Неточные совпадения
Другой же братишка его, постояв немного
у притолки,
вышел на двор и стал рассматривать экипаж и лошадей Александры Григорьевны, спрашивая
у кучера — настоящий ли серебряный набор на лошадях или посеребренный — и что все это стоит?
— Да чего тут, — продолжал он: — поп в приходе
у нее… порассорилась, что ли, она с ним…
вышел в Христов день за обедней на проповедь, да и говорит: «Православные христиане! Где ныне Христос пребывает? Между нищей братией, христиане, в именьи генеральши Абреевой!» Так вся церковь и грохнула.
Солдат ничего уже ему не отвечал, а только пошел. Ванька последовал за ним, поглядывая искоса на стоявшую вдали собаку.
Выйди за ворота и увидев на голове Вихрова фуражку с красным околышком и болтающийся
у него в петлице георгиевский крест, солдат мгновенно вытянулся и приложил даже руки по швам.
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как
у него
выходило на бумаге совершенно то же самое, что было и на оригинале, — он не мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли же самое чувство разделял и солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
Касательно лесных декораций
у них
вышел даже спор.
— Ну да, держи карман — русские! А
выходит, парижские блохи
у нас в Новгороде завелись. К разным французским обноскам и опоркам наклеят русские ярлычки да и пускают в ход, благо рынок спрашивает… Подите-ка лучше, позовите сюда Насосыча; мы ему тоже дадим немножко лакнуть.
Павел тоже играл старательнейшим образом, так что
у него в груди даже дрожало — с таким чувством он
выходил, говорил и пел.
Впрочем,
вышел новый случай, и Павел не удержался:
у директора была дочь, очень милая девушка, но она часто бегала по лестнице — из дому в сад и из саду в дом; на той же лестнице жил молодой надзиратель; любовь их связала так, что их надо было обвенчать; вслед же за тем надзиратель был сделан сначала учителем словесности, а потом и инспектором.
— Затем, что
у тебя
выходит совсем не то, что следует по нотам.
Павел наконец проснулся и,
выйдя из спальни своей растрепанный, но цветущий и здоровый, подошел к отцу и, не глядя ему в лицо, поцеловал
у него руку. Полковник почти сурово взглянул на сына.
— Нас затем и посылают в провинцию, чтобы не было этого крючкотворства, — возразил правовед и потом, не без умыслу, кажется, поспешил переменить разговор. — А что, скажите, брат его тоже
у вас служит, и с тем какая-то история
вышла?
— Нет, не бывал!.. В Новоселках, когда он жил
у себя в деревне, захаживал к нему; сколько раз ему отседова книг, по его приказанью,
высылал!.. Барин важный!.. Только вот, поди ты: весь век с ключницей своей, словно с женой какой, прожил.
У дверей Ванька встал наконец на ноги и, что-то пробурчав себе под нос, почти головой отворил дверь и
вышел. Через несколько минут после того он вошел, с всклоченной головой и с измятым лицом, к Павлу.
Он чувствовал, что простая вежливость заставляла его спросить дядю о Мари, но
у него как-то язык на это не поворачивался. Мысль, что она не
вышла замуж, все еще не оставляла его, и он отыскивал глазами в комнате какие-нибудь следы ее присутствия, хоть какую-нибудь спицу от вязанья, костяной ножик, которым она разрезывала книги и который обыкновенно забывала в комнате дяди, — но ничего этого не было видно.
Все, что он на этот раз встретил
у Еспера Иваныча, явилось ему далеко не в прежнем привлекательном виде: эта княгиня, чуть живая, едущая на вечер к генерал-губернатору, Еспер Иваныч, забавляющийся игрушками, Анна Гавриловна, почему-то начавшая вдруг говорить о нравственности, и наконец эта дрянная Мари, думавшая
выйти замуж за другого и в то же время, как справедливо говорит Фатеева, кокетничавшая с ним.
— Я не знаю, как
у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу и мою, а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду
высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.
Вакация Павла приближалась к концу.
У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты
выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел
у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
Развивая и высказывая таким образом свою теорию, Вихров дошел наконец до крайностей; он всякую женщину, которая
вышла замуж, родит детей и любит мужа, стал презирать и почти ненавидеть, — и странное дело: кузина Мари как-то
у него была больше всех в этом случае перед глазами!
— Ну-с, так до свиданья! — сказал полковник и нежно поцеловал
у жены руку. — До скорого свиданья! — прибавил он Павлу и, очень дружески пожав ему руку,
вышел тою же осторожною походкой.
— Я с этим, собственно, и пришел к тебе. Вчера ночью слышу стук в мою дверь. Я
вышел и увидал одну молоденькую девушку, которая прежде жила в номерах; она вся дрожала, рыдала, просила, чтоб ей дали убежище; я сходил и схлопотал ей
у хозяйки номер, куда перевел ее, и там она рассказала мне свою печальную историю.
— Нет, теперь уж я сама на него сердита; если он не желает помириться со мной, так и бог с ним! С удовольствием бы, Вихров, я стала с вами играть, с удовольствием бы, — продолжала она, — но
у меня теперь
у самой одно большое и важное дело затевается: ко мне сватается жених; я за него замуж хочу
выйти.
— Вам замужество, я полагаю, — начал Павел (
у него в голове все-таки было свое), — не может помешать сыграть на театре; вы сыграете, а потом
выйдете замуж.
Сколько
у Вихрова было непритворного огня, сколько благородства в тоне голоса! Но кто удивил всех — так это Петин: как
вышел он на середину залы, ударил ногой в пол и зачитал...
— Вы согласитесь, что полковой командир может и сэкономить, может и не сэкономить — это в его воле; а между тем, извольте видеть, что
выходит: он будет сдавать полк, он не знает еще, сколько с него будущий командир потребует, — что же, ему свои, что ли, деньги в этом случае прикладывать; да иногда их и нет
у него…
Чтобы рассеяться немного, он
вышел из дому, но нервное состояние все еще продолжалось в нем: он никак не мог выкинуть из головы того, что там как-то шевелилось
у него, росло, — и только, когда зашел в трактир, выпил там рюмку водки, съел чего-то массу, в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга стали работать брюшные нервы.
— И не многие, потому это
выходит человеку по рассудку его, а второе, и по поведенью; а
у нас разве много не дураков-то и не пьяниц!.. Подрядчик! — продолжал Макар Григорьев, уж немного восклицая. — Одно ведь слово это для всех — «подрядчик», а в этом есть большая разница: как вот тоже и «купец» говорят; купец есть миллионер, и купец есть — на лотке кишками протухлыми торгует.
— В люди
у нас из простого народа
выходят тоже разно, и на этом деле, так надо сказать, в первую голову идет мошенник и плут мужик!
Женихов
у сей милой девицы пока еще не было, — и не было потому именно, что она была горда и кой за кого
выйти не хотела.
Только раз это бобылка приходит к нему тоже будто бы с этим на поклон: «Батюшка, ваше высокоблагородие, говорит, я, говорит, сегодня родителей поминала, блины
у меня очень поминальные хороши
вышли!» — и подает ему, знаете, чудеснейших блинов.
Девушки и молодые женщины
выходили на гулянку в своих шелковых сарафанах, душегрейках, в бархатных и дородоровых кичках с жемчужными поднизями, спускающимися иногда ниже глаз, и, кроме того,
у каждой из них был еще веер в руках, которым они и закрывали остальную часть лица.
Она вообще, кажется, на этот раз несколько молодилась и явно это делала для Вихрова, желая ему представиться посреди природы веселою и простодушною девочкою. Старик Захаревский, наконец, прислал сказать, что пора
выйти из лесу, потому что можно опоздать. Молодежь с хохотом и с шумом
вышла к нему.
У Живина были обе руки полнехоньки грибами.
Первый, как человек, привыкший делать большие прогулки, сейчас же захрапел; но
у Вихрова сделалось такое волнение в крови, что он не мог заснуть всю ночь, и едва только забрезжилась заря, как он оделся и
вышел в монастырский сад. Там он услыхал, что его кличут по имени. Это звала его Юлия, сидевшая в довольно небрежном костюме на небольшом балкончике гостиницы.
Когда Вихров читал это письмо, Груша не
выходила из комнаты, а стояла тут же и смотрела на барина: она видела, как он менялся в лице, как дрожали
у него руки.
— Se non e vero, e ben trovato [Если это и неверно, то хорошо придумано (итал.).], — подхватила Мари, — про цензоров опять что рассказывают, поверить невозможно: один из них, например,
у одного автора,
у которого татарин говорит: «клянусь моим пророком!» — переменил и поставил: «клянусь моим лжепророком!», и
вышло, татарин говорит, что он клянется лжепророком!
Тех господ, которых ты слышал
у нас, я уже видеть больше не могу и не
выхожу обыкновенно, когда они
у нас бывают.
Вихров ничего ей на это не отвечал и, высадив ее
у крыльца из кареты, сейчас же поспешил уйти к себе на квартиру. Чем дальше шли репетиции, тем
выходило все лучше и лучше, и один только Полоний, муж Пиколовой, был из рук вон плох.
Вихров, после того, Христом и богом упросил играть Полония — Виссариона Захаревского, и хоть военным, как известно, в то время не позволено было играть, но начальник губернии сказал, что — ничего, только бы играл; Виссарион все хохотал: хохотал, когда ему предлагали, хохотал, когда стал учить роль (но противоречить губернатору, по его уже известному нам правилу, он не хотел), и говорил только Вихрову, что он боится больше всего расхохотаться на сцене, и игра
у него
выходила так, что несколько стихов скажет верно, а потом и заговорит не как Полоний, а как Захаревский.
— До начальника губернии, — начал он каким-то размышляющим и несколько лукавым тоном, — дело это, надо полагать, дошло таким манером: семинарист к нам из самых этих мест, где убийство это произошло, определился в суд; вот он приходит к нам и рассказывает: «Я, говорит, гулял
у себя в селе, в поле… ну, знаете, как обыкновенно молодые семинаристы гуляют… и подошел, говорит, я к пастуху попросить огня в трубку, а в это время к тому подходит другой пастух — из деревни уж Вытегры; сельский-то пастух и спрашивает: «Что ты, говорит, сегодня больно поздно
вышел со стадом?» — «Да нельзя, говорит, было:
у нас сегодня ночью
у хозяина сын жену убил».
— А в том, ваше высокоблагородие, что по инструкции их каждый день на двор выпускают погулять; а
у нас женское отделение все почесть на двор
выходит, вот он и завел эту методу: влезет сам в окно да баб к себе, арестанток, и подманивает.
Священники-то как ушли, меня в церкви-то они и заперли-с, а
у спасителя перед иконой лампадка горела; я пошел — сначала три камешка отковырнул
у богородицы, потом сосуды-то взял-с, крест, потом и ризу с Николая угодника, золотая была, взял все это на палатцы-то и унес, — гляжу-с, все местные-то иконы и
выходят из мест-то своих и по церкви-то идут ко мне.
Остановившись на этом месте писать, Вихров
вышел посмотреть, что делается
у молельни, и увидел, что около дома головы стоял уже целый ряд икон, которые на солнце блестели своими ризами и красками. Старый раскольник сидел около них и отгонял небольшой хворостиной подходящих к ним собак и куриц.
— Поганое дело этакое заставляете делать, за неволю так
вышло! — раздалось почти
у самого его уха.
—
Выходите и убивайте меня, если только сам я дамся вам живой! — прибавил он и, выхватив
у стоящего около него мужика заткнутый
у него за поясом топор, остановился молодцевато перед толпой; фуражка с него спала в эту минуту, и курчавые волосы его развевались по ветру.
— Вот видите ли что! — начала m-me Пиколова. — Мы с братцем после маменьки, когда она померла, наследства не приняли; долги
у нее очень большие были, понимаете… но брат после того
вышел в отставку; ну, и что же молодому человеку делать в деревне — скучно!.. Он и стал этим маменькиным имением управлять.
Вихров выпил ее и,
выйдя в другую комнату, стал щекотать
у себя в горле. Для него уже не оставалось никакого сомнения, что Клыков закатил ему в водке дурману. Принятый им способ сейчас же подействовал — и голова его мгновенно освежилась.
— Тем более я сделаю не по вас, что господин начальник губернии будет за вас! — проговорил Вихров и снова
вышел на двор. — Нет ли
у вас, братцы,
у кого-нибудь тележки довезти меня до вашей деревни; я там докончу ваше дело.
— Да уж это случайно так
вышло: я в селение-то свое пришел узнать, что когда он приедет, а тут мне и говорят, что он сам
у нас в деревне и будет ворочаться домой.
Разбойники с своими конвойными
вышли вниз в избу, а вместо их другие конвойные ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь вошла в комнату, занимаемую Вихровым; одета она была в нанковую поддевку, в башмаки; на голове
у ней был новый, нарядный платок. Собой она была очень красивая брюнетка и стройна станом. Вихров велел солдату
выйти и остался с ней наедине, чтобы она была откровеннее.
— Ну, ну! Всегда одно и то же толкуете! — говорил инженер, идя за Петром Петровичем, который
выходил в сопровождении всех гостей в переднюю. Там он не утерпел, чтобы не пошутить с Груней,
у которой едва доставало силенки подать ему его огромную медвежью шубу.
«Что ж, говорит, господи, ты покинул меня?» — «А то, говорит, что ты своим умом
выходи!» Соломон и стал проситься
у сатаны.