Отец в лаптях ходил!..

Привалов кое-как отделался от непрошеной любезности Хины и остался в буфете, дверь из которого как раз выходила на лестницу, так что можно было видеть всех, входивших в танцевальный зал. С Хиной приходилось быть любезным, потому что она могла пригодиться в будущем.

— Голубчик, Сергей Александрыч!..

Привалов почувствовал, как кто-то обхватил его шею руками и принялся целовать; это был «Моисей», от которого так и разило перегорелой водкой.

— Ах, здравствуй, Виктор Васильич! — обрадовался Привалов. — Я тебя давненько-таки не видал. Где это ты пропадаешь?

«Моисей» с пьяной улыбкой только махнул рукой.

— А ведь старик-то у нас того… — заговорил он грустно, — повихнулся крепко. Да! Мать как-то спрашивала про тебя… А ты, брат, нехорошо делаешь, что забываешь нас… нехорошо! Я тебе прямо скажу, хоть ты и миллионер. Мне наплевать на твои миллионы… все-таки нехорошо!.. Надя что-то прихварывает, Верочка в молитву ударилась… Я и домой редко заглядываю, потому что у нас с Данилушкой теперь разливное море… А мне жаль стариков-то, да и сестренок жаль, потому шила в мешке не утаишь, и по городу — шу-шу-шу… «Бахарев разорился!.. Бахарев банкрот!..»

— Да ведь это пустяки, Виктор Васильич. Василий Назарыч поправится.

— Конечно, поправится, черт их всех возьми! — крикнул «Моисей», стуча кулаком по столу. — Разве старик чета вот этой дряни… Вон ходят… Ха-ха!.. Дураки!.. Василий Бахарев пальцем поведет только, так у него из всех щелей золото полезет. Вот только весны дождаться, мы вместе махнем со стариком на прииски и все дело поправим Понял?

— «Моисей», — окликнул Бахарева подошедший Давид Ляховский. — Пойдем… Катька здесь!

— Погоди, вот я поговорю с Приваловым, — упрямился Бахарев. — Ты знаешь Катю Колпакову? Нет? Ну, брат, так ты мух ловишь здесь, в Узле-то… Как канканирует, бестия! Понимаешь, ее сам Иван Яковлич выучил.

— Это неужели та Катя Колпакова? — удивился Привалов.

— А то какая же? Ха-ха!.. Колпаковы одни… Старуха богу молится, а Катенька… Да вон она идет, рыженькая!..

«Моисей» показал на проходившую под руку с каким-то инженером среднего роста девушку с голубыми глазами и прекрасными золотистыми волосами, точно шелковой рамкой окаймлявшими ее бойкое матовое лицо, с легкими веснушками около носа. Она слегка покачивалась на высоких каблуках.

— Софья Игнатьевна, я слышал, поправляется? — обратился Привалов к Давиду.

— Да, кажется… — равнодушно отвечал молодой человек, оседлывая свой длинный нос золотым пенсне. — У нее какая-то мудреная болезнь… «Моисей», да пойдем же, а то этот черт Глазков опять отобьет у нас Катьку.

— Ну, брат, шалишь: у нее сегодня сеанс с Лепешкиным, — уверял «Моисей», направляясь к выходу из буфета; с половины дороги он вернулся к Привалову, долго грозил ему пальцем, ухмыляясь глупейшей пьяной улыбкой и покачивая головой, и, наконец, проговорил: — А ты, брат, Привалов, ничего… Хе-хе! Нет, не ошибся!.. У этой Тонечки, черт ее возьми, такие амуры!.. А грудь?.. Ну, да тебе это лучше знать…

Этот откровенный намек сначала покоробил Привалова, но потом он успокоился, потому что «Моисей» сболтнул спьяна и завтра же позабудет обо всем.

В ожидании Половодовой Привалов наблюдал публику. В буфете и внизу заседали отцы семейств, коммерсанты, денежные тузы; вверху сновала из комнаты в комнату действующая армия невест, находившаяся под прикрытием маменек, тетушек и просто дам, которые «вывозили» девушек в свет. Хина плавала в этой подвижной улыбавшейся толпе, как щука в воде. Она всех знала, всем умела угодить, улыбнуться, сказать ласковое слово. Маменьки засидевшихся девиц смотрели на Хину со страхом и надеждой, как на судьбу. Репутация Хины была давно упрочена: товар, который потерял всякую надежду на сбыт, в ее ловких руках сходил за настоящий. До десятка молодых дам были обязаны своим супружеским счастьем исключительно ей одной.

По лестнице в это время поднимались Половодовы. Привалов видел, как они остановились в дверях танцевальной залы, где их окружила целая толпа знакомых мужчин и женщин; Антонида Ивановна улыбалась направо и налево, отыскивая глазами Привалова. Когда оркестр заиграл вальс, Половодов сделал несколько туров с женой, потом сдал ее с рук на руки какому-то кавалеру, а сам, вытирая лицо платком, побрел в буфет. Заметив Привалова, он широко расставил свои длинные ноги и поднял в знак удивления плечи.

— И вы!.. — проговорил он наконец. — Мне Тонечка говорила про вас, да я не поверил… Чего вы здесь, однако, сидите, Сергей Александрыч, пойдемте лучше вниз: там встретим много знакомого народа.

— Я приду немного погодя, а теперь пойду здороваться с Антонидой Ивановной, — отвечал Привалов.

— Смотрите не надуйте! — погрозил Половодов пальцем. — А мы могли бы сочинить там премилую партийку… Кстати, вы заметили Колпакову?

— Да, «Моисей» мне показывал ее.

— Не правда ли, львица? А заметили, какой у нее овал лица? — Половодов поцеловал кончики своих пальцев и прибавил точно в свое оправдание:

— Я, собственно, член Благородного собрания, но записался сюда по необходимости: все деловой народ собирается, нельзя…

— А, наконец и вы… — протянула Антонида Ивановна, когда Привалов здоровался с ней. — Проведите меня куда-нибудь, где не так жарко и душно, как здесь…

Она смотрела на Привалова детски-покорным взглядом и, подавая ему руку, тихо спросила:

— Ты на меня не сердишься?

— За что? — удивился Привалов.

Половодова обвела кругом глазами и сделала легкую гримасу.

— Ведь это кабак какой-то… — проговорила она, брезгливо подбирая правой рукой трен платья.

Она прошла в зеленую угловую комнату, где было мало огня и публика не так толкалась прямо под носом. Но едва им удалось перекинуться несколькими фразами, как показался лакей во фраке и подошел прямо к Привалову.

— Вас, Сергей Александрыч, спрашивают-с, — почтительно доложил он, перебирая в руках салфетку.

— Кто?

— Там, внизу-с… Ваш человек.

Привалов оставил Половодову и сошел вниз, где в передней действительно ждал его Ипат с письмом в руках.

— С кульером… — проговорил он, переминаясь с ноги на ногу. — Я только стал сапоги чистить, а в окно как забарсят… ей-богу!..

Привалов не слушал его и торопливо пробегал письмо, помеченное Шатровским заводом. Это писал Костя. Он получил из Петербурга известие, что дело по опеке затянется надолго, если Привалов лично не явится как можно скорее туда, чтобы сейчас же начать хлопоты в сенате. Бахарев умолял Привалова бросить все в Узле и ехать в Петербург. Это известие бросило Привалова в холодный пот: оно было уж совсем некстати…

— Ну, что? — спросила глазами Антонида Ивановна, когда Привалов вернулся в свой уголок.

Он подал ей письмо.

— Значит, ты бросишь меня? — упавшим голосом спросила она, опуская глаза и ощипывая одной рукой какую-то оборку на своем платье.

— Тонечка, я не могу оставить это дело… Ты пойми, что от моей поездки будет зависеть участь всех заводов.

Она молчала, не поднимая головы.

— Эта поездка отнимет у меня самое большее месяц времени, — продолжал Привалов, чувствуя, как почва уходила из-под его ног.

— Неправда… Ты не вернешься! — возражала Половодова. — Я это вперед знала… Впрочем, ты знаешь — я тебя ничем не желаю стеснить… Делай так, как лучше тебе, а обо мне, пожалуйста, не заботься. Да и что такое я для тебя, если разобрать…

Антонида Ивановна горько улыбнулась и подняла свои глаза.

— Тонечка, голубчик… Что же мне делать? — взмолился Привалов. — Ну, научи…

— Я не решаюсь советовать тебе, Сергей, но на твоем месте сделала бы так: в Петербург послала бы своего поверенного, а сама осталась бы в Узле, чтобы иметь возможность следить и за заводами и за опекунами.

Привалов задумался; совет имел за себя много подкупающих обстоятельств, главное из которых Антонида Ивановна великодушно обошла молчанием, — Именно, к трем причинам, которые требовали присутствия Привалова в Узле, она не прибавила самой себя. Это великодушие и эта покорность победили Привалова.