Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, не кормя, запрягали их в кибитку проезжего; но, возвратись, нашел он молодого человека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, голова разболелась, невозможно
было ехать…
Неточные совпадения
Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов побега
было отвергнуто. Наконец она согласилась: в назначенный день она должна
была не ужинать и удалиться в свою комнату под предлогом головной боли. Девушка ее
была в заговоре; обе они должны
были выйти в сад через заднее крыльцо, за садом найти готовые сани, садиться в них и
ехать за пять верст от Ненарадова в село Жадрино, прямо в церковь, где уж Владимир должен
был их ожидать.
Утром
был он у жадринского священника; насилу с ним уговорился; потом
поехал искать свидетелей между соседними помещиками.
Наконец он увидел, что
едет не в ту сторону. Владимир остановился: начал думать, припоминать, соображать, и уверился, что должно
было взять ему вправо. Он
поехал вправо. Лошадь его чуть ступала. Уже более часа он
был в дороге. Жадрино должно
было быть недалеко. Но он
ехал,
ехал, а полю не
было конца. Все сугробы да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал. Время шло; Владимир начинал сильно беспокоиться.
Наконец в стороне что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он
поехал около рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу и въехал во мрак дерев, обнаженных зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога
была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.
Но он
ехал,
ехал, а Жадрина
было не видать; роще не
было конца. Владимир с ужасом увидел, что он заехал в незнакомый лес. Отчаяние овладело им. Он ударил по лошади; бедное животное пошло
было рысью, но скоро стало приставать и через четверть часа пошло шагом, несмотря на все усилия несчастного Владимира.
Пели петухи, и
было уже светло, как достигли они Жадрина. Церковь
была заперта. Владимир заплатил проводнику и
поехал на двор к священнику. На дворе тройки его не
было. Какое известие ожидало его!
Ямщику вздумалось
ехать рекою, что должно
было сократить нам путь тремя верстами.
Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне
ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда
было с его разумом.
— Прекрасная барыня, — отвечал мальчишка, —
ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на кладбище». А я
было вызвался довести ее. А барыня сказала: «Я сама дорогу знаю». И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!..
Если бы не это всё усиливающееся желание быть свободным, не иметь сцены каждый раз, как ему надо
было ехать в город на съезд, на бега, Вронский был бы вполне доволен своею жизнью.
Сестры Сомовы жили у Варавки, под надзором Тани Куликовой: сам Варавка уехал в Петербург хлопотать о железной дороге, а оттуда должен
был поехать за границу хоронить жену. Почти каждый вечер Клим подымался наверх и всегда заставал там брата, играющего с девочками. Устав играть, девочки усаживались на диван и требовали, чтоб Дмитрий рассказал им что-нибудь.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу,
поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Добчинский. Он! и денег не платит и не
едет. Кому же б
быть, как не ему? И подорожная прописана в Саратов.
Сначала он принял
было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не
поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Помалчивали странники, // Покамест бабы прочие // Не поушли вперед, // Потом поклон отвесили: // «Мы люди чужестранные, // У нас забота
есть, // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от
еды.
Сладка
еда крестьянская, // Весь век
пила железная // Жует, а
есть не
ест!