У самого въезда в Тайболу, на левой стороне дороги, зеленой шапкой виднелся старый раскольничий могильник. Дорога здесь двоилась: тракт отделял влево узенькую дорожку, по которой и нужно
было ехать Яше. На росстани они попрощались с Кишкиным, и Мыльников презрительно проговорил ему вслед...
Нужно
было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел на ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
Неточные совпадения
Дорога в Тайболу проходила Низами, так что Яше пришлось
ехать мимо избушки Мыльникова, стоявшей на тракту, как называли дорогу в город.
Было еще раннее утро, но Мыльников стоял за воротами и смотрел, как
ехал Яша. Это
был среднего роста мужик с растрепанными волосами, клочковатой рыжей бороденкой и какими-то «ядовитыми» глазами. Яша не любил встречаться с зятем, который обыкновенно поднимал его на смех, но теперь неловко
было проехать мимо.
Дорога здесь
была бойкая, по ней в город и из города шли и
ехали «без утыху», а теперь в особенности, потому что зимний путь
был на исходе, и в город без конца тянулись транспорты с дровами, сеном и разным деревенским продуктом.
На тракту их опять обогнал целовальник Ермошка, возвращавшийся из города. С ним вместе
ехал приисковый доводчик Ераков. Оба
были немного навеселе.
— И любезное дело, — согласилась баушка, подмигивая Устинье Марковне. — Одной-то мне, пожалуй, и опасливо по нонешнему времю ездить, а сегодня еще воскресенье… Пируют у вас на Балчуговском, страсть пируют. Восетта
еду я также на вершной, а навстречу мне ваши балчуговские парни идут. Совсем молодые, а пьяненькие… Увидали меня, озорники, и давай галиться: «Тпру, баушка!..» Ну, я их нагайкой, а они меня обозвали что ни
есть хуже, да еще с седла хотели стащить…
Золотопромышленники
ехали верхом, потому что в весеннюю распутицу на колесах здесь не
было хода, а рабочие шли пешком.
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда,
еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной
было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
Маякова слань
была исправлена лучше, чем в казенное время, и дорога не стояла часу — шли и
ехали рабочие на новые промысла и с промыслов.
— Андроны
едут, когда-то
будут, — отшучивалась Марья. — Да и мое-то девичье время уж прошло. Помоложе найдете, Ермолай Семеныч.
Мысль о деньгах засела в голове Кишкина еще на Мутяшке, когда он обдумал весь план, как освободиться от своих компаньонов, а главное, от Кожина, которому необходимо
было заплатить деньги в первую голову. С этой мыслью Кишкин
ехал до самой Фотьянки, перебирая в уме всех знакомых, у кого можно
было бы перехватить на такой случай. Таких знакомых не оказалось, кроме все того же секретаря Ильи Федотыча.
Дошли слухи о зверстве Кожина до Фени и ужасно ее огорчали. В первую минуту она сама хотела к нему
ехать и усовестить, но сама
была «на тех порах» и стыдилась показаться на улицу. Ее вывел из затруднения Мыльников, который теперь завертывал пожаловаться на свою судьбу.
В толпе показался Мыльников, который нарочно пришел из Балчуговского завода пешком, чтобы посмотреть, как
будет все дело. Обратно он
ехал вместе с Ермошкой.
Едет из города с деньгами, кучера всю дорогу хересом
поит, из левольверта палит.
— Вот и пришел… Нет ли у тебя какого средствия кровь унять да против опуха: щеку дует. К фершалу стыдно
ехать, а вы, бабы, все знаете… Может, и зубы на старое место можно
будет вставить?
Сестры Сомовы жили у Варавки, под надзором Тани Куликовой: сам Варавка уехал в Петербург хлопотать о железной дороге, а оттуда должен
был поехать за границу хоронить жену. Почти каждый вечер Клим подымался наверх и всегда заставал там брата, играющего с девочками. Устав играть, девочки усаживались на диван и требовали, чтоб Дмитрий рассказал им что-нибудь.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу,
поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Добчинский. Он! и денег не платит и не
едет. Кому же б
быть, как не ему? И подорожная прописана в Саратов.
Сначала он принял
было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не
поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Помалчивали странники, // Покамест бабы прочие // Не поушли вперед, // Потом поклон отвесили: // «Мы люди чужестранные, // У нас забота
есть, // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от
еды.
Сладка
еда крестьянская, // Весь век
пила железная // Жует, а
есть не
ест!