Неточные совпадения
В солнечный
день вид на завод представлял собой довольно пеструю картину
и, пожалуй, красивую, если бы не теснившийся со
всех сторон лес
и подымавшиеся кругом лесистые горы, придававшие
всей картине неприветливый траурный характер. Впрочем, так казалось только посторонним людям, а белоглинцы, конечно, не могли даже себе представить чего-нибудь лучше
и красивее Белоглинского завода. К таким людям принадлежал
и Гордей Брагин, бывавший не только в Ирбите
и в Верхотурье, но
и в Нижнем.
Чем существовали обитатели этой деревушки — трудно сказать,
и единственным мотивом, могшим несколько оправдать их существование, служили разбросанные около Полдневской прииски, но
дело в том, что полдневские не любили работать, предпочитая
всему на свете свою свободу.
Один Пестерь делался
все мрачнее
и мрачнее, а когда бабы не вытерпели
и заголосили какую-то безобразную пьяную песню, он, не выпуская изо рта своей трубки с медной цепочкой, процедил только одно слово: «У… язвы!..» Кто бы мог подумать, что этот свирепый субъект являлся самым живым источником козловых ботинок
и кумачных платков, в чем убедилась личным опытом даже Домашка,
всего третьего
дня получившая от Пестеря зеленые стеклянные бусы.
— В самом
деле, Гордей Евстратыч, — уговаривал упрямого старика даже о. Крискент, — вот у меня на целый дом
всего две маленьких печи —
и тепло, как в бане. Вот бы вам…
А между тем у Гордея Евстратыча из этого заурядного проявления вседневной жизни составлялась настоящая церемония: во-первых, девка Маланья была обязана подавать самовар из секунды в секунду в известное время — утром в шесть часов
и вечером в пять; во-вторых,
все члены семьи должны были собираться за чайным столом; в-третьих, каждый пил из своей чашки, а Гордей Евстратыч из батюшкова стакана; в-четвертых, порядок разливания чая, количество выпитых чашек, смотря по временам года
и по значениям постных или скоромных
дней, крепость
и температура чая —
все было раз
и навсегда установлено,
и никто не смел выходить из батюшкова устава.
Больше
всего ненавидел в людях Гордей Евстратыч торопливость, потому что кто торопится, тот, по его мнению, всегда плохо делает свое
дело и потом непременно обманет.
Крику
и шуму он не выносил вообще, а
все делал с повадкой, степенно, почему
и недолюбливал нынешних модных людей, которые суются в
делах, как угорелые.
Вместо настоящего
дела Зотушка научился разным художествам: отлично стряпал пряники, еще лучше умел гонять голубей, знал секреты разных мазей, имел вообще легкую руку на скота, почему
и заведовал
всей домашней скотиной, когда был «в себе», обладал искусством ругаться с стряпкой Маланьей по целым
дням и т. д.,
и т. д.
Жена Самойла Михеича была как раз ему под стать,
и старики жили как два голубя; Агнея Герасимовна славилась как большая затейница на
все руки, особенно когда случалось праздничное
дело, — она
и стряпать первая,
и гостей принимать,
и первая хоровод заведет с молодыми,
и даже скакала сорокой с малыми ребятишками, хотя самой было под шестьдесят лет.
В Николин
день, девятого мая, когда в Белоглинском заводе праздновали престольный праздник
и со
всех сторон набирались гости, на площади устраивалась старинная русская потеха — борьба.
Другие старатели, кажется, начинали догадываться, зачем ездил Брагин к ним,
и теперь он решил не показываться полднякам до поры до времени, когда
все дело будет сделано.
Гордей Евстратыч внимательно осмотрел
все дно шахты
и забой, набрал руды целый мешок
и, зацепив его за веревку, свистнул, — это был условный знак Михалке поднимать руду.
—
Все грешны, да Божьи,
и девать нас некуда. Богатое?
Старуха была так огорчена сегодняшним
днем, что даже не могла сердиться на болтовню Нюши, которая забавлялась, как котенок около затопленной печки. Михалко
и Архип продежурили
всю ночь на кухне в ожидании тятенькиных приказаний. Пьяный Зотушка распевал, приложивши руку к щеке, раскольничий стих...
В комнатах
все было перевернуто вверх
дном, валялись пробки, окурки сигар, объедки балыка
и т. п.
Человек пятьдесят рабочих «пробили на жилке» короткий зимний
день весь напролет, а Кайло, Лапоть
и Потапыч в качестве привилегированных рабочих «налаживали» шахту.
Пестерь
и Кайло приходили в лачугу Маркушки каждый
день по вечерам
и, потягивая свои трубочки перед горевшим на каменке огоньком, рассказывали обо
всем, что было сделано на прииске за
день, то есть, собственно, говорил один Кайло, а Пестерь только сосал свою трубочку.
— Нет, уж этому не бывать, мамынька! — решительно заявил Гордей Евстратыч. — Потому как нам приказчик совсем не подходящее
дело;
день он в лавке, а ночью куда мы его
денем? То-то вот
и есть… Мужики
все на прииске, а дома снохи молодые, дочь на возрасте.
Чтобы начать
дело, Гордею Евстратычу пришлось затратить не только
весь свой наличный капитал, но
и перехватить деньжонок у Пятова Нила Поликарпыча.
Невестки жили раньше душа в душу, но тут даже суровое решение Гордея Евстратыча
и все увещания Татьяны Власьевны не могли их примирить. Если бы еще
дело было важное, тогда примирение не замедлило бы, вероятно, состояться, но известно, что пустяков люди не забывают
и не прощают друг другу…
«
И принесло же ее ни раньше ни после… — сердито думала Пазухина, подходя к своему дому. — Пожалуй,
все наше
дело испортит. Придется погодить, видно, как она в свое Верхотурье уберется…»
Появление Алены Евстратьевны произвело в брагинском доме настоящий переворот, хотя там ее никто особенно не жаловал. Раньше она редко приезжала в гости
и оставалась
всего дня на два, на три; но на этот раз по
всем признакам готовилась прогостить вплоть до последнего санного пути.
В каких-нибудь три
дня гостья овладела
всем домом
и распоряжалась в нем, как победитель в завоеванной провинции.
Крискент служил всенощную, утром женщины шли в церковь к обедне, потом к чаю собирались кой-кто из знакомых старушек, съедали именинный пирог,
и тем
все дело кончалось.
По взлобочкам
и прикрутостям, по увалам
и горовым местам выглянули первые проталинки с всклоченной, бурой прошлогодней травой; рыжие пятна таких проталин покрывали белый саван точно грязными заплатами, которые
все увеличивались
и росли с каждым
днем, превращаясь в громадные прорехи, каких не в состоянии были починить самые холодные весенние утренники, коробившие лед
и заставлявшие трещать бревна.
Сначала такие непутевые речи Гордея Евстратыча удивляли
и огорчали Татьяну Власьевну, потом она как-то привыкла к ним, а в конце концов
и сама стала соглашаться с сыном, потому что
и в самом
деле не век же жить дураками, как прежде.
Всех не накормишь
и не пригреешь. Этот старческий холодный эгоизм закрадывался к ней в душу так же незаметно, шаг за шагом, как одно время года сменяется другим. Это была медленная отрава, которая покрывала живого человека мертвящей ржавчиной.
— Ах, мамынька, мамынька! Да разве Маркушка сам жилку нашел? Ведь он ее вроде как украл у Кутневых; ну а Господь его не допустил до золота… Вот
и все!.. Ежели бы Маркушка сам отыскал жилку, ну, тогда еще другое
дело. По-настоящему, ежели
и помочь кому, так следовало помочь тем же Кутневым… Натурально, ежели бы они в живности были, мамынька.
Тянулись бесконечные мучительные часы,
дни, недели, месяцы, а Маркушка
все обдумывал одно
и то же, не имея сил сдвинуться в которую-нибудь сторону.
— Ничего, милушка, потерпи, — отвечала Татьяна Власьевна. — В самом-то
деле, ведь у нас не золотые горы, — где взять-то для
всех?.. По своей силе помогаем, а
всех не ублаготворишь. Царь богаче нас, да
и тот
всем не поможет…
Дело нешуточное,
и посудить да порядить об нем не с кем, кроме о. Крискента, который со
всеми всегда соглашается.
— Просто спятили с ума на старости лет, — говорила откровенная Феня. — Нашли чего
делить… Жили-жили, дружили-дружили, а тут вдруг тесно показалось.
И мой-то тятенька тоже хорош:
все стонал да жаловался на свое староство, а тут поди ты как поднялся. С ними
и сама с ума сойдешь, Нюша, только послушай.
Гордей Евстратыч был дома
и принял сватов довольно сухо, предоставив Татьяне Власьевне вести
все дело.
— А ты меня, касаточка, спроси, как
все это
дело устроить… Когда Савины дочь выдавали, так я
все приданое своими руками кроил невесте. Уж извини, касаточка:
и рубашки,
и кофточки —
все кроил…
И шить я прежде источник был; не знаю, как нынче.
Расчеты по прииску были большие,
и достать деньги этим путем ничего не стоило, тем более что
все дело велось семейным образом, с полным доверием, так что
и подсчитать не было никакой возможности.
В лавке сидела теперь большею частью одна Ариша, которую иногда сменяла только Нюша;
дело было летнее, тихое в торговле,
и Ариша справлялась со
всей торговлей.
— Вот, вот, Татьяна Власьевна… Вместо того чтобы прийти к вам или вас к себе позвать да
все и обсудить заодно, они
все стороной ладят обойти, да еще невесток-то ваших расстраивают. А вы то подумайте, разве наши-то ребята бросовые какие? Ежели бы
и в самом
деле грех какой вышел, ну по глупости там или по малодушию, так Агнее-то Герасимовне с Матреной Ильиничной не кричать бы на
весь Белоглинский завод, а покрыть бы слухи да с вами бы беду
и поправить.
— По-моему, Татьяна Власьевна,
всему этому
делу настоящие заводчики эти самые Савины
и Колобовы
и есть… Ей-богу!..
— Ах, Татьяна Власьевна, Татьяна Власьевна… А если они
все в ослеплении свои поступки поступают? Можно сказать, из зависти к вашему богатству
все и дело-то вышло… Вот
и рады случаю придраться к вам!
Так как скрывать долее было нельзя от Гордея Евстратыча, то Татьяна Власьевна
и рассказала ему
все дело, как понимала его сама.
— Ну, Ариша, так вот в чем дело-то, — заговорил Гордей Евстратыч, тяжело переводя дух. — Мамынька мне
все рассказала, что у нас делается в дому. Ежели бы раньше не таили ничего, тогда бы ничего
и не было… Так ведь? Вот я с тобой
и хочу поговорить, потому как я тебя всегда любил… Да-а. Одно тебе скажу: никого ты не слушай, окромя меня,
и все будет лучше писаного. А что там про мужа болтают —
все это вздор… Напрасно только расстраивают.
— Ничего, мамочка.
Все дело поправим. Что за беда, что девка задумываться стала! Жениха просит,
и только. Найдем, не беспокойся. Не чета Алешке-то Пазухину… У меня есть уж один на примете. А что относительно Зотушки, так это даже лучше, что он догадался уйти от вас. В прежней-то темноте будет жить, мамынька, а в богатом дому как показать этакое чучело?.. Вам, обнаковенно, Зотушка сын, а другим-то он дурак не дурак, а сроду так. Только один срам от него
и выходит братцу Гордею Евстратычу.
Татьяна Власьевна заметила, что в последнее время между Гордеем Евстратычем
и Аленой Евстратьевной завелись какие-то особенные
дела. Они часто о чем-то разговаривали между собой потихоньку
и сейчас умолкали, когда в комнату входила Татьяна Власьевна. Это задело старуху, потому что чего им было скрываться от родной матери. Не чужая ведь, не мачеха какая-нибудь. Несколько раз Татьяна Власьевна пробовала было попытать модницу, но та была догадлива
и все увертывалась.
— Легкое место вымолвить, отец Крискент, как от нас
все старые-то знакомые отшатились! Савины, Колобовы, Пятов, Пазухины…
И чего, кажется,
делить? Будто Гордей-то Евстратыч действительно немножко погордился перед сватовьями, ну, с этого
и пошло… А теперь сваты-то слышать об нас не хотят.
— Я сие предвижу
и не устрашаюсь, поелику этим самым устроим два благих
дела: достроим церковь
и спасем Гордея Евстратыча от злого духа… Первым
делом я отправлюсь к Нилу Поликарпычу
и объясню ему
все. Трехлетие как раз кончается,
и по уставу нам приходится выбирать нового старосту — вот
и случай отменный. Конечно, Колобов у нас числится кандидатом в старосты, но он уже в преклонных летах
и, вероятно, уступит.
— Ох,
и не спрашивайте… Высохла девка совсем: не знаем, что с ней
и делать.
И тоже Алена Евстратьевна
все дело испортила…
Он прежде
всего переговорил с влиятельными прихожанами
и старичками, которые в единоверческих церквах имеют большую силу над
всеми церковными
делами.
Алена Евстратьевна подхватывала похвальные слова братца
и еще сильнее заставляла краснеть смущенную Феню, которая в другой раз не полезла бы за словом в карман
и отделала бы модницу на
все корки; но общее внимание
и непривычная роль настоящей хозяйки совсем спутывали ее. Отец Крискент хотел закончить этот знаменательный
день примирением Гордея Евстратыча с Зотушкой, но когда хватились последнего — его
и след простыл. Это маленькое обстоятельство одно
и опечалило о. Крискента
и Татьяну Власьевну.
—
Все вы, девки, так-то душа в душу живете, а чуть подвернулся жених —
и поминай как звали. Так
и твое
дело, Феня: того гляди, выскочишь, а мы
и остались с Нюшей-горюшкой.
Конечно, от бдительности Татьяны Власьевны
и о. Крискента не ускользнуло особенное внимание, с каким Гордей Евстратыч относился к Фене. Они по-своему взглянули на
дело. По мнению Татьяны Власьевны,
все обстоятельства так складывались, что теперь можно было бы помириться с Савиными
и Колобовыми, — недоставало маленького толчка, каких-нибудь пустяков, из каких складываются большие
дела в жизни. Именно она с этой точки зрения
и взглянула на отношения Гордея Евстратыча к Фене.
— Нет… Тут совсем особенная статья выходит: не хватает у нас в дому чего-то, от этого
и все неполадки. Раньше-то я не замечал, а тут
и заметил…
Все как шальные бродим по дому
и друг дружку не понимаем да добрых людей смешим. У меня раз пружина в часах лопнула: пошуршала-пошуршала
и стала, значит, конец
всему делу… Так
и у нас… Не догадываешься?