Неточные совпадения
Замолкла Тимофеевна.
Конечно, наши странники
Не пропустили случая
За здравье губернаторши
По чарке осушить.
И видя,
что хозяюшка
Ко стогу приклонилася,
К ней подошли гуськом:
«
Что ж дальше?»
— Сами знаете:
Ославили счастливицей,
Прозвали губернаторшей
Матрену с
той поры…
Что дальше? Домом правлю я,
Ращу детей… На радость ли?
Вам тоже
надо знать.
Пять сыновей! Крестьянские
Порядки нескончаемы, —
Уж взяли одного!
А если и действительно
Свой долг мы ложно поняли
И наше назначение
Не в
том, чтоб имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью
И жить чужим трудом,
Так
надо было ранее
Сказать…
Чему учился я?
Что видел я вокруг?..
Коптил я небо Божие,
Носил ливрею царскую.
Сорил казну народную
И думал век так жить…
И вдруг… Владыко праведный...
Поняли,
что кому-нибудь да
надо верх взять, и послали сказать соседям: будем друг с дружкой до
тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
Третий пример был при Беневоленском, когда был"подвергнут расспросным речам"дворянский сын Алешка Беспятов, за
то,
что в укору градоначальнику, любившему заниматься законодательством, утверждал:"Худы-де
те законы, кои писать
надо, а
те законы исправны, кои и без письма в естестве у каждого человека нерукотворно написаны".
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили,
что он совсем не для
того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал,
что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до
тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда глаза глядят.
— Не
надо было надевать шиньона, — отвечала Николаева, давно решившая,
что если старый вдовец, которого она ловила, женится на ней,
то свадьба будет самая простая. — Я не люблю этот фаст.
— Я, напротив, полагаю,
что эти два вопроса неразрывно связаны, — сказал Песцов, — это ложный круг. Женщина лишена прав по недостатку образования, а недостаток образования происходит от отсутствия прав. —
Надо не забывать
того,
что порабощение женщин так велико и старо,
что мы часто не хотим понимать
ту пучину, которая отделяет их от нас, — говорил он.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите,
что не простит,
что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и
то мне тяжело стало. Его глаза,
надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл.
Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Казалось, очень просто было
то,
что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими словами говорит мне,
что хотя и стыдно, а
надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье дня, он решил,
что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему
надо быть. К жене же он заедет потому,
что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме
того, в этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Несколько раз обручаемые хотели догадаться,
что надо сделать, и каждый раз ошибались, и священник шопотом поправлял их. Наконец, сделав,
что нужно было, перекрестив их кольцами, он опять передал Кити большое, а Левину маленькое; опять они запутались и два раза передавали кольцо из руки в руку, и всё-таки выходило не
то,
что требовалось.
— Нет, — сказала она, раздражаясь
тем,
что он так очевидно этой переменой разговора показывал ей,
что она раздражена, — почему же ты думаешь,
что это известие так интересует меня,
что надо даже скрывать? Я сказала,
что не хочу об этом думать, и желала бы, чтобы ты этим так же мало интересовался, как и я.
За чаем продолжался
тот же приятный, полный содержания разговор. Не только не было ни одной минуты, чтобы
надо было отыскивать предмет для разговора, но, напротив, чувствовалось,
что не успеваешь сказать
того,
что хочешь, и охотно удерживаешься, слушая,
что говорит другой. И всё,
что ни говорили, не только она сама, но Воркуев, Степан Аркадьич, — всё получало, как казалось Левину, благодаря ее вниманию и замечаниям, особенное значение.
Казалось, ему
надо бы понимать,
что свет закрыт для него с Анной; но теперь в голове его родились какие-то неясные соображения,
что так было только в старину, а
что теперь, при быстром прогрессе (он незаметно для себя теперь был сторонником всякого прогресса),
что теперь взгляд общества изменился и
что вопрос о
том, будут ли они приняты в общество, еще не решен.
Мать отстранила его от себя, чтобы понять,
то ли он думает,
что говорит, и в испуганном выражении его лица она прочла,
что он не только говорил об отце, но как бы спрашивал ее, как ему
надо об отце думать.
Доказательство
того,
что они знали твердо,
что такое была смерть, состояло в
том,
что они, ни секунды не сомневаясь, знали, как
надо действовать с умирающими, и не боялись их.
Полковой командир объявил,
что если эти скандалы не прекратятся,
то надо выходить.
— Знаю я,
что если тебя слушать, перебила княгиня, —
то мы никогда не отдадим дочь замуж. Если так,
то надо в деревню уехать.
Сережа рассказал хорошо самые события, но, когда
надо было отвечать на вопросы о
том,
что прообразовали некоторые события, он ничего не знал, несмотря на
то,
что был уже наказан за этот урок.
Михайлов между
тем, несмотря на
то,
что портрет Анны очень увлек его, был еще более рад,
чем они, когда сеансы кончились и ему не
надо было больше слушать толки Голенищева об искусстве и можно забыть про живопись Вронского.
— Вот оно! Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с
того,
что я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я думаю,
что самый поступок хорош, но ты его сделал не так, как
надо.
— Передайте вашей жене,
что я люблю ее как прежде, и
что если она не может простить мне мое положение,
то я желаю ей никогда не прощать меня. Чтобы простить,
надо пережить
то,
что я пережила, а от этого избави ее Бог.
Он забывал, как ему потом разъяснил Сергей Иванович,
тот силлогизм,
что для общего блага нужно было свергнуть губернского предводителя; для свержения же предводителя нужно было большинство шаров; для большинства же шаров нужно было дать Флерову право голоса; для признания же Флерова способным
надо было объяснить, как понимать статью закона.
«Да, очень беспокоит меня, и на
то дан разум, чтоб избавиться; стало быть,
надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть больше не на
что, когда гадко смотреть на всё это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они кричат, эти молодые люди в
том вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!..»
В саду они наткнулись на мужика, чистившего дорожку. И уже не думая о
том,
что мужик видит ее заплаканное, а его взволнованное лицо, не думая о
том,
что они имеют вид людей, убегающих от какого-то несчастья, они быстрыми шагами шли вперед, чувствуя,
что им
надо высказаться и разубедить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от
того мучения, которое оба испытывали.
Теперь или никогда
надо было объясниться; это чувствовал и Сергей Иванович. Всё, во взгляде, в румянце, в опущенных глазах Вареньки, показывало болезненное ожидание. Сергей Иванович видел это и жалел ее. Он чувствовал даже
то,
что ничего не сказать теперь значило оскорбить ее. Он быстро в уме своем повторял себе все доводы в пользу своего решения. Он повторял себе и слова, которыми он хотел выразить свое предложение; но вместо этих слов, по какому-то неожиданно пришедшему ему соображению, он вдруг спросил...
Но без этого занятия жизнь его и Анны, удивлявшейся его разочарованию, показалась ему так скучна в итальянском городе, палаццо вдруг стал так очевидно стар и грязен, так неприятно пригляделись пятна на гардинах, трещины на полах, отбитая штукатурка на карнизах и так скучен стал всё один и
тот же Голенищев, итальянский профессор и Немец-путешественник,
что надо было переменить жизнь.
Они соглашались,
что плуг пашет лучше,
что скоропашка работает успешнее, но они находили тысячи причин, почему нельзя было им употреблять ни
то, ни другое, и хотя он и убежден был,
что надо спустить уровень хозяйства, ему жалко было отказаться от усовершенствований, выгода которых была так очевидна.
— Я вас давно знаю и очень рада узнать вас ближе. Les amis de nos amis sont nos amis. [Друзья наших друзей — наши друзья.] Но для
того чтобы быть другом,
надо вдумываться в состояние души друга, а я боюсь,
что вы этого не делаете в отношении к Алексею Александровичу. Вы понимаете, о
чем я говорю, — сказала она, поднимая свои прекрасные задумчивые глаза.
— Он говорил о
том, о
чем я сама хочу говорить, и мне легко быть его адвокатом: о
том, нет ли возможности и нельзя ли… — Дарья Александровна запнулась, — исправить, улучшить твое положение… Ты знаешь, как я смотрю… Но всё-таки, если возможно,
надо выйти замуж…
— Я не понимаю, — испуганно отвечала она, —
то есть
что ты хочешь отказаться…
что не
надо?
—
Тем более, — сказал он, —
что я и хотел просить вашего извинения и тотчас откланяться. Мне завтра
надо ехать.
Портрет с пятого сеанса поразил всех, в особенности Вронского, не только сходством, но и особенною красотою. Странно было, как мог Михайлов найти
ту ее особенную красоту. «
Надо было знать и любить ее, как я любил, чтобы найти это самое милое ее душевное выражение», думал Вронский, хотя он по этому портрету только узнал это самое милое ее душевное выражение. Но выражение это было так правдиво,
что ему и другим казалось,
что они давно знали его.
Потом
надо было еще раз получить от нее подтверждение,
что она не сердится на него за
то,
что он уезжает на два дня, и еще просить ее непременно прислать ему записку завтра утром с верховым, написать хоть только два слова, только чтоб он мог знать,
что она благополучна.
«Ну,
что же,
надо же ему как-нибудь говорить с хозяйкой дома», сказал себе Левин. Ему опять что-то показалось в улыбке, в
том победительном выражении, с которым гость обратился к Кити…
Кроме
того, из этого же оказывалось,
что бороны и все земледельческие орудия, которые велено было осмотреть и починить еще зимой и для которых нарочно взяты были три плотника, были не починены, и бороны всё-таки чинили, когда
надо было ехать скородить.
Левин говорил
то,
что он истинно думал в это последнее время. Он во всем видел только смерть или приближение к ней. Но затеянное им дело
тем более занимало его.
Надо же было как-нибудь доживать жизнь, пока не пришла смерть. Темнота покрывала для него всё; но именно вследствие этой темноты он чувствовал,
что единственною руководительною нитью в этой темноте было его дело, и он из последних сил ухватился и держался за него.
И, сказав это, Левин покраснел еще больше, и сомнения его о
том, хорошо ли или дурно он сделал, поехав к Анне, были окончательно разрешены. Он знал теперь,
что этого не
надо было делать.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна провела в сомнениях о
том, всё ли кончено или есть надежда примирения и
надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером, уходя в свою комнату, приказав передать ему,
что у нее голова болит, загадала себе: «если он придет, несмотря на слова горничной,
то, значит, он еще любит. Если же нет,
то, значит, всё конечно, и тогда я решу,
что мне делать!..»
― Скоро, скоро. Ты говорил,
что наше положение мучительно,
что надо развязать его. Если бы ты знал, как мне оно тяжело,
что бы я дала за
то, чтобы свободно и смело любить тебя! Я бы не мучалась и тебя не мучала бы своею ревностью… И это будет скоро, но не так, как мы думаем.
— Я только полагаю,
что рабочую силу
надо рассматривать с естествоиспытательской точки зрения,
то есть изучить ее, признать ее свойства и…
—
Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной
надо. Ну как же ты не дик?
Чем же объяснить
то,
что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда
то,
что никто не делает.
Вронский не слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: он чувствовал,
что ему
надо что-то сделать, но не знал
что. Досада на нее за
то,
что она ставила себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью к ней за ее страдания, волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны. У бенуара стоял Стремов и разговаривал с нею...
— Самолюбия, — сказал Левин, задетый за живое словами брата, — я не понимаю. Когда бы в университете мне сказали,
что другие понимают интегральное вычисление, а я не понимаю, тут самолюбие. Но тут
надо быть убежденным прежде,
что нужно иметь известные способности для этих дел и, главное, в
том,
что все эти дела важны очень.
Главное же — ему нужно было ехать не откладывая:
надо успеть предложить мужикам новый проект, прежде
чем посеяно озимое, с
тем чтобы сеять его уже на новых основаниях.
Но туча,
то белея,
то чернея, так быстро надвигалась,
что надо было еще прибавить шага, чтобы до дождя поспеть домой. Передовые ее, низкие и черные, как дым с копотью, облака с необыкновенной быстротой бежали по небу. До дома еще было шагов двести, а уже поднялся ветер, и всякую секунду можно было ждать ливня.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и
то,
что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал,
что, ездя в дом, где девушка невеста,
надо было объясниться.
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего, для
того чтобы иметь душевное спокойствие,
надо было решить
то дело, для которого он приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали,
что он может застать Кити.
Положение нерешительности, неясности было все
то же, как и дома; еще хуже, потому
что нельзя было ничего предпринять, нельзя было увидать Вронского, а
надо было оставаться здесь, в чуждом и столь противоположном ее настроению обществе; но она была в туалете, который, она знала, шел к ней; она была не одна, вокруг была эта привычная торжественная обстановка праздности, и ей было легче,
чем дома; она не должна была придумывать,
что ей делать.
По тону Бетси Вронский мог бы понять,
чего ему
надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он не надеялся. Он знал,
что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за
то,
что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось,
что она не бросит камня и с простотой и решительностью поедет к Анне и примет ее.