Неточные совпадения
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было…
понимаешь? не
то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай с богом!
— Да чем же ситцы красные
Тут провинились, матушка?
Ума не приложу! —
«А ситцы
те французские —
Собачьей кровью крашены!
Ну…
поняла теперь...
Гласит
Та грамота: «Татарину
Оболту Оболдуеву
Дано суконце доброе,
Ценою в два рубля:
Волками и лисицами
Он тешил государыню,
В день царских именин
Спускал медведя дикого
С своим, и Оболдуева
Медведь
тот ободрал…»
Ну,
поняли, любезные?»
— Как не
понять!
А если и действительно
Свой долг мы ложно
понялиИ наше назначение
Не в
том, чтоб имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью
И жить чужим трудом,
Так надо было ранее
Сказать… Чему учился я?
Что видел я вокруг?..
Коптил я небо Божие,
Носил ливрею царскую.
Сорил казну народную
И думал век так жить…
И вдруг… Владыко праведный...
Эх! эх! придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут
понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали ли когда-нибудь
Вы эти имена?
То имена великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить в ваших горенках,
Их книги прочитать…
«Ну, яблочко так яблочко!
Согласен! Благо,
понялиВы дело наконец.
Теперь — вы сами знаете —
Чем дерево дворянское
Древней,
тем именитее,
Почетней дворянин.
Не так ли, благодетели...
Стародум. Как
понимать должно
тому, у кого она в душе. Обойми меня, друг мой! Извини мое простосердечие. Я друг честных людей. Это чувство вкоренено в мое воспитание. В твоем вижу и почитаю добродетель, украшенную рассудком просвещенным.
Тут только
понял Грустилов, в чем дело, но так как душа его закоснела в идолопоклонстве,
то слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка,
та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна осталась верною истинному богу.
Из всех этих слов народ
понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти слова,
то народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала можно требовать!
Глуповцы
тем быстрее
поняли смысл этого нового узаконения, что они издревле были приучены вырезывать часть своего пирога и приносить ее в дар.
Только тогда Бородавкин спохватился и
понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры,
то и
те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения,
то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Действовал он всегда большими массами,
то есть и усмирял и расточал без остатка; но в
то же время
понимал, что одного этого средства недостаточно.
Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали сказать соседям: будем друг с дружкой до
тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
"Глупые были пушкари, — поясняет летописец, —
того не могли
понять, что, посмеиваясь над стрельцами, сами над собой посмеиваются".
— Про себя могу сказать одно: в сражениях не бывал-с, но в парадах закален даже сверх пропорции. Новых идей не
понимаю. Не
понимаю даже
того, зачем их следует понимать-с.
Сначала Беневоленский сердился и даже называл речи Распоповой"дурьими", но так как Марфа Терентьевна не унималась, а все больше и больше приставала к градоначальнику: вынь да положь Бонапарта,
то под конец он изнемог. Он
понял, что не исполнить требование"дурьей породы"невозможно, и мало-помалу пришел даже к
тому, что не находил в нем ничего предосудительного.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко
понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде,
то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
В этой крайности Бородавкин
понял, что для политических предприятий время еще не наступило и что ему следует ограничить свои задачи только так называемыми насущными потребностями края. В числе этих потребностей первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам определял это слово,"наука о
том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит".
Напрасно пан Кшепшицюльский и пан Пшекшицюльский, которых она была тайным орудием, усовещивали, протестовали и угрожали — Клемантинка через пять минут была до
того пьяна, что ничего уж не
понимала.
Бригадир
понял, что дело зашло слишком далеко и что ему ничего другого не остается, как спрятаться в архив. Так он и поступил. Аленка тоже бросилась за ним, но случаю угодно было, чтоб дверь архива захлопнулась в
ту самую минуту, когда бригадир переступил порог ее. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с простертыми врозь руками. В таком положении застала ее толпа; застала бледную, трепещущую всем телом, почти безумную.
Наконец, всякий администратор добивается, чтобы к нему питали доверие, а какой наилучший способ выразить это доверие, как не беспрекословное исполнение
того, чего не
понимаешь?
Это, так сказать, апокалипсическое [Апока́липсис (греч. — откровение) — книга туманных пророчеств, написанная, по древнему преданию, одним из учеников Христа.] письмо, которое может
понять только
тот, кто его получает.
Очевидно, фельетонист
понял всю книгу так, как невозможно было
понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для
тех, которые не читали книги (а очевидно, почти никто не читал ее), совершенно было ясно, что вся книга была не что иное, как набор высокопарных слов, да еще некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор книги был человек совершенно невежественный. И всё это было так остроумно, что Сергей Иванович и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то и было ужасно.
Либеральная партия говорила или, лучше, подразумевала, что религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог
понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о
том свете, когда и на этом жить было бы очень весело.
— Я не
понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца,
то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут
то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
Он серьезным взглядом посмотрел на нее, но она ответила ему
тем же вызывающим, не
то веселым, не
то отчаянным взглядом, значение которого он не мог
понять.
— Славу Богу, — сказал Матвей, этим ответом показывая, что он
понимает так же, как и барин, значение этого приезда,
то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой.
Казалось, очень просто было
то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё
понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
Левин в душе осуждал это и не
понимал еще, что она готовилась к
тому периоду деятельности, который должен был наступить для нее, когда она будет в одно и
то же время женой мужа, хозяйкой дома, будет носить, кормить и воспитывать детей.
— Оно и лучше, Агафья Михайловна, не прокиснет, а
то у нас лед теперь уж растаял, а беречь негде, — сказала Кити, тотчас же
поняв намерение мужа и с
тем же чувством обращаясь к старухе. — Зато ваше соленье такое, что мама говорит, нигде такого не едала, — прибавила она, улыбаясь и поправляя на ней косынку.
— Я? я недавно, я вчера… нынче
то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения
поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— О, да! — сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не
понимая ни одного слова из
того, что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и приняла участие в общем разговоре.
Долли утешилась совсем от горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она увидела эти две фигуры: Кити с мелком в руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую фигуру, нагнувшуюся над столом, с горящими глазами, устремленными
то на стол,
то на нее. Он вдруг просиял: он
понял. Это значило: «тогда я не могла иначе ответить».
Когда он был тут, ни Вронский, ни Анна не только не позволяли себе говорить о чем-нибудь таком, чего бы они не могли повторить при всех, но они не позволяли себе даже и намеками говорить
то, чего бы мальчик не
понял.
При этом известии он с удесятеренною силой почувствовал припадок этого странного, находившего на него чувства омерзения к кому-то; но вместе с
тем он
понял, что
тот кризис, которого он желал, наступит теперь, что нельзя более скрывать от мужа, и необходимо так или иначе paзорвать скорее это неестественное положение.
— Я
понял, разумеется, — сказал Левин, — что это только значит
то, что вы хотите меня видеть, и очень рад. Разумеется, я воображаю, что вам, городской хозяйке, здесь дико, и, если что нужно, я весь к вашим услугам.
Баронесса надоела, как горькая редька, особенно
тем, что всё хочет давать деньги; а есть одна, он ее покажет Вронскому, чудо, прелесть, в восточном строгом стиле, «genre рабыни Ребеки,
понимаешь».
Кроме
того, тотчас же по нескольким словам Дарья Александровна
поняла, что Анна, кормилица, нянька и ребенок не сжились вместе и что посещение матерью было дело необычайное.
— Как не думала? Если б я была мужчина, я бы не могла любить никого, после
того как узнала вас. Я только не
понимаю, как он мог в угоду матери забыть вас и сделать вас несчастною; у него не было сердца.
Левин не
понял в первую минуту
того, что смущало ее, но она тотчас же разъяснила ему.
Княгиня же, со свойственною женщинам привычкой обходить вопрос, говорила, что Кити слишком молода, что Левин ничем не показывает, что имеет серьезные намерения, что Кити не имеет к нему привязанности, и другие доводы; но не говорила главного,
того, что она ждет лучшей партии для дочери, и что Левин несимпатичен ей, и что она не
понимает его.
Никто, кроме ее самой, не
понимал ее положения, никто не знал
того, что она вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что верила в другого.
— Да, я пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, —
то есть, чтобы быть точным, я не пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас, в России, не хотят
понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее объяснение.
Кити отвечала, что ничего не было между ними и что она решительно не
понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную правду. Она не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она не могла сказать матери, которой она не говорила и себе. Это была одна из
тех вещей, которые знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
Но хорошо было говорить так
тем, у кого не было дочерей; а княгиня
понимала, что при сближении дочь могла влюбиться, и влюбиться в
того, кто не захочет жениться, или в
того, кто не годится в мужья.
Казалось, ему надо бы
понимать, что свет закрыт для него с Анной; но теперь в голове его родились какие-то неясные соображения, что так было только в старину, а что теперь, при быстром прогрессе (он незаметно для себя теперь был сторонником всякого прогресса), что теперь взгляд общества изменился и что вопрос о
том, будут ли они приняты в общество, еще не решен.
Он
понял даже
то, что шопотом говорила няня.
— Дарья Александровна, — сказал он сухо, — я ценю вашу доверенность ко мне; я думаю, что вы ошибаетесь. Но прав я или неправ, эта гордость, которую вы так презираете, делает
то, что для меня всякая мысль о Катерине Александровне невозможна, — вы
понимаете, совершенно невозможна.
Вследствие этого в высших сферах и даже в обществе всё спуталось, и, несмотря на
то, что всех это крайне интересовало, никто не мог
понять, действительно ли бедствуют и погибают инородцы или процветают.
Дарья Александровна заметила, что в этом месте своего объяснения он путал, и не
понимала хорошенько этого отступления, но чувствовала, что, раз начав говорить о своих задушевных отношениях, о которых он не мог говорить с Анной, он теперь высказывал всё и что вопрос о его деятельности в деревне находился в
том же отделе задушевных мыслей, как и вопрос о его отношениях к Анне.