Неточные совпадения
Вдруг, например, захотела ездить верхом, непременно заставила купить себе седло и, несмотря на то, что лошадь
была не приезжена и сама она никогда не ездила,
поехала, или, лучше сказать, поскакала в галоп, так что Петр Михайлыч чуть не умер от страха.
Молодой смотритель находился некоторое время в раздумье:
ехать ли ему в таком экипаже, или нет? Но делать нечего, — другого взять
было негде. Он сделал насмешливую гримасу и сел, велев себя везти к городничему, который жил в присутственных местах.
Кто бы к нему ни обращался с какой просьбой: просила ли, обливаясь горькими слезами, вдова помещица похлопотать, когда он
ехал в Петербург, о помещении детей в какое-нибудь заведение, прибегал ли к покровительству его попавшийся во взятках полупьяный чиновник — отказа никому и никогда не
было; имели ли окончательный успех или нет эти просьбы — то другое дело.
— Ужасно смешно! Много ты понимаешь! — перебил Петр Михайлыч. — Зачем
ехать? — продолжал он. — А затем, что требует этого вежливость, да, кроме того, князь — человек случайный и может
быть полезен Якову Васильичу.
— Нет, папаша, я пошутила, я
поеду: мне самой хочется
быть на этом вечере, — сказала она вслух.
Отец и дочь
поехали; но оказалось что сидеть вдвоем на знакомых нам дрожках
было очень уж неудобно.
Кавалькада начала собираться тотчас после обеда. М-r ле Гран и князек, давно уже мучимые нетерпением, побежали взапуски в манеж, чтобы смотреть, как
будут седлать лошадей. Княжна, тоже очень довольная, проворно переоделась в амазонку. Княгиня кротко просила ее бога ради
ехать осторожнее и не скакать.
Кадников пристал к этому разговору, начал оправдывать Медиокритского и, разгорячась, так кричал, что все
было слышно в гостиной. Князь только морщился. Не оставалось никакого сомнения, что молодой человек, обыкновенно очень скромный и очень не глупый,
был пьян. Что делать! Робея и конфузясь
ехать к князю в такой богатый и модный дом, он для смелости хватил два стаканчика неподслащенной наливки, которая теперь и сказывала себя.
«Боже мой! Как эти люди любят меня, и между тем какой черной неблагодарностью я должен
буду заплатить им!» — мучительно думал он и решительно не имел духа, как прежде предполагал, сказать о своем намерении
ехать в Петербург и только, оставшись после обеда вдвоем с Настенькой, обнял ее и долго, долго целовал.
— Итак, Яков Васильич, вы
едете от нас далеко и надолго! — проговорил он с грустною улыбкою. Кроме Настеньки, ему и самому
было тяжело расстаться с Калиновичем — так он привык к нему.
— В Петербург, стало
быть, не изволите
ехать? — спросил он, с трудом переводя дыхание.
— Страмота, тетка, и ехать-то с тобой, хоть бы к ноче дело-то шло, так все бы словно поскладнее
было.
— Коли злой человек, батюшка, найдет, так и тройку остановит. Хоть бы наше теперь дело:
едем путем-дорогой, а какую защиту можем сделать? Ни оружия при себе не имеешь… оробеешь… а он, коли на то пошел, ему себя не жаль, по той причине, что в нем — не к ночи
будь сказано — сам нечистой сидит.
«Может
быть, и я
поеду когда-нибудь с таким же крестом», — подумал Калинович, и потом, когда въехали в Москву, то показалось ему, что попадающиеся народ и извозчики с седоками, все они смотрят на него с некоторым уважением, как на русского литератора.
Время между тем подходило к сумеркам, так что когда он подошел к Невскому, то
был уже полнейший мрак: тут и там зажигались фонари,
ехали, почти непрестанной вереницей, смутно видневшиеся экипажи, и мелькали перед освещенными окнами магазинов люди, и вдруг посреди всего, бог весть откуда, раздались звуки шарманки. Калинович невольно приостановился, ему показалось, что это плачет и стонет душа человеческая, заключенная среди мрака и снегов этого могильного города.
— Что делать? — возразил Калинович. — Всего хуже, конечно, это для меня самого, потому что на литературе я основывал всю мою будущность и, во имя этих эфемерных надежд, душил в себе всякое чувство, всякое сердечное движение. Говоря откровенно,
ехавши сюда, я должен
был покинуть женщину, для которой
был все; а такие привязанности нарушаются нелегко даже и для совести!
Но вот
едут еще дрожки: на них сидит, к нему спиной, должно
быть, молоденькая дама и в очень неприглядной шляпке.
— И не спрашивай лучше! — проговорила она. — Тогда как получила твое письмо, всем твоим глупостям, которые ты тут пишешь, что хотел меня кинуть, я, конечно, не поверила, зная наперед, что этого никогда не может
быть. Поняла только одно, что ты болен… и точно все перевернулось в душе: и отца и обет свой — все забыла и тут же решилась, чего бы мне ни стоило,
ехать к тебе.
«Господи, думаю, что ж мне делать?» А на сердце между тем так накипело, что не жить — не
быть, а
ехать к тебе.
— Потом прощанья эти, расставанья начались, — снова продолжала она. — Отца уж только тем и утешала, что обещала к нему осенью непременно приехать вместе с тобой. И, пожалуйста, друг мой,
поедем… Это
будет единственным для меня утешением в моем эгоистическом поступке.
— Меня, собственно, Михайло Сергеич, не то убивает, — возразила она, — я знаю, что отец уж пожил… Я
буду за него молиться,
буду поминать его; но, главное, мне хотелось хоть бы еще раз видеться с ним в этой жизни… точно предчувствие какое
было: так я рвалась последнее время
ехать к нему; но Якову Васильичу нельзя
было… так ничего и не случилось, что думала и чего желала.
— Не за тем, Яков Васильич, являюсь, — возразил он с усмешкою, — но что собственно вчерашнего числа госпожа наша Полина Александровна, через князя, изволила мне отдать приказ, что, так как теперича оне изволят за вас замуж выходить и разные по этому случаю
будут обеды и балы, и я, по своей старости и негодности, исполнить того не могу, а потому сейчас должен сбираться и
ехать в деревню… Как все это я понимать могу? В какую сторону? — заключил старик и принял вопросительную позу.
— Ах, да, знаю, знаю! — подхватила та. — Только постойте; как же это сделать? Граф этот… он очень любит меня, боится даже… Постойте, если вам теперь
ехать к нему с письмом от меня, очень не мудрено, что вы затеряетесь в толпе: он и
будет хотеть вам что-нибудь сказать, но очень не мудрено, что не успеет. Не лучше ли вот что: он
будет у меня на бале; я просто подведу вас к нему, представлю и скажу прямо, чего мы хотим.
— Не знаю, ваше превосходительство, — начал он нерешительным тоном, — какие вы имеете сведения, а я, признаться сказать,
ехавши сюда, заезжал к князю Ивану. Новый вице-губернатор в родстве с ним по жене — ну, и он ужасно его хвалит: «Одно уж это, говорит, человек с таким состоянием… умный, знающий… человек с характером, настойчивый…» Не знаю, может
быть, по родству и прибавляет.
На полных рысях неслась вице-губернаторская карета по главной Никольской улице, на которой полицеймейстер распорядился, чтоб все фонари горели светлейшим образом, но потом — чего никак не ожидал полицеймейстер — вице-губернатор вдруг повернул в Дворянскую улицу, по которой ему вовсе не следовало
ехать и которая поэтому
была совершенно не освещена. В улице этой чуть-чуть не попали им под дышло дрожки инспектора врачебной управы, тоже ладившие объехать лужу и державшиеся к сторонке.
Карета между тем повернула направо в переулок и
поехала было шагом, так как колеи и рытвины пошли неимоверные; но вице-губернатор сердито крикнул: «Пошел!», — и кучер понесся так, что одно только сотенное достоинство лежачих рессор могло выдерживать толчки, которые затем последовали.
— Пошел, скажи карете, чтоб она
ехала туда, где я сейчас
был и там отдать эту записку! — сказал он, подавая лоскуток бумаги, на которой написал несколько слов.
Обстоятельству этому
были очень рады в обществе, и все, кто только не очень зависел по службе от губернатора,
поехали на другой же день к князю поздравить его.