Неточные совпадения
Но если отбывающий делал
дела средние, как, например: тогда-то усмирил, тогда-то изловил, тогда-то к награде за отлично усердную службу представил, а тогда-то реприманд сделал, то о таких
делах можно говорить со
всею пространностью, ибо они всякому уму доступны, а следовательно,
и новый начальник будет их непременно совершать.
Итак, мы лишились нашего начальника. Уже за несколько
дней перед тем я начинал ощущать жалость во
всем теле, а в ночь, накануне самого происшествия, даже жена моя —
и та беспокойно металась на постели
и все говорила: «Друг мой! я чувствую, что с его превосходительством что-нибудь неприятное сделается!» Дети тоже находились в жару
и плакали; даже собаки на дворе выли.
К удивлению, генерал был как будто сконфужен моею фразой. Очевидно, она не входила в его расчеты. На прочих свидетелей этой сцены она подействовала различно. Правитель канцелярии, казалось, понял меня
и досадовал только на то, что не он первый ее высказал. Но полициймейстер, как человек, по-видимому покончивший
все расчеты с жизнью, дал
делу совершенно иной оборот.
У нас прохождения вашей службы было
всего шесть месяцев
и пять
дней, но
и этого краткого периода времени было достаточно, чтобы дать почувствовать, что нами руководит опытная рука…
Каждый
день утром к старику приезжает из города бывший правитель его канцелярии, Павел Трофимыч Кошельков, старинный соратник
и соархистратиг, вместе с ним некогда возжегший административный светильник
и с ним же вместе погасивший его. Это гость всегда дорогой
и всегда желанный: от него узнаются
все городские новости,
и, что
всего важнее, он же, изо
дня в
день, поведывает почтенному старцу трогательную повесть подвигов
и деяний того, кто хотя
и заменил незаменимого, но не мог заставить его забыть.
«В 18.. году, июля 9-го
дня, поздно вечером, сидели мы с Анной Ивановной в грустном унынии на квартире (жили мы тогда в приходе Пантелеймона, близ Соляного Городка, на хлебах у одной почтенной немки, платя за
все по пятьдесят рублей на ассигнации в месяц — такова была в то время дешевизна в Петербурге, но
и та, в сравнении с московскою, называлась дороговизною)
и громко сетовали на неблагосклонность судьбы.
На следующий
день он казался несколько бодрее, как вдруг приехал Павел Трофимыч
и сообщил, что вчерашнего числа «новый» высек на пожаре купца (с горестью я должен сказать здесь, что эта новость была ложная, выдуманная с целью потешить больного). При этом известии благодушный старец вытянулся во
весь рост.
Целый город понял великость понесенной ею потери,
и когда некоторый остроумец, увидев на другой
день Надежду Петровну, одетую с ног до головы в черное, стоящею в церкви на коленах
и сдержанно, но пламенно молящеюся, вздумал было сделать рукою какой-то вольный жест, то
все общество протестовало против этого поступка тем, что тотчас же после обедни отправилось к ней с визитом.
Дни шли за
днями. В голове Надежды Петровны
все так перепуталось, что она не могла уже отличить «jeune fille aux yeux noirs» от «1’amour qu’est que c’est que ça». Она знала наверное, что то
и другое пел какой-то помпадур, но какой именно — доподлинно определить не могла. С своей стороны, помпадур горячился, тосковал
и впадал в административные ошибки.
Дело состояло в том, что помпадур отчасти боролся с своею робостью, отчасти кокетничал. Он не меньше всякого другого ощущал на себе влияние весны, но, как
все люди робкие
и в то же время своевольные, хотел, чтобы Надежда Петровна сама повинилась перед ним. В ожидании этой минуты, он до такой степени усилил нежность к жене, что даже стал вместе с нею есть печатные пряники. Таким образом
дни проходили за
днями; Надежда Петровна тщетно ломала себе голову; публика ожидала в недоумении.
Как бы то ни было, но Надежда Петровна стала удостоверяться, что уважение к ней с каждым
днем умаляется. То вдруг, на каком-нибудь благотворительном концерте, угонят ее карету за тридевять земель; то кучера совсем напрасно в части высекут; то Бламанжею скажут в глаза язвительнейшую колкость. Никогда ничего подобного прежде не бывало,
и все эти маленькие неприятности тем сильнее язвили ее сердце, что старый помпадур избаловал ее в этом отношении до последней степени.
— Я
всем говорил правду, — продолжал предводитель, —
и вам буду правду говорить! Хотите меня слушать — слушайте! не хотите — мне что за
дело!
Таким образом,
дело сошло с рук благополучно. С остальными тузами
и чиновниками оно пошло еще легче. Вице-губернатора Митенька принял вместе с прочими членами губернского правления.
Все обладали темно-оливковыми физиономиями, напоминавшими собой лики, изображаемые на старинных образах. Принимая их, Митенька имел вид довольно строгий, потому что ему предстояло сделать внушение.
— Потому что, в сущности, чего они желают? они желают, чтоб
всем было хорошо? Прекрасно. Теперь спросим: чего я желаю? я тоже желаю, чтоб
всем было хорошо! Следовательно,
и я,
и они желаем, в сущности, одного
и того же! Unitibus rebus vires cresca parvunt! [«Viribus unitibus res parvae crescunt» (лат.) — от соединенных усилий малые
дела вырастают.] как сказал наш почтеннейший Михаил Никифорович в одной из своих передовых статей!
И в самом
деле, он ничего подобного представить себе не мог. Целый букет разом! букет, в котором каждый цветок так
и прыщет свежестью, так
и обдает ароматом! Сами губернские дамы понимали это
и на
все время выборов скромно, хотя
и не без секретного негодования, стушевывались в сторонку.
К общественным
делам они были холодны
и шары всегда
и всем клали направо.
Козелков несколько застыдился; ему
и самому словно совестно сделалось, что он каким-то чудом попал в «сановники». Он уже хотел
и с своей стороны сказать несколько острых слов насчет непочтительности
и опрометчивости нынешнего молодого поколения, хотел даже молвить, что это «от их, именно от их болтовни
все и дело пошло», но убоялся «скворцов», которые так
и кружились, так
и лепетали около него. Поэтому он вознамерился благоразумно пройти посредочке.
«А старики?» — пронеслось над душою каждого. Начались толки; предложения следовали одни за другими. Одни говорили, что ежели привлечь на свою сторону Гремикина, то
дело будет выиграно наверное; другие говорили, что надобно ближе сойтись с «маркизами»
и ополчиться противу деспотизма «крепкоголовых»; один голос даже предложил подать руку примирения «плаксам», но против этой мысли вооружились решительно
все.
Когда человека начинает со
всех сторон одолевать счастье, когда у него на лопатках словно крылья какие-то вырастают, которые так
и взмывают, так
и взмывают его на воздух, то в сердце у него все-таки нечто сосет
и зудит, точно вот так
и говорит: «Да сооруди же, братец, ты такое
дело разлюбезное, чтобы такой-то сударь Иваныч не усидел, не устоял!»
И до тех пор не успокоится бедное сердце, покуда действительно не исполнит человек
всего своего предела.
— Вы, вашество, вот что-с: завтра, как уездные-то выборы кончатся, вы вечером на балу
и подойдите к ним, да так при
всех и скажите-с: «Благодарю, мол, вас, Платон Иваныч, что вы согласно с моими видами в этом важном
деле действовали». Господа дворяне на это пойдут-с.
Козелков повеселел еще больше. Он
весь этот
день, а также утро другого
дня употребил на делание визитов
и везде говорил, как он доволен «почтеннейшим» Платоном Ивановичем
и как желал бы, чтоб этот достойный человек
и на будущее трехлетие удержал за собой высокое доверие дворянства.
— Я тебе лучше скажу! — вступился Петенька, — предместник мой завел, чтобы
все низшие присутственные места представляли ему на утверждение
дела о покупке перьев, ниток
и прочей канцелярской дряни! Разумеется, я это уничтожил, но, спрашиваю тебя, каков гусь мой предместник!
Начатая с известного пункта, картина растет, растет, развивается, развивается,
все дальше
и дальше, покуда, наконец, художник не почувствует потребности довершить начатое, осветив
дело рук своих лучами солнца.
Все живет,
все работает,
все делает свое
дело потихоньку
и не спеша.
— Au fait, [На самом
деле (фр.).] что такое нигилизм? — продолжает ораторствовать Митенька, — откиньте пожары, откиньте противозаконные волнения, урезоньте стриженых девиц…
и, спрашиваю я вас, что вы получите в результате? Вы получите: vanitum vanitatum et omnium vanitatum, [Vanitas vanitatum et omnia vanitas (лат.) — суета сует
и всяческая суета.]
и больше ничего! Но разве это неправда? разве
все мы, начиная с того древнего философа, который в первый раз выразил эту мысль, не согласны насчет этого?
— Вы поймите мою мысль, — твердит он каждый
день правителю канцелярии, — я чего желаю? я желаю, чтобы у меня процветала промышленность, чтоб священное право собственности было вполне обеспечено, чтоб порядок ни под каким видом нарушен не был
и, наконец, чтобы везде
и на
всем видна была рука!
Последствием этого было, что на другой
день местные гранды сказались больными (так что
все присутственные места в Семиозерске были в этот
день закрыты), а исправник, как только прослышал о предстоящей исповеди, ту ж минуту отправился в уезд. Явился только городской голова с гласными да бургомистр с ратманами, но Митенька
и тут нашелся.
Вероятнее
всего, последний именно так
и разумел это
дело.
В таких безрезультатных решениях проходит
все утро. Наконец присутственные часы истекают: бумаги
и журналы подписаны
и сданы;
дело Прохорова разрешается само собою, то есть измором. Но даже в этот вожделенный момент, когда
вся природа свидетельствует о наступлении адмиральского часа, чело его не разглаживается. В бывалое время он зашел бы перед обедом на пожарный двор; осмотрел бы рукава, ящики, насосы; при своих глазах велел бы
всё зачинить
и заклепать. Теперь он думает: «Пускай
все это сделает закон».
Но почему же не удовлетворяет? разве мы заговорщики, бунтовщики? разве мы без ума бежим вперед, рискуя самим себе сломать голову? разве мы не всецело отдали самих себя
и все помышления наши тому среднему
делу, которое, казалось бы, должно отстранить от нас всякое подозрение в превыспренности?
— Ну
и черт с ними! им до меня нет
дела,
и мне до них
дела нет! — принимает он наконец героическое решение
и, остановившись на нем,
все больше
и больше погрязает под ферулой у выборгской шведки Лотты…
В заключение, мы предавались радости, что
все мы такие усердные, нелицеприятные, преданные интересам казны,
и, закончивши свой
день этим, так сказать, актом самооблюбования, несуетливо расходились восвояси.
Посему,
и в видах поднятия народного духа, я полагал бы необходимым всенародно объявить: 1) что занятие курением табака свободно везде, за нижеследующими исключениями (следовало 81 п. исключений); 2) что выбор покроя одежды предоставляется личному усмотрению каждого, с таковым, однако ж, изъятием, что появление на улицах
и в публичных местах в обнаженном виде по-прежнему остается недозволительным,
и 3) что преследование за ношение бороды
и длинных волос прекращается, а
все начатые по сему предмету
дела предаются забвению, за исключением лишь нижеследующих случаев (поименовано 33 исключения)».
«Да-с, это не то, что брать хапанцы или бить по зубам-с; эта штучка будет пограндиознее-с», — хвастался Феденька
и,
весь исполненный жажды славных
дел, решился прежде
всего поразить воображение обывателей Навозного.
И все время, с упорством, достойным лучшего
дела, следит за нею Феденька
и как-то невыразимо страдает, когда она, с добросовестностью недавней институтки, выделывает шассе-круазе.
Дома она чувствовала себя счастливою. Она любила стряпню
и предпочитала блузу всякому другому платью.
Днем, покуда «он» распоряжался по службе, она хлопотала по хозяйству
и всю изобретательность своего ума употребляла на то, чтоб Феденька нашел у нее любимое блюдо
и сладкий кусок. Вечером, управившись с
делами, он являлся к ней, окруженный блестящей плеядой навозных свободных мыслителей,
и читал свои циркуляры.
— Ну, не хочешь, как хочешь. А то закусил бы ин! Это
все у тебя от думы. Брось! пущай другие думают! Эку сухоту себе нашел: завидно, что другие
делами занимаются — зачем не к нему
все дела приписаны! Ну, да уж прощай, прощай! Вижу, что сердишься! Увидишься с сатаной — плюнь ему от меня в глаза! Только вряд ли увидишь ты его. Потому, живем мы здесь в благочестии
и во всяком благом поспешении, властям предержащим повинуемся, старших почитаем — неповадно ему у нас!
Феденька вышел от Пустынника опечаленный, почти раздраженный. Это была первая его неудача на поприще борьбы. Он думал окружить свое вступление в борьбу всевозможною помпой —
и вдруг, нет главного украшения помпы, нет Пустынника! Пустынник, с своей стороны, вышел на балкон
и долго следил глазами за удаляющимся экипажем Феденьки. Седые волосы его развевались по ветру,
и лицо казалось как бы закутанным в облако. Он тоже был раздражен
и чувствовал, что нелепое объяснение с Феденькой расстроило
весь его
день.
Исполнив
все это, Феденька громко возопил: сатана! покажись! Но, как это
и предвидел Пустынник, сатана явиться не посмел. Обряд был кончен; оставалось только возвратиться в Навозный; но тут сюрпризом приехала Иоанна д’Арк во главе целой кавалькады дам. Привезли корзины с провизией
и вином, послали в город за музыкой,
и покаянный
день кончился премиленьким пикником, под конец которого дамы поднесли Феденьке белое атласное знамя с вышитыми на нем словами: БОРЬБА.
— Я, вашество, сам на себе испытал такой случай, — говорил Тарас. — Были у меня в имении скотские падежи почти ежегодно. Только я, знаете, сначала тоже мудровал:
и ветеринаров приглашал,
и знахарям чертову пропасть денег просадил,
и попа в Егорьев
день по полю катал —
все, знаете, чтоб польза была. Хоть ты что хочешь! Наконец я решился-с. Бросил
все, пересек скотниц
и положил праздновать ильинскую пятницу.
И что ж, сударь! С тех пор как отрезало. Везде кругом скотина как мухи мрет, а меня Бог милует!
И все это говорится с сонливою серьезностью, говорится от имени каких-то «великих партий», которые стоят-де за «нами»
и никак не могут
поделить между собою выеденного яйца.
— Послушай, однако ж, мой друг! ведь
все это:
и семейные
разделы,
и община,
и круговая порука —
все это находится под защитой закона! Стало быть, ты хочешь сделаться паскудским законодателем? Но безопасно ли это?
— Да, это так. То есть, коли хочешь, оно
и не «так», но уж если допустить в принципе, что можно делать
все, что хочешь, то лучше свиней разводить, нежели вращать зрачками. Итак, это решено. Ты исполнил первую половину своей программы, ты разорил кабаки, положил предел семейным
разделам, упразднил общину… затем?
— Да, душа моя, лично! Я забываю
все это мишурное величие
и на время представляю себе, что я простой, добрый деревенский староста… Итак, я являюсь на сход
и объясняю. Затем, ежели я вижу, что меня недостаточно поняли, я поручаю продолжать
дело разъяснения исправнику.
И вот, когда исправник объяснит окончательно — тогда, по его указанию, составляется приговор
и прикладываются печати…
И новая хозяйственная эра началась!
— Вообрази себе, прежде
всего он хочет уничтожить пьянство; потом он положит предел крестьянским семейным
разделам и, наконец, упразднит сельскую общину… Словом сказать, он предполагает действовать а la Pierre le Grand… [Подобно Петру Великому (фр.).] Изумительно, не правда ли?
— Да кто же тебе сказал! — разразился он наконец, но, к удовольствию моему, тотчас же сдержал себя
и уже спокойным, хотя
все же строгим голосом продолжал: — Слушай!
дело не в том, вредны или полезны те явления, которые Быстрицын намеревается сокрушить, в видах беспрепятственного разведения поросят, а в том, имеет ли он право действовать а la Pierre le Grand относительно того, что находится под защитой действующего закона?
—
И даже хреноводство, горчицеводство… пусть так. Допускаю даже, что
все пойдет у него отлично. Но представь себе теперь следующее: сосед Быстрицына, Петенька Толстолобов, тоже пожелает быть реформатором а-ля Пьер ле Гран. Видит он, что штука эта идет на рынке бойко,
и думает: сем-ка, я удеру штуку! прекращу празднование воскресных
дней, а вместо того заведу клоповодство!
Увы! с каждым
днем подобные минуты становятся
все более
и более редкими. Нынче
и природа делается словно озлобленною
и все творит помпадуров не умных, но злых. Злые
и неумные, они мечутся из угла в угол
и в безумной резвости скачут по долам
и по горам, воздымая прах земли
и наполняя им вселенную. С чего резвятся? над кем
и над чем празднуют победу?
И действительно, как ни старались квартальные изменить его взгляд на
дела внутренней политики, он оставался непоколебим
и на
все предостережения неизменно давал один
и тот же ответ...
— Не просите-с, — сказал он твердо, — ибо я для того собственно с вами
и знакомство свел, дабы казенный интерес соблюсти! Какой он смотритель-с! Он сейчас же первым
делом всю провизию с базара к себе притащит-с! Последствием же сего явятся недоимщики-с. Станут говорить: оттого мы податей не платим, что помпадуршин отец имение наше грабит. В каком я тогда положении буду? Недоимщиков сечь — неправильно-с; родителя вашего казнить — приятно ли для вас будет?