Неточные совпадения
— Теперь по границе владения ставят столбы и, вместо которого-нибудь из них, берут и уставляют астролябию, и начинают смотреть вот в щелку этого подвижного диаметра, поворачивая его до
тех пор, пока волосок его не совпадает с ближайшим столбом; точно так же поворачивают другой диаметр к другому ближайшему столбу и какое пространство между ими — смотри вот: 160 градусов, и записывают это, — это значит величина этого угла, —
понял?
Полковник решительно ничего не
понял из
того, что сказал Еспер Иваныч; а потому и не отвечал ему.
Тот между
тем обратился к Анне Гавриловне.
— Так! — сказал Павел. Он совершенно
понимал все, что говорил ему дядя. — А отчего, скажи, дядя, чем день иногда бывает ясней и светлей и чем больше я смотрю на солнце,
тем мне тошней становится и кажется, что между солнцем и мною все мелькает тень покойной моей матери?
— Для чего это какие-то дураки выйдут, болтают между собою разный вздор, а другие дураки еще деньги им за
то платят?.. — говорил он, в самом деле решительно не могший во всю жизнь свою
понять — для чего это люди выдумали театр и в чем тут находят удовольствие себе!
— Какого? — спросил
тот, сначала не
поняв.
— Напишите! — отвечал
тот, вовсе не
поняв его намерения.
— Разное-то тут не
то, — возразил Николай Силыч, — а
то, что, может, ложно
поняли — не в наш ли огород камушки швыряют?
— И вообразите, кузина, — продолжал Павел, — с месяц
тому назад я ни йоты, ни бельмеса не знал по-французски; и когда вы в прошлый раз читали madame Фатеевой вслух роман,
то я был такой подлец, что делал вид, будто бы
понимаю, тогда как звука не уразумел из
того, что вы прочли.
— Так что же вы говорите, я после этого уж и не
понимаю! А знаете ли вы
то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для себя — ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю мою и лишать меня, может быть, счастья всей моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
— Нет, не
то, врешь, не
то!.. — возразил полковник, грозя Павлу пальцем, и не хотел, кажется, далее продолжать своей мысли. — Я жизни, а не
то что денег, не пожалею тебе; возьми вон мою голову, руби ее, коли надо она тебе! — прибавил он почти с всхлипыванием в голосе. Ему очень уж было обидно, что сын как будто бы совсем не
понимает его горячей любви. — Не пятьсот рублей я тебе дам, а тысячу и полторы в год, только не одолжайся ничем дяденьке и изволь возвратить ему его деньги.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в
то же время как бы ничего не
понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
Он чувствовал некоторую неловкость сказать об этом Мари; в
то же время ему хотелось непременно сказать ей о
том для
того, чтобы она знала, до чего она довела его, и Мари, кажется,
поняла это, потому что заметно сконфузилась.
Павлу очень нравились оба эти писателя, но он уже и высказать
того не решился, сознавая, что Неведомов дело это гораздо лучше и глубже его
понимает.
— Начало всех начал, — повторил Салов. — А Конт им говорит: «Вы никогда этого начала не знали и не знаете, а знаете только явления, — и явления-то только в отношении к другому явлению, а
то явление, в свою очередь,
понимаете в отношении этого явления, — справедливо это или нет?
Тот сейчас же его
понял, сел на корточки на пол, а руками уперся в пол и, подняв голову на своей длинной шее вверх, принялся тоненьким голосом лаять — совершенно как собаки, когда они вверх на воздух на кого-то и на что-то лают; а Замин повалился, в это время, на пол и начал, дрыгая своими коротенькими ногами, хрипеть и визжать по-свинячьи. Зрители, не зная еще в чем дело, начали хохотать до неистовства.
Словом, он знал их больше по отношению к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал
понимать, что это были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей и по складу умной речи, был, конечно, лучше половины бар, а между
тем полковник разругал его и дураком, и мошенником — за
то, что
тот не очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
Полковник наконец
понял, что все это она ему врала, но так как он терпеть не мог всякой лжи,
то очень был рад, когда их позвали обедать и дали ему возможность отделаться от своей собеседницы. За обедом, впрочем, его вздумала также занять и m-me Фатеева, но только сделала это гораздо поумнее, чем m-lle Прыхина.
— Да, соблазнил, потому что прежде она
того полюбила, а теперь,
поняв его, возненавидела, и молит прощенья у
того, который ее страстно и бескорыстно любит.
— Был, брат, я у этих господ; звали они меня к себе, — сказал Замин, — баря добрые; только я вам скажу, ни шиша нашего простого народа не
понимают: пейзанчики у них все в голове-то, ей-богу, а не
то, что наш мужичок, — с деготьком да луком.
Павел любил Фатееву, гордился некоторым образом победою над нею,
понимал, что он теперь единственный защитник ее, — и потому можно судить, как оскорбило его это письмо; едва сдерживая себя от бешенства, он написал на
том же самом письме короткий ответ отцу: «Я вашего письма, по грубости и неприличию его тона, не дочитал и возвращаю его вам обратно, предваряя вас, что читать ваших писем я более не стану и буду возвращать их к вам нераспечатанными. Сын ваш Вихров».
Штука эта была выдумана и представлена прямо для Плавина; но
тот опять, кажется, ничего из этого не
понял.
M-me Фатеева вздрогнула при этом. Она еще не вполне
понимала, как она огорчает и оскорбляет Павла своим отказом участвовать в театре. Знай это хорошо — она не сделала бы
того!
Вдруг в спальной раздались какие-то удары и вслед за
тем слова горничной: «Клеопатра Петровна, матушка, полноте, полноте!» Но удары продолжались. Павел
понять не мог, что это такое. Затем горничная с испуганным лицом вышла к нему.
Павел, когда он был гимназистом, студентом, все ей казался еще мальчиком, но теперь она слышала до мельчайших подробностей его историю с m-me Фатеевой и поэтому очень хорошо
понимала, что он — не мальчик, и особенно, когда он явился в настоящий визит таким красивым, умным молодым человеком, — и в
то же время она вспомнила, что он был когда-то ее горячим поклонником, и ей стало невыносимо жаль этого времени и ужасно захотелось заглянуть кузену в душу и посмотреть, что теперь там такое.
Ты знаешь, друг мой, самолюбивый мой характер и
поймешь, чего мне это стоило, а мать между
тем заставляла, чтобы я была весела и любезна со всеми бывшими у нас в доме молодыми людьми.
Павел, разумеется, очень хорошо
понимал истинную причину
тому и в душе смеялся над нехитрыми проделками приятеля.
— Это я так, для красноречия, — отвечал Павел, чтобы успокоить приятеля. Он очень уж хорошо
понимал, что
тот до сих пор еще был до безумия влюблен в Анну Ивановну. От последнего ответа Неведомов, в самом деле, заметно успокоился.
— Может быть, он и
ту способность имеет; а что касается до ума его,
то вот именно мне всегда казалось, что у него один из
тех умов, которые, в какую область хотите поведите, они всюду пойдут за вами и везде все будут
понимать настоящим образом… качество тоже, полагаю, немаловажное для писателя.
— Ну, уж этого я не разумею, извините!.. Вот хоть бы тоже и промеж нас, мужиков, сказки эти разные ходят; все это в них рассказываются глупости одни только, как я
понимаю; какие-то там Иван-царевичи, Жар-птицы, Царь-девицы — все это пустяки, никогда ничего
того не было.
Я так
понимаю, что господа теперь для нас все равно, что родители: что хорошо мы сделали, им долженствует похвалить нас, худо — наказать; вот этого-то мы, пожалуй, с нашим барином и не сумеем сделать, а промеж
тем вы за всех нас отвечать богу будете, как пастырь — за овец своих: ежели какая овца отшатнется в сторону, ее плетью по боку надо хорошенько…
Вихров
понять никак не мог: роман ли его был очень плох, или уж слушательницы его были весьма плохие в
том судьи.
— Понимаю-с, — отвечал Добров, — мало ведь как-то здесь этого есть. Здесь не
то, что сторона какая-нибудь вольная, — вот как при больших дорогах бывает, где частые гульбища и поседки.
Слухи эти дошли, разумеется, и до Юленьки Захаревской; она при этом сделала только грустно-насмешливую улыбку. Но кто больше всех в этом случае ее рассердил — так это Катишь Прыхина: какую
та во всей этой истории играла роль, на языке порядочной женщины и ответа не было. Юлия хотя была и совершенно чистая девушка, но, благодаря дружбе именно с этой m-lle Прыхиной и почти навязчивым ее толкованиям,
понимала уже все.
Во всем этом, разумеется, она многого не
понимала, но,
тем не менее, все это заметно возвысило понятия ее: выйти, например, замуж за какого-нибудь господина «анхвицера», как сама она выражалась для шутки, она уже не хотела, а всегда мечтала иметь мужем умного и образованного человека, а тут в лице Вихрова встретила еще и литератора.
— И
того нет: хозяйничать в
том смысле, как прежде хозяйничали,
то есть скопидомничать, не желаю, а агрономничать, как другие делают из наших молодых помещиков, не решусь, потому что сознаю, что не
понимаю и не умею этого делать.
Последних слов Вихрова Захаревский положительно не
понял, что
тот хотел этим сказать.
— Да вы-то не смеете этого говорить,
понимаете вы. Ваш университет поэтому, внушивший вам такие понятия, предатель! И вы предатель, не правительства вашего, вы хуже
того, вы предатель всего русского народа, вы изменник всем нашим инстинктам народным.
Ришар хотя и видел, что она была совершенно здорова,
тем не менее сейчас же
понял задушевное желание своей пациентки и голосом, не допускающим ни малейшего возражения, произнес...
Мари слушала доктора и делала вид, что как будто бы совершенно не
понимала его;
тот же, как видно, убедившись, что он все сказал, что ему следовало, раскланялся, наконец, и ушел.
— В
том, — отвечал
тот, — что он никак не мог
понять, что, живя в обществе, надобно подчиняться существующим в нем законам и известным правилам нравственности.
— Или теперь это письмо господина Белинского ходит по рукам, — продолжал капитан
тем же нервным голосом, — это, по-моему, возмутительная вещь: он пишет-с, что католическое духовенство было когда-то и чем-то, а наше никогда и ничем, и что Петр Великий
понял, что единственное спасение для русских — это перестать быть русскими. Как хотите, господа, этими словами он ударил по лицу всех нас и всю нашу историю.
Капитан между
тем обратился к старикам, считая как бы унизительным для себя разговаривать долее с Вихровым, которому тоже очень уж сделалось тяжело оставаться в подобном обществе. Он взялся за шляпу и начал прощаться с Мари.
Та, кажется,
поняла его и не удерживала.
— Не думаю! — возразил Захаревский. — Он слишком лукав для
того; он обыкновенно очень сильно давит только людей безгласных, но вы — он это очень хорошо
поймет — все-таки человек с голосом!.. Меня он, например, я уверен, весьма желал бы видеть на веревке повешенным, но при всем
том не только что на бумаге, но даже в частном обращении ни одним взглядом не позволяет сделать мне что-нибудь неприятное.
Поддерживаемый буржуазией, 2 декабря 1852 года совершил государственный переворот и объявил себя императором.],
то он с удовольствием объявил, что
тот, наконец, восторжествовал и объявил себя императором, и когда я воскликнул, что Наполеон этот будет
тот же губернатор наш, что весь род Наполеонов надобно сослать на остров Елену, чтобы никому из них никогда не удалось царствовать, потому что все они в душе тираны и душители мысли и, наконец, люди в высшей степени антихудожественные, — он совершенно не
понял моих слов.
— Вижу, — отвечал
тот, решительно не
понимая, в чем тут дело и для чего об этом говорят. В потолке, в самом деле, были три совершенно новых тесины.
— Во-первых, я не знаю языков; в пансионе нас выучили болтать по-французски, но и
то я не все
понимаю, а по-немецки и по-английски совсем не знаю.
— Какие вольности? — спросила
та, как бы не
понимая.
Он читал громко и внятно, но останавливался вовсе не на запятых и далеко, кажется, не
понимал, что читает; а равно и слушатели его, если и
понимали,
то совершенно не
то, что там говорилось, а каждый — как ближе подходило к его собственным чувствам; крестились все двуперстным крестом; на клиросах по временам пели: «Богородицу», «Отче наш», «Помилуй мя боже!».
Вихров
понял, куда начинал склоняться разговор — и очень этого испугался. Главное, он недоумевал: остановить ли Юлию, чтобы она не открывала ему тайны; если же не остановить ее,
то что ей сказать на
то? К счастью его, разговор этот перервал возвратившийся домой Виссарион.
— Карай его лучше за
то, но не оставляй во мраке… Что ежели кто вам говорил, что есть промеж них начетчики: ихние попы, и пастыри, и вожди разные — все это вздор! Я имел с ними со многими словопрение: он несет и сам не знает что, потому что
понимать священное писание — надобно тоже, чтоб был разум для
того готовый.