Неточные совпадения
— Позволь, позволь, — кричал ей Варавка, — но ведь эта любовь к людям, — кстати, выдуманная нами, противная природе нашей, которая жаждет не любви к ближнему, а борьбы с ним, — эта несчастная любовь ничего не значит и не стоит без ненависти, без отвращения к
той грязи, в которой живет ближний! И, наконец, не
надо забывать,
что духовная жизнь успешно развивается только на почве материального благополучия.
— Когда изгоняемый из рая Адам оглянулся на древо познания, он увидал,
что бог уже погубил древо: оно засохло. «И се диавол приступи Адамови и рече: чадо отринутое, не имаши путя инаго, яко на муку земную. И повлек Адама во ад земный и показа ему вся прелесть и вся скверну, их же сотвориша семя Адамово». На эту
тему мадьяр Имре Мадач весьма значительную вещь написал. Так вот как
надо понимать, Лидочка, а вы…
Надо иметь в душе некий стержень, и тогда вокруг его образуется все
то,
что отграничит мою личность от всех других, обведет меня резкой чертою.
— Давно. Должен сознаться,
что я… редко пишу ему. Он отвечает мне поучениями, как
надо жить, думать, веровать. Рекомендует книги… вроде бездарного сочинения Пругавина о «Запросах народа и обязанностях интеллигенции». Его письма кажутся мне наивнейшей риторикой, совершенно несовместной с торговлей дубовой клепкой. Он хочет, чтоб я унаследовал
те привычки думать, от которых сам он, вероятно, уже отказался.
— Любовь тоже требует героизма. А я — не могу быть героиней. Варвара — может. Для нее любовь — тоже театр. Кто-то, какой-то невидимый зритель спокойно любуется
тем, как мучительно любят люди, как они хотят любить. Маракуев говорит,
что зритель — это природа. Я — не понимаю… Маракуев тоже, кажется, ничего не понимает, кроме
того,
что любить —
надо.
— А пожалуй, не
надо бы. Мне вот кажется,
что для государства нашего весьма полезно столкновение
тех, кои веруют по Герцену и славянофилам с опорой на Николая Чудотворца в лице мужичка, с
теми, кои хотят веровать по Гегелю и Марксу с опорою на Дарвина.
— Не
надо лгать друг другу, — слышал Самгин. — Лгут для
того, чтоб удобнее жить, а я не ищу удобств, пойми это! Я не знаю,
чего хочу. Может быть — ты прав: во мне есть что-то старое, от этого я и не люблю ничего и все кажется мне неверным, не таким, как
надо.
— Вдруг — идете вы с таким вот щучьим лицом, как сейчас. «Эх, думаю, пожалуй, не
то говорю я Анюте, а вот этот — знает,
что надо сказать».
Что бы вы, Самгин, сказали такой девице, а?
— Кроме
того, я беседовала с тобою, когда, уходя от тебя, оставалась одна. Я — честно говорила и за тебя… честнее,
чем ты сам мог бы сказать. Да, поверь мне! Ты ведь не очень… храбр. Поэтому ты и сказал,
что «любить
надо молча». А я хочу говорить, кричать, хочу понять. Ты советовал мне читать «Учебник акушерства»…
— То-то
что — нет! — воскликнул Робинзон. — А —
надо быть злым, таков запрос профессии.
— Деды и отцы учили: «
Надо знать, где
что взять», — ворчит Меркулов архитектору, а
тот, разглядывая вино на огонь, вздыхает...
— Людей, которые женщинам покорствуют, наказывать
надо, — говорил Диомидов, — наказывать за
то,
что они в угоду вам захламили, засорили всю жизнь фабриками для пустяков, для шпилек, булавок, духов и всякие ленты делают, шляпки, колечки, сережки — счету нет этой дряни! И никакой духовной жизни от вас нет, а только стишки, да картинки, да романы…
— Давно пора. У нас все разговаривают о
том, как надобно думать, тогда как говорить
надо о
том,
что следует делать.
Он уже понимал,
что говорит не
те слова, какие
надо бы сказать. Варвара схватила его руку, прижалась к ней горячей щекой.
— Нет, — Радеев-то, сукин сын, а? Послушал бы ты,
что он говорил губернатору, Иуда! Трусова, ростовщица, и
та — честнее! Какой же вы, говорит, правитель, ваше превосходительство! Гимназисток на улице бьют, а вы —
что? А он ей — скот! — надеюсь, говорит,
что после этого благомыслящие люди поймут,
что им
надо идти с правительством, а не с жидами, против его, а?
— Воротился? — спросила она как будто с удивлением и тотчас же хозяйственно заговорила о
том,
что ему сейчас же
надо подыскать квартиру и
что она знает одну, кажется, достаточно удобную для него.
— Не
надо, идем к
тому, — повторил мужчина, вставая. Самгину снова показалось,
что он где-то видел его, слышал этот угрюмый, тяжелый голос. Женщина тоже встала и, сунув папиросу в пепельницу, сказала громко...
— Правду говорю, Григорий, — огрызнулся толстяк, толкая зятя ногой в мягком замшевом ботинке. — Здесь иная женщина потребляет в год товаров на сумму не меньшую,
чем у нас население целого уезда за
тот же срок. Это
надо понять! А у нас дама, порченная литературой, старается жить, одеваясь в ризы мечты,
то воображает себя Анной Карениной,
то сумасшедшей из Достоевского или мадам Роллан, а
то — Софьей Перовской. Скушная у нас дама!
«
Надо искать работы», — напоминал он себе и снова двигался по бесчисленным залам Эрмитажа, рассматривая вещи, удовлетворяясь
тем,
что наблюдаемое не ставит вопросов, не требует ответов, разрешая думать о них как угодно или — не думать.
— Очень революция, знаете, приучила к необыкновенному. Она, конечно, испугала, но учила, чтоб каждый день приходил с необыкновенным. А теперь вот свелось к
тому,
что Столыпин все вешает, вешает людей и все быстро отупели. Старичок Толстой объявил: «Не могу молчать», вышло так,
что и он хотел бы молчать-то, да уж такое у него положение,
что надо говорить, кричать…
— Да у него и не видно головы-то, все только живот, начиная с цилиндра до сапог, — ответила женщина. — Смешно,
что царь — штатский, вроде купца, — говорила она. — И черное ведро на голове — чего-нибудь другое
надо бы для важности, хоть камилавку, как протопопы носят, а
то у нас полицеймейстер красивее одет.
—
Что же вы намерены делать с вашим сахаром? Ой, извините, это — не вы.
То есть вы — не
тот… Вы — по какому поводу? Ага! Беженцы. Ну вот и я тоже. Командирован из Орла. Беженцев
надо к нам направлять, вообще — в центр страны. Но — вагонов не дают, а пешком они, я думаю, перемерзнут, как гуси.
Что же мы будем делать?
— Да я… не знаю! — сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь, человек я пьяный и вообще ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких людей, одни делают политику, другие — подлости, воров развелось до
того много,
что придут немцы, а им грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и
надо, им в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
Неточные совпадения
Замолкла Тимофеевна. // Конечно, наши странники // Не пропустили случая // За здравье губернаторши // По чарке осушить. // И видя,
что хозяюшка // Ко стогу приклонилася, // К ней подошли гуськом: // «
Что ж дальше?» // — Сами знаете: // Ославили счастливицей, // Прозвали губернаторшей // Матрену с
той поры… //
Что дальше? Домом правлю я, // Ращу детей… На радость ли? // Вам тоже
надо знать. // Пять сыновей! Крестьянские // Порядки нескончаемы, — // Уж взяли одного!
А если и действительно // Свой долг мы ложно поняли // И наше назначение // Не в
том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим трудом, // Так
надо было ранее // Сказать…
Чему учился я? //
Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»
Поняли,
что кому-нибудь да
надо верх взять, и послали сказать соседям: будем друг с дружкой до
тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
Третий пример был при Беневоленском, когда был"подвергнут расспросным речам"дворянский сын Алешка Беспятов, за
то,
что в укору градоначальнику, любившему заниматься законодательством, утверждал:"Худы-де
те законы, кои писать
надо, а
те законы исправны, кои и без письма в естестве у каждого человека нерукотворно написаны".
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили,
что он совсем не для
того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал,
что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до
тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда глаза глядят.