Неточные совпадения
Воображение его было преисполнено чистыми, грандиозными образами религии и истории, ум занят был соображением разных математических и физических истин, а
в сердце
горела идеальная любовь к Мари, — все это придало какой-то весьма приятный оттенок и его наружности.
— Государство ваше Российское, — продолжал он почти со скрежетом зубов, — вот взять его зажечь с одного конца да и поддувать
в меха, чтобы
сгорело все до тла!
— Да, порядочная, но она нам заменяет
горы; а
горы, вы знаете, полезны для развития дыхательных органов, — ответил Неведомов. — Вот свободные нумера: один, другой, третий! — прибавил он, показывая на пустые комнаты,
в которые Павел во все заглянул; и они ему, после квартиры Макара Григорьева, показались очень нарядными и чистыми.
Вот этот цветок, употреби его для обоняния — он принесет пользу; вкуси его — и он — о, чудо перемены! — смертью тебя обледенит, как будто
в нем две разнородные силы: одна
горит живительным огнем, другая веет холодом могилы; такие два противника и
в нас: то — благодать и гибельные страсти, и если овладеют страсти нашею душой, завянет навсегда пленительный цветок».
Целую неделю Вихров
горел как на угольях. Профессора он видел
в университете, но тот ни слова не говорил с ним об его произведении.
«Нет, говорю, ваше превосходительство, это не так; я сам чрез эту
гору переходил!» — «Где, говорит, вам переходить; может быть, как-нибудь пьяный перевалились через нее!» Я говорю: «Ваше превосходительство, я двадцать лет здесь живу, и меня, благодаря бога, никто еще пьяным не видал; а вас — так, говорю, слыхивал, как с праздника из Кузьминок, на руки подобрав,
в коляску положили!» Засмеялся…
Чтобы больше было участвующих, позваны были и горничные девушки. Павел, разумеется, стал
в пару с m-me Фатеевой. М-lle Прыхина употребляла все старания, чтобы они все время оставались
в одной паре. Сама, разумеется, не ловила ни того, ни другую, и даже, когда горничные
горели, она придерживала их за юбки, когда тем следовало бежать. Те, впрочем, и сами скоро догадались, что молодого барина и приезжую гостью разлучать между собою не надобно; это даже заметил и полковник.
Павел, под влиянием мысли о назначенном ему свидании, начал одну из самых страстных арий, какую только он знал, и весь огонь, которым
горела душа его, как бы перешел у него
в пальцы: он играл очень хорошо! M-me Фатеева, забыв всякую осторожность, впилась
в него своими жгучими глазами, а m-lle Прыхина, закинув голову назад, только восклицала...
Каролина Карловна отрицательно покачала головой, к хоть после того, как Павел сделал Каролине Карловне откровенное признание
в своей любви, они были совершенно между собой друзья, но все-таки расспрашивать более он не почел себя вправе. Впоследствии он, впрочем, узнал, что виновником нового
горя Каролины Карловны был один из таинственных фармацевтов. Русскому она, может быть, не поверила бы более; но против немца устоять не могла!
Но Неведомов шел молча, видимо, занятый своими собственными мыслями. Взобравшись на
гору, он вошел
в ворота монастыря и, обратившись к шедшему за ним Вихрову, проговорил...
— Э, что тут говорить, — начал снова Неведомов, выпрямляясь и растирая себе грудь. — Вот, по-моему, самое лучшее утешение
в каждом
горе, — прибавил он, показывая глазами на памятники, — какие бы тебя страдания ни постигли, вспомни, что они кончатся и что ты будешь тут!
Павел между тем все продолжал смотреть на Мари, и ему показалось, что лицо у ней как будто бы
горело, и точно она была
в каком-то волнении.
— А
в том, что работу-то берешь, — разве знаешь, выгодна ли она тебе будет или нет, — отвечал Макар Григорьев, — цены-то вон на материал каждую неделю меняются, словно козлы по
горам скачут, то вверх, то вниз…
Вихров весь этот разговор вел больше механически, потому что
в душе
сгорал нестерпимым желанием поскорее начать чтение своего романа Клеопатре Петровне, и, только что отпили чай, он сейчас же сам сказал...
«Батюшка, — говорит попадья, — и свечки-то у покойника не
горит; позволено ли по требнику свечи-то ставить перед нечаянно умершим?» — «А для че, говорит, не позволено?» — «Ну, так, — говорит попадья, — я пойду поставлю перед ним…» — «Поди, поставь!» И только-что матушка-попадья вошла
в горенку, где стоял гроб, так и заголосила, так что священник испужался даже, бежит к ней, видит, — она стоит, расставя руки…
— «Лейте
в трубу воду, сажа у меня
в трубе
горит!» Те сейчас же ухнули ведра два туда…
Павел всмотрелся
в него и
в самом деле узнал
в нем давнишнего своего знакомого, с которым ему действительно пришлось странно познакомиться — он был еще семиклассным гимназистом и пришел раз
в общественную баню.
В это время Вихров, начитавшись «
Горя от ума», решительно бредил им, и, когда банщик начал очень сильно тереть его, он сказал ему...
Мари молчала и, видимо, старалась сохранить совершенно спокойную позу, но лицо ее продолжало
гореть, и
в плечах она как-то вздрагивала.
— Выпьем и потолкуем! — согласился Вихров; он последнее время все чаще и чаще стал предаваться этого рода развлечению с приятелями. Те делали это больше по привычке, а он — с
горя,
в котором большую роль играла печаль об Фатеевой, а еще и больше того то, что из Петербурга не было никакого известия об его произведениях.
Наконец потухла и заря,
в хороводах послышались крики и визги; под
гору с валов стали сбегать по две, по три фигуры мужчин и женщин и пропадать затем
в дальних оврагах.
Они сначала проехали одну улицу, другую, потом взобрались на какую-то
гору. Вихров видел, что проехали мимо какой-то церкви, спустились потом по косогору
в овраг и остановились перед лачугой. Живин хоть был и не
в нормальном состоянии, но шел, однако, привычным шагом. Вихров чувствовал только, что его ноги ступали по каким-то доскам, потом его кто-то стукнул дверью
в грудь, — потом они несколько времени были
в совершенном мраке.
Угодник, по преданию, сам выбирал это место для поселения своего; монастырь стоял на обрыве крутой
горы, подошва которой уходила
в озеро, раскидывающееся от монастыря верст на пятнадцать кругом.
Она не
в состоянии, кажется, была говорить от
горя и досады.
Вдруг тебе придется, например, выражать душу г. Кони [Кони Федор Алексеевич (1809—1879) — писатель-водевилист, историк театра, издатель журнала «Пантеон».] или ум г. Каратыгина [Каратыгин Петр Андреевич (1805—1879) — известный водевилист и актер, брат знаменитого трагика.]; я бы умерла, кажется, с
горя, если бы увидела когда-нибудь тебя на сцене
в таких пьесах.
Священники-то как ушли, меня
в церкви-то они и заперли-с, а у спасителя перед иконой лампадка
горела; я пошел — сначала три камешка отковырнул у богородицы, потом сосуды-то взял-с, крест, потом и ризу с Николая угодника, золотая была, взял все это на палатцы-то и унес, — гляжу-с, все местные-то иконы и выходят из мест-то своих и по церкви-то идут ко мне.
— Здесь ведь Учней много. Не одно это село так называется — это вот Учня верхняя, а есть Учня нижняя и есть еще Учня
в Полесье, смотря на каком месте селенье стоит, на
горе или
в лесу.
Усадьба Козлово стоит на высокой
горе, замечательной тем, что некогда, говорят,
в нее ударил гром — и громовая стрела сделала
в ней колодец, который до сих пор существовал и отличался необыкновенно вкусной водой.
Вы до сих пор не отвечаете мне на мое письмо, а между тем я
сгораю от нетерпения
в ожидании вашего ответа, который один может спасти и утешить меня
в моем гадком положении!..
— Да сначала хутор у одного барина пустой
в лесу стоял, так
в нем мы жили; ну, так тоже спознали нас там скоро; мы перешли потом
в Жигулеву
гору на Волгу; там отлично было: спокойно, безопасно!
— Тем, что ни с которой стороны к той
горе подойти нельзя, а можно только водою подъехать, а
в ней пещера есть. Водой сейчас подъехали к этой пещере, лодку втащили за собой, — и никто не догадается, что тут люди есть.
— Ну, вот и
гора! — сказал, наконец, кучер и затем слез с козел, шаркнул спичку, засветил ею
в фонаре свечку и пошел вперед.
— Только грешникам вбегать
в эту
гору, — говорил кучер, поспевая бегом за тарантасом и неся
в одной руке фонарь, а
в другой — огромный кол.
— А как там, Вихров,
в моем новом именьице, что мне досталось, — хорошо! — воскликнула Клеопатра Петровна. — Май месяц всегда
в Малороссии бывает превосходный; усадьба у меня на крутой
горе — и прямо с этой
горы в реку; вода
в реке чудная — я стану купаться
в ней, ах, отлично! Потом буду есть арбузы, вишни; жажда меня эта проклятая не будет мучить там, и как бы мне теперь пить хотелось!
В маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и
горели большие местные свечи. Войдя
в зальцо, Вихров увидел, что на большом столе лежала Клеопатра Петровна; она была
в белом кисейном платье и с цветами на голове. Сама с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что
в зале никого не было, он подошел, взял ее за руку, которая едва послушалась его.
В половине обедни
в церковь вошел Кергель. Он не был на этот раз такой растерянный; напротив, взор у него
горел радостью, хотя, сообразно печальной церемонии, он и старался иметь печальный вид. Он сначала очень усердно помолился перед гробом и потом, заметив Вихрова, видимо, не удержался и подошел к нему.
— Это действительно довольно приятная охота, — принялся объяснять ей Вихров. — Едут по озеру
в лодке, у которой на носу
горит смола и освещает таким образом внутренность воды,
в которой и видно, где стоит рыба
в ней и спит; ее и бьют острогой.
— Ну, а что это, — начал опять Плавин, — за песня была
в Севастополе сложена: «Как четвертого числа нас нелегкая несла
горы занимать!» [«Как четвертого числа…» — сатирическая песня, сочиненная во время Севастопольской обороны 1854—1855 годов ее участником — Л.Н.Толстым.]
Шаги куда-то удалились, потом снова возвратились, и затем началось неторопливое отпирание дверей. Наконец, наши гости были впущены. Вихров увидел, что им отворила дверь некрасивая горничная;
в маленьком зальце уже
горели две свечи. Генерал вошел развязно, как человек, привыкший к этим местам.
Дней через несколько к Донону собралось знакомое нам общество. Абреев был
в полной мундирной форме; Плавин —
в белом галстуке и звезде; прочие лица —
в черных фраках и белых галстуках; Виссарион, с белой розеткой распорядителя, беспрестанно перебегал из занятого нашими посетителями салона
в буфет и из буфета —
в салон. Стол был уже накрыт, на хрустальных вазах возвышались фрукты,
в числе которых, между прочим, виднелась целая
гора ананасов.