Неточные совпадения
Говоря это, старик маскировался:
не того он боялся, а просто ему жаль было платить немцу много денег, и вместе с тем он ожидал, что если Еспер Иваныч догадается об том, так, пожалуй, сам вызовется платить за Павла; а Вихров и от него, как от Александры Григорьевны,
ничего не хотел принять: странное смешение скупости и гордости представлял собою этот человек!
— Ты сам меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им
не об чем между собой
говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то есть, когда человек
ничего уж и
не думает даже.
Про Еспера Иваныча и
говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и подумать
ничего грешного
не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
— Квартира тебе есть, учитель есть! —
говорил он сыну, но, видя, что тот ему
ничего не отвечает, стал рассматривать, что на дворе происходит: там Ванька и кучер вкатывали его коляску в сарай и никак
не могли этого сделать; к ним пришел наконец на помощь Симонов, поколотил одну или две половицы в сарае, уставил несколько наискось дышло, уперся в него грудью, велел другим переть в вагу, — и сразу вдвинули.
— Про отца Никиту рассказывают, — начал Вихров (он знал, что
ничем не может Николаю Силычу доставить такого удовольствия, как разными рассказами об отце Никите), — рассказывают, что он однажды взял трех своих любимых учеников — этого дурака Посолова, Персиянцева и Кригера — и
говорит им потихоньку: «Пойдемте,
говорит, на Семионовскую гору — я преображусь!»
— Подите-ка, какая модница стала. Княгиня, видно, на ученье
ничего не пожалела, совсем барышней сделала, —
говорила Анна Гавриловна. — Она сейчас выйдет к вам, — прибавила она и ушла; ее сжигало нетерпение показать Павлу поскорее дочь.
Мари
ничего на это
не сказала и потупила только глаза. Вскоре пришел Павел; Мари по крайней мере с полчаса
не говорила ему о своем переезде.
Старик этот, во всю жизнь чужой копейкой
не пользовавшийся, вовсе
ничего дурного
не чувствовал в том, что
говорил ему теперь маленький негодяй.
Постен пожал плечами и
не начинал
ничего говорить.
— Что такое скрыла, поплатилась?
Ничего я вас
не понимаю; комнату ей,
говорят вам, дайте скорее!
— И Шиллер — сапожник: он выучился стихи писать и больше уж
ничего не знает. Всякий немец — мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: «Что, спросят, умеешь на валторне играть?..» — «А гля че,
говорит,
не уметь — губы есть!»
Павлу было противно эти слова слышать от Плавина. Он убежден был, что тот
ничего не чувствует, а
говорит так только потому, что у него привычка так выражаться.
— Бог с ними,
ничего этого я видеть
не хочу; батюшка, милый мой, бесценный! Я никогда тебя уже больше
не увижу! —
говорил с слезами на глазах Павел, всплескивая горестно руками.
— Во-первых, бывши мальчиком, я был в вас страстно влюблен, безумно, но никогда вам об этом
не говорил; вы тоже очень хорошо это видели, но мне тоже никогда
ничего об этом
не сказали!
Даже Петин как-то вертелся на стуле и
ничего что-то
не говорил.
Благодаря выпитому пуншу он едва держался на ногах и сам даже выносить
ничего не мог из вещей, а позвал для этого дворника и едва сминающимся языком
говорил ему: «Ну, ну, выноси; тебе заплатят;
не даром!» Макар Григорьев только посматривал на него и покачивал головой, и когда Ванька подошел было проститься к нему и хотел с ним расцеловаться, Макар Григорьев подставил ему щеку, а
не губы.
«Что это, я
говорю, ты мне предлагаешь, бестия ты этакая!» — и, на мельницу ехавши, проехал мимо кабака благополучно, а еду назад — смерть: доподлинно, что уж дьявол мною овладел, — в глазах помутилось, потемнело,
ничего не помню, соскочил с телеги своей, схватил с задней лошади мешок — и прямо в кабак…
«Эти блины,
говорит, я сама ела и священники ели»; те точно что помнят, ели блины, но
ничего с ними
не было.
— Так втюрился, — продолжал Добров, — что мать-то испугалась, чтоб и
не женился; ну, а ведь хитрая, лукавая, проницательная старуха: сделала вид, что как будто бы ей
ничего, позволила этой девушке в горницах даже жить, а потом, как он стал сбираться в Питер, — он так ладил, чтоб и в Питер ее взять с собой, — она сейчас ему и
говорит: «Друг мой, это нехорошо!
— Вы так тогда нечаянно из собрания исчезли, —
говорил лукаво Кергель, как бы
ничего не знавший и
не ведавший.
— Вы
ничего, доктор,
не кушаете, —
говорила она, уставляя на него свои светлые глаза.
Эта насмешка окончательно вывела Прыхину из себя: она побледнела и
ничего уж
не говорила.
— Да
ничего особенного
не говорил, смеется только; разные этакие остроты свои
говорит.
— Я
говорил, что
ничего не добьешься, — бормотал он с досадой.
— Под Тиньковым
ничего ныне рыбы
не попало, ни щеки!.. —
говорил один монах другому.
— И
не говори уж лучше! — сказала Мари взволнованным голосом. — Человек только что вышел на свою дорогу и хочет
говорить — вдруг его преследуют за это; и, наконец, что же ты такое сказал? Я
не дальше, как вчера, нарочно внимательно перечла оба твои сочинения, и в них, кроме правды, вопиющей и неотразимой правды —
ничего нет!
Ничего подобного и в голову герою моему, конечно,
не приходило, и его, напротив, в этом деле заняла совершенно другая сторона, о которой он, по приезде в город, и поехал сейчас же
поговорить с прокурором.
— Я
ничего и
не говорю, пусть бы женились, я очень рад; у него и состояние славное, — подхватил инженер и затем, простившись с братом, снова со своей веселой, улыбающейся физиогномией поехал по улицам и стогнам города.
Вихров, после того, Христом и богом упросил играть Полония — Виссариона Захаревского, и хоть военным, как известно, в то время
не позволено было играть, но начальник губернии сказал, что —
ничего, только бы играл; Виссарион все хохотал: хохотал, когда ему предлагали, хохотал, когда стал учить роль (но противоречить губернатору, по его уже известному нам правилу, он
не хотел), и
говорил только Вихрову, что он боится больше всего расхохотаться на сцене, и игра у него выходила так, что несколько стихов скажет верно, а потом и заговорит
не как Полоний, а как Захаревский.
Ты помнишь, какой тонкий критик был Еспер Иваныч, а он всегда
говорил, что у нас актерам дают гораздо больше значения, чем они стоят того, и что их точно те же должны быть отношения к писателю, как исполнителя — к композитору; они
ничего не должны придумывать своего, а только обязаны стараться выполнить хорошо то, что им дано автором, — а ты знаешь наших авторов, особенно при нынешнем репертуаре.
— Это так, — подтвердил Вихров, — без языков — дело плохое: читая одну русскую литературу, далеко
не уйдешь, и главное дело — немецкий язык!.. Мой один приятель Неведомов
говаривал, что человек,
не знающий немецкого языка,
ничего не знает.
Юлия в этом случае никак
не могла уже, разумеется, заступиться за Вихрова; она только молчала и с досадою про себя думала: «Вот человек! Сам бог знает какие вещи
говорит при мне, совершенно уж
не стесняясь, — это
ничего, а я прослушала повесть — это неприлично».
— Интересно мне знать, — заговорил он однажды, ходя взад и вперед по комнате и как бы вовсе
не желая
ничего этим сказать, —
говорила ли ты когда-нибудь и что-нибудь с этим господином о любви?
— Скажите, пожалуйста, monsieur Клыков, — продолжал он, употребляя над собой все усилия, чтобы
не сказать чего-нибудь очень уж резкого, — какого имени заслуживает тот человек, который сначала
говорит, что по его делу ему
ничего не нужно, кроме полной справедливости, а потом, когда к нему приезжают чиновники обследовать это дело, он их опаивает дурманом, подставляет им для расспросов идиотов?
— Нет, она-то
ничего,
не богатая только, вот за это и срывает на ней свой гнев. Бумагу-то,
говорят, как по этому делу получил, злой-презлой стал и все привязывался к ней: «Все,
говорит, я на семейство проживаюсь!»
— Ничего-с, сначала было поленивался, все на печке лежал; но я тоже стал ему
говорить, что другие дворовые обижаются: «Что,
говорят, мы работаем, а он — нет!» Я,
говорю, братец мой, поэтому месячины тебе выдавать
не стану. Испугался этого, стал работать.
— А я так
ничего и
не понял, что он
говорил! — сказал Петр Петрович, осмотрев всех присутствующих насмешливым взглядом. — Ты, Митрий Митрич, понял? — спросил он председателя.
— Ну, если завтра, так это еще
ничего. Я бы и
не знала, да сынишко у меня гимназист был в театре и
говорит мне: «В театре,
говорит, маменька, был сочинитель Вихров и в ложе сидел у губернатора!» Ах, думаю, сокол ясный, опять к нам прилетел, сегодня пошла да и отыскала.
— Учили, что ли, их очень плохо, но, верьте, он
ничего не знает: все, что
говорит, — это больше выслушанное или накануне только вычитанное; а иногда так проврется, что от него пахнет необразованием.
— А ведь, брат, ежели есть в стране это явление, так спокойней и отрадней становится жить! Одна только, господи, помилуй, — продолжал Живин как бы со смехом, — супруга моя
не оценила во мне
ничего; а еще
говорила, что она честность в мужчине предпочитает всему.
Плавин
ничего против этого
не возразил; но по холодному выражению его лица можно было судить, что вряд ли
не сам он приготовлялся
говорить на этом обеде.
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я
ничего не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с
ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись,
говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы!
не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
В желудке-то у меня… с утра я
ничего не ел, так желудочное трясение…» — да-с, в желудке-то у Петра Ивановича… «А в трактир, —
говорит, — привезли теперь свежей семги, так мы закусим».
Почтмейстер. Нет, о петербургском
ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы
не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет,
говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да
говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока
не войдет в комнату,
ничего не расскажет!