Неточные совпадения
Феномен этот —
мой сосед по деревне, отставной полковник Вихров, добрый и в то же врем» бешеный, исполненный высокой житейской мудрости и вместе с тем необразованный, как простой солдат!» Александра Григорьевна, по самолюбию своему, не только сама
себя всегда расхваливала, но даже всех других людей, которые приходили с ней в какое-либо соприкосновение.
— А
мой сын, — возразил полковник резко, — никогда не станет по закону
себе требовать того, что ему не принадлежит, или я его и за сына считать не буду!
— Не для
себя, полковник, не для
себя, а это нужно для счастья вашего сына!.. — воскликнула Александра Григорьевна. — Я для
себя шагу в жизни
моей не сделала, который бы трогал
мое самолюбие; но для сына
моего, — продолжала она с смирением в голосе, — если нужно будет поклониться, поклонюсь и я!.. И поклонюсь низенько!
— Вот они где, лицедеи-то! — сказал он и прямо принял из рук Ваньки уже заранее приготовленную ему трубку с длиннейшим чубуком и отчаянно затянулся из нее. — И пройде сие ядове во все жилы живота
моего, — сказал он, выпуская из
себя дым.
Он, по необходимости, тоже сделался слушателем и очутился в подлейшем положении: он совершенно не понимал того, что читала Мари; но вместе с тем, стыдясь в том признаться, когда его собеседницы, по случаю прочитанного, переглядывались между
собой, смеялись на известных местах, восхищались поэтическими страницами, — и он также смеялся, поддакивал им улыбкой, так что те решительно и не заметили его обмана, но втайне самолюбие
моего героя было сильно уязвлено.
— Господи боже
мой! — воскликнул Павел. — Разве в наше время женщина имеет право продавать
себя? Вы можете жить у Мари, у меня, у другого, у третьего, у кого только есть кусок хлеба поделиться с вами.
— Так что же вы говорите, я после этого уж и не понимаю! А знаете ли вы то, что в Демидовском студенты имеют единственное развлечение для
себя — ходить в Семеновский трактир и пить там? Большая разница Москва-с, где — превосходный театр, разнообразное общество, множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня, а потому стеснять вам в этом случае волю
мою и лишать меня, может быть, счастья всей
моей будущей жизни — безбожно и жестоко с вашей стороны!
Павел между тем весь вечер проговорил с отцом Иоакимом. Они, кажется, очень между
собою подружились. Юный герой
мой, к величайшему удовольствию монаха, объяснил ему...
— Ах, боже
мой! — воскликнула она радостно и почти бегом было побежала гостю навстречу, но в дверях из гостиной в залу она, как бы одумавшись, приостановилась. Павел входил, держа
себя прямо и серьезно.
— Мужа
моего нет дома; он сейчас уехал, — говорила Мари, не давая, кажется,
себе отчета в том, к чему это она говорит, а между тем сама пошла и села на свое обычное место в гостиной. Павел тоже следовал за ней и поместился невдалеке от нее.
Герой
мой вышел от профессора сильно опешенный. «В самом деле мне, может быть, рано еще писать!» — подумал он сам с
собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
— Боже
мой, боже
мой! — воскликнул он, забегав по комнате. — Этот Гоголь ваш — лакей какой-то!.. Холоп! У него на сцене ругаются непристойными словами!.. Падают!.. Разбивают
себе носы!.. Я еще Грибоедову говорил: «Для чего это ты,
мой милый, шлепнул на пол Репетилова — разве это смешно?» Смешно разве это? — кричал Александр Иванович.
— Послушайте, — начала Фатеева (на глазах ее появились слезы), — вы можете теперь меня не уважать, но я, клянусь вам богом, полюбила вас первого еще настоящим образом. В прежнем
моем несчастном увлечении я больше обманывала самое
себя, чем истинно что-нибудь чувствовала.
— Не столько не хочу, сколько не могу — по всему складу души
моей, — произнес Неведомов и стал растирать
себе грудь рукою.
Трудно вообразить
себе что-нибудь счастливее жизни, которую на первых порах стали вести
мои возлюбленные в своем уединенном флигельке на Петровском бульваре.
— Я, душа
моя, с приятелями хочу повидаться, — сказал он ей однажды, — но так как ты меня к ним не пустишь, потому что тебе скучно будет проводить вечер одной, то я позову их к
себе!
— Ужасный, — повторила Фатеева. — Когда мы с ним переехали в Петербург, он стал требовать, чтобы я вексель этот представила на мужа — и на эти деньги стала бы, разумеется, содержать
себя; но я никак не хотела этого сделать, потому что вышла бы такая огласка… Тогда он перестал меня кормить, комнаты
моей не топил.
— Это один
мой товарищ, про которого учитель математики говорил, что он должен идти по гримерской части, где сути-то нет, а одна только наружность, — и он эту наружность выработал в
себе до последней степени совершенства.
Павел опять предался при этом горестным мыслям и воспоминаниям. «Милый, дорогой родитель, — шептал он сам с
собой. — Вся твоя жизнь была заботой обо мне, чтобы как-нибудь устроить
мою будущность; малейшее желание
мое ты всегда хотел исполнить, а я между тем грубил тебе, огорчал тебя!»
— Ну вот видите! — перебил его Вихров. — Пока вам не удалось еще развратить меня до карт, то я предлагаю вам устроить другого рода аферу на
мой счет: свезите меня в какое-нибудь увеселительное заведение, и я вам выставлю от
себя вино и ужин, какой вы хотите.
— Разбогател я, господин
мой милый, смелостью своей: вот этак тоже собакой-то бегаючи по Москве, прослышал, что князь один на Никитской два дома строил; я к нему прямо, на дворе его словил, и через камердинера не хотел об
себе доклад делать.
Дедушка ваш… форсун он этакий был барин, рассердился наконец на это, призывает его к
себе: «На вот, говорит, тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба
моя одна к тебе, — не приходи ты больше ко мне назад!» Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за дело какое приняться, — да, пожалуй, и не умеют никакого дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить: давай им денег! — думали, что деньги у него есть.
— Боже
мой! Какой ты красавец и молодец из
себя стал; что такое с тобой сделалось?
— Но, однако, я пересилила
себя, — продолжала она, — села около него и начала ему говорить прямо, что он сделал против меня и почему такою я стала против него!.. Он это понял, расплакался немного; но все-таки до самой смерти не доверял мне ни в чем, ни одного лекарства не хотел принять из
моих рук.
Герой
мой между тем думал пробрать своих слушательниц сюжетом своей повести, главною мыслью, выраженною в ней, и для этого торопился дочитать все до конца — но и тут ничего не вышло: он только страшно утомил и их и
себя.
Я в азарте кричу: «Вот, говорю, я мешок монастырский украл, отдал ему, а он отпирается!..» Дело, значит, повели уголовное: так, выходит, я церковный; ну и наши там следователи уписали было меня порядочно, да настоятель, по счастью
моему, в те поры был в монастыре, — старец добрый и кроткий, призывает меня к
себе.
— Так втюрился, — продолжал Добров, — что мать-то испугалась, чтоб и не женился; ну, а ведь хитрая, лукавая, проницательная старуха: сделала вид, что как будто бы ей ничего, позволила этой девушке в горницах даже жить, а потом, как он стал сбираться в Питер, — он так ладил, чтоб и в Питер ее взять с
собой, — она сейчас ему и говорит: «Друг
мой, это нехорошо!
— Mon Dieu, mon Dieu! [Боже
мой, боже
мой! (франц.).] — воскликнул Коптин, закатывая вверх свои глаза и как бы живо
себе представляя страшную картину разрушения.
Когда я приехал туда и по службе сошелся с разными людьми, то мне стыдно стало за самого
себя и за свои понятия: я бросил всякие удовольствия и все время пребывания
моего в Париже читал, учился, и теперь, по крайней мере, могу сказать, что я человек, а не этот вот мундир.
— Потом-с, — продолжал Абреев, — я, конечно, подыму все
мои маленькие ресурсы, чтобы узнать, в чем тут дело, но я существо весьма не всемогущее, может быть, мне и не удастся всего для вас сделать, что можно бы, а потому, нет ли у вас еще кого-нибудь знакомых, которых вы тоже поднимете в поход за
себя?
— Это я слышала, и меня, признаюсь, это больше всего пугает, — проговорила мрачно Мари. — Ну, послушай, — продолжала она, обращаясь к Вихрову и беря его за руку, — ты говоришь, что любишь меня; то для меня, для любви
моей к тебе, побереги
себя в этом случае, потому что все эти несчастия твои пройдут; но этим ты погубишь
себя!
«Чем же я займу
себя, несчастный!» — восклицал я, и скука
моя была так велика, что, несмотря на усталость, я сейчас же стал сбираться ехать к Захаревским, чтобы хоть чем-нибудь
себя занять.
От этих житейских разговоров Захаревский с явным умыслом перешел на общие вопросы; ему, кажется, хотелось определить
себе степень
моей либеральности и узнать даже, как и что я — в смысле религии.
Поддерживаемый буржуазией, 2 декабря 1852 года совершил государственный переворот и объявил
себя императором.], то он с удовольствием объявил, что тот, наконец, восторжествовал и объявил
себя императором, и когда я воскликнул, что Наполеон этот будет тот же губернатор наш, что весь род Наполеонов надобно сослать на остров Елену, чтобы никому из них никогда не удалось царствовать, потому что все они в душе тираны и душители мысли и, наконец, люди в высшей степени антихудожественные, — он совершенно не понял
моих слов.
«Во-первых,
моя ненаглядная кузина, из опытов жизни
моей я убедился, что я очень живучее животное — совершенно кошка какая-то: с какой высоты ни сбросьте меня, в какую грязь ни шлепните, всегда встану на лапки, и хоть косточки поламывает, однако вскоре же отряхнусь, побегу и добуду
себе какой-нибудь клубочек для развлечения.
— Следует, по закону, безотлагательно… Тысячу рублей, говорят, исправнику-то дали за это дело, — присовокупил секретарь. — Вот у меня где эта земская полиция сидит! — произнес он затем, слегка ударяя
себя в грудь. — Она всю кровь
мою мне испортила, всю душу
мою истерзала…
— Это точно что! Что говорить, — затараторила она, — гулять — я с ним гуляла, каюсь в том; но чтобы хозяйку его убить научала, — это уж
мое почтенье! Никогда слова
моего не было ему в том; он не ври, не тяни с
собой людей в острог!
Герой
мой тоже возвратился в свою комнату и, томимый различными мыслями, велел
себе подать бумаги и чернильницу и стал писать письмо к Мари, — обычный способ его, которым он облегчал
себя, когда у него очень уж много чего-нибудь горького накоплялось на душе.
Герой
мой очень хорошо понимал, что в жизни вообще а в службе в особенности, очень много мерзавцев и что для противодействия им мало одной энергии, но надобно еще и суметь это сделать, а также и то, что для человека, задавшего
себе эту задачу, это труд и подвиг великий; а потому, вернувшись со следствия об опекунских деяниях Клыкова, он решился прежде всего заехать к прокурору и посоветоваться с ним. Тот встретил его с какой-то полуулыбкой.
Я только еще успел немножко почестней пошевелиться в этом омуте всевозможных гадостей и мерзостей, как на меня сейчас же пошли доносы и изветы, но я дал
себе слово биться до конца — пусть даже ссылают меня за то в Сибирь, ибо без благоприятного ответа вашего на последнее письмо
мое — мне решительно это все равно.
Первое намерение начальника губернии было, кажется, допечь
моего героя неприятными делами. Не больше как через неделю Вихров, сидя у
себя в комнате, увидел, что на двор к ним въехал на ломовом извозчике с кипами бумаг солдат, в котором он узнал сторожа из канцелярии губернатора.
— Здравствуйте, молодая юстиция, — продолжал Кнопов, обращаясь к прокурору, — у них ведь, как только родится правовед, так его сейчас в председательский мундир и одевают.
Мое почтение, украшатели городов, — сказал Петр Петрович и инженеру, — им велено шоссе исправно содержать, а они вместо того города украшают; строят все дома
себе.
Дома
мои влюбленные обыкновенно после ужина, когда весь дом укладывался спать, выходили сидеть на балкон. Ночи все это время были теплые до духоты. Вихров обыкновенно брал с
собой сигару и усаживался на мягком диване, а Мари помещалась около него и, по большей частя, склоняла к нему на плечо свою голову. Разговоры в этих случаях происходили между ними самые задушевнейшие. Вихров откровенно рассказал Мари всю историю своей любви к Фатеевой, рассказал и об своих отношениях к Груше.
— Ваше превосходительство, — отнесся Кнопов уже к самому Абрееву, — по случаю приезда
моего друга Павла Михайловича Вихрова, который, вероятно, едет в Петербург, я привез три карикатуры, которые и попрошу его взять с
собой и отпечатать там.
Возвратившись из театра в свой неприглядный номер, герой
мой предался самым грустным мыслям; между ним и Мари было условлено, что он первоначально спросит ее письмом, когда ему можно будет приехать в Петербург, и она ему ответит, и что еще ответит… так что в этой переписке, по крайней мере, с месяц пройдет; но чем же занять
себя в это время?
В остальную часть ужина Плавин продолжал нагло и смело
себя держать; но все-таки видно было, что слова Вихрова сильно его осадили. Очутившись с героем
моим, когда встали из-за стола, несколько в отдалении от прочих, он не утерпел и сказал ему насмешливо...
— Вот как! — произнес герой
мой, и (здесь я не могу скрыть) в душе его пошевелилось невольное чувство зависти к прежнему своему сверстнику. «За что же, за что воздают почести этому человеку?» — думал он сам с
собой.
— Да, — продолжал Абреев, — но я вынужден был это сделать: он до того в делах
моих зафантазировался, что я сам мог из-за него подпасть серьезной ответственности, а потому я позвал его к
себе и говорю: «Николай Васильич, мы на стольких пунктах расходимся в наших убеждениях, что я решительно нахожу невозможным продолжать нашу совместную службу!» — «И я, говорит, тоже!» — «Но, — я говорю, — так как я сдвинул вас из Петербурга, с вашего пепелища, где бы вы, вероятно, в это время нашли более приличное вашим способностям занятие, а потому позвольте вам окупить ваш обратный путь в Петербург и предложить вам получать лично от меня то содержание, которое получали вы на службе, до тех пор, пока вы не найдете
себе нового места!» Он поблагодарил меня за это, взял жалованье за два года даже вперед и уехал…
Я тут же сказал сам
себе: «Я всю жизнь буду служить
моему государю и ни одной минуты русскому обществу!» — что и исполнил теперь.
Он, помяни
мое слово, будет брать двадцать еще служб на
себя, везде будет очень благороден, очень обидчив, но вряд ли где-нибудь и какое-нибудь дело подвинет вперед — и все господа этого рода таковы; необразованны, что ли, они очень, или очень уж выродились, но это решительно какой-то неумелый народ.